Пепел и пыль

Он указывает пальцем на ленчатую табличку над дверью, где красуются слова на непонятном мне языке, напоминающем смесь японских иероглифов и геометрических фигур.

— Что же?

— «Трезвый ум, горячая кровь, доброе сердце». Именно этими качествами каждый в отдельности обладали первые стражи: Авель, Григорий и Катрина. Отсюда и пошло разделение на хранителей, защитников и миротворцев.

Так странно слышать из уст Бена то, что обычно с большим удовольствием рассказал бы Ваня.

— Слушай, если я сейчас скажу ещё слово, я сам себя убью, — произносит Бен приглушённо, явно прочитав эмоции на моём лице. — Пошли уже.

Приближаемся к кабинету Авеля. С каждым шагом моя уверенность растёт; я уже могу представить, как всё происходит, и Авель верит нам, помогает решить проблему и вернуться домой…

А затем бело-золотая дверь распахивается, и на пороге появляется высокий черноволосый юноша, замерший на мгновение, чтобы что-то ещё кинуть оставшемуся в кабинете человеку через плечо.

— Христоф, — произносит Бен.

И в его голосе тонет моё тихое «Рис».

В память насмерть въелось изнеможённое лицо мужчины, которое я видела в доверенных мне воспоминаниях, и тот юноша, которого я вижу сейчас, совершенно на него не похож. На нём идеально выглаженный костюм хранителя. Кудрявая шевелюра аккуратными озорными локонами обрамляет узкое лицо. Большие голубые глаза блестят благородным серебром, когда их владелец чуть клонит голову в сторону, ближе к свету.

Боже… Как Христоф похож на Власа!

— Что будем делать? — шикает Бен, дёргая меня за локоть.

— Я…

Но раньше, чем я выдаю ему своё едва ли предложение, Христоф сам замечает нас. Точнее, меня. В его глазах искрой вспыхивает благоговейная радость. Он машет мне всей пятернёй и, хлопком закрыв за собой дверь, подскакивающей походкой направляется в нашу сторону.

— Аполлинария! — восклицает он, стискивая меня в объятиях.

Я замираю, не в силах пошевелиться.

— Ох, прости, я тебя, наверное, перепугал сейчас! — хохочет он беззаботно. — Ты же не знаешь…

Не знаю, что стану его другом, когда все от него отвернутся, потому что этого ещё не случилось.

— Мы когда-то давно пересекались по работе, — поясняет Христоф, ослабляя хватку.

Насколько помню я, точнее, Аполлинария, он врёт. Конечно, ей известно, как его зовут, потому что в штабе не так много народа и запомнить каждого сверстника (ну, или почти каждого) по имени труда не составляет, тем более, если он, коим является Христоф, — внук самого Авеля.

Но на данный момент, пока не случилось того, что случится в будущем, мы с ним за всё время не обменялись и парой фраз.

— А это кто? — меняя тему, спрашивает Христоф, кивая на Бена.

— Алексей, — представляется Бен и протягивает Христофу руку.

Удивительно, как ни один мускул на его лице при этом не дёргается. Даже наоборот, он расслаблен и любезен, какими обычно и бывают люди с незнакомцами.

Христоф, ничего не заподозрив, жмёт ладонь Бена.

— Рис, — представляется он, улыбаясь.

Его беззаботность меня обезоруживает. Разве таким должен быть человек, который явился в прошлое, чтобы отомстить? Улыбаться и заводить новых друзей? Или я что-то не понимаю в хитрых злодейских планах?

— Вы оба — хранители. Странно, что не знакомы, — вдруг вырывается у меня раньше, чем я соображаю.

Рис, возвращая свою руку и засовывая её в карман (я успеваю заметить, что на запястье не видно Нитей), переводит на меня задумчивый взгляд.

— Последние несколько лет я, можно сказать, был на домашнем обучении, — говорит он. — И редко посещал общие занятия.

Я не знаю, что ответить, потому просто киваю. Удовлетворённый и этим, Рис снова растягивает губы в улыбке.

— Вы к Авелю? — спрашивает он. — Он сегодня в хорошем настроении, так что вполне возможно не попросит вас обоих прыгнуть под нож ради чьего-то спасения.

Брошенная как бы невзначай ирония на мгновение приоткрывает завесу, за которой скрывается уже знакомый мне Христоф: озлобленный, преданный, жаждущий быть отмщённым. Обида никуда не делась, просто временно ушла на второй план.

Он снова жив и пока понятия не имеет, что за ним следят. Время насладиться утерянным — вот, что ему нужно.

— Отлично, — говорю я.

— Ещё встретимся, — Христоф салютует нам и удаляется в неизвестном направлении.

— Вот это тип, — протягивает Бен, оборачиваясь через плечо, чтобы проследить за ним взглядом.

— Ага, нормальный какой-то. Я почему-то его совсем по-другому себе представляла.

— С красной кожей и чёрными глазами?

— Он не сатана, Бен.

— Ой, вот не зарекайся!

Я закатываю глаза. Уставшая от Беновой болтовни, я думаю о том, что Эдзе стоило придумать какую-нибудь волшебную кнопку, которая позволяла бы отключать наши сущности и на некоторое время возвращать души родственников в их законные тела.

Алексей будет явно собеседником поприятнее своего потомка.

— Мы идём, или как? — спрашивает Бен, кивая на дверь впереди.

Ничего не отвечая, я делаю последние шаги вперёд. Хватаюсь за ручку и прислушиваюсь. Вроде, тихо. Тогда простукиваю костяшками по дереву и жду, пока мне разрешат войти.

— Хватит околачиваться по ту сторону! — доносится громкое и немного грубое обращение, разом уничтожающее во мне всю уверенность.

Я оборачиваюсь на Бена. Он едва заметно кивает. На выдохе я толкаю дверь от себя.

Кабинет Авеля по своему функционалу напоминает кабинет Дмитрия. Здесь есть всё, что необходимо для работы, плюс мелочи, создающие свою атмосферу, вроде поблёскивающей морскими цветами мозаичной плитки, украшающей угол помещения, где в горшках необычной формы стоят цветы, или два топора, висящие крест-накрест на противоположной стене.

Мужчина в свои поздние сорок, с лёгкой сединой в каштановых волосах и неестественно жёлтыми глазами, имеющими вечный прищур, стоит, опершись бедром на стол, и держит в руках книгу.

— Аполлинария, — кивает мне Авель. — И… — Он медленно переводит взгляд на Бена и удивлённо приподнимает густые брови. — Не Родион. Интересно.

Захлопывая фолиант одним быстрым движением, он, не глядя, отодвигает ящик стола и кидает книгу внутрь.

— Чем могу помочь?

— У нас важный разговор.

Авель качает головой. Похоже, он слишком часто слышит эту фразу, и по его опыту после неё не обязательно идёт что-то действительно значимое.

— Иначе и не могло быть, если ведь решили прийти.

Я теряюсь окончательно. Все нужные слова пропадают из головы, и единственное, на что я оказываюсь способна — это развести руками.

— Значит, Христоф передумал? — вдруг спрашивает Бен.

Он не выходит вперёд, так и продолжая маячить за моей спиной. Я не оборачиваюсь, чтобы не привлечь этим лишнее внимание Авеля; лишь делаю вид, словно знаю, о чём говорит Бен.

Хотя на деле понятия не имею.

— О чём ты? — уточняет Авель.

Всё его тело на глазах напрягается, превращаясь в натянутую до предела струну. Казалось, обычное движение: скрещивание рук на груди, — но Авель проделывает его так резко, что надави он чуть сильнее, и его собственные рёбра могли бы треснуть.

— Вы знаете, о чём я, — продолжает Бен спокойным тоном.

— Догадываюсь. Просто не думал, что он давал этому всему такую огласку… и о том, что вы друзья, к слову, тоже.

— Верно. Христоф говорил, что вы не особо интересуетесь его жизнью. Без обид.

Брови Авеля ползут вверх. Я жду, что он выйдет из себя и криком прикажет нам уйти, но вместо этого он лишь прищуривается. В уголках его глаз образуются пучки мелких, но глубоких морщин.

Какую игру ты затеял, Бен?

— А я всегда думал, что ты тихий мальчик, Алексей.

— В тихом омуте…

Я только и успеваю, что податься назад и наступить Бену на ногу каблуком. Заскулив, он толкает меня в спину, заставляя вернуться на прежнее место.

— Слишком долго пришлось ждать, пока Христоф поумнеет, — Авель пожимает плечами, не обращая внимания на разворачивающееся представление. — То, о чём он просил, что предлагал, выходило за любые рамки.

Он замолкает, и я понимаю — это проверка. Чтобы довериться нам окончательно, Авелю нужно знать, не блефуем ли мы. И тут уже в дело вступаю я:

— Генетические эксперименты, — киваю я. — Рис хочет…

— Хотел, — перебивая меня, подчёркивает Авель. — Хотел уничтожить всё и всех на своём пути только ради того, чтобы что-то себе доказать. Да, его мать и сестра умерли, но кто из нас не потерял близких в последние годы? И лишь Христоф оказался достаточно слаб и поддался своему безумию вместо того, чтобы взять себя в руки и направить желание изменить мир в нужное русло. Он мог стать величайшим из хранителей с теми талантами, что унаследовал от Марии, но выбрал гнить в подвале, окутав себя сожалениями! За такого внука мне было стыдно… Иногда я даже думал, что было бы намного проще, умри он вместо Сью. — Авель трёт переносицу. На его губах появляется беглая улыбка. — Слава Богу, сегодня он подтвердил, что окончательно оставил эту идею в прошлом. Ушедших лет, конечно, не вернуть, но сейчас, по крайней мере, он снова может работать в команде со всеми. — Авель замолкает. Затем вздрагивает, словно что-то вспомнив: — Так о чём вы хотели поговорить?

На Авеле чёрно-белый костюм. Я представляю, как бью Авеля в лицо, и белоснежный воротник его рубашки покрывают крупные капли крови, стекающие с разбитого носа и губ.

Это не Аполлинария, это я. Просто вспоминаю истерзанного физически и морально Власа, вспоминаю Христофа, мотивация которого уже как несколько лет назад по здешнему исчислению и сотни по нашему перешла черту обычной мести и стала единственным смыслом жизни после потери близких. Вспоминаю, пытаюсь сопоставить всё это с пренебрежением на лице Авеля и его словами и вместо того, чтобы ожидаемо принять его сторону, вскипаю как забытая на плите кастрюля с водой.

— Вы правда сказали мальчику, точнее, собственному внуку, чья мама была смертельно больна, что иногда одни должны умереть, чтобы другие могли жить?

Я понимаю, что это слетело не с моих губ, лишь тогда, когда позади меня скрипит пол, обозначая удаляющиеся к двери шаги. Оборачиваюсь и вижу Бена с занесённой над дверной ручкой ладонью.

— Прости? — переспрашивает Авель.

Но его лица я уже не вижу. Иду к Бену, и он сразу открывает дверь, чтобы не давать нам лишних секунд на задержку.

Единственное, что я успеваю бросить, прежде чем бело-золотая преграда не вырастает между нами:

— Извините, всё это было ошибкой. Мы пойдём. * * *

— Вы оба из ума выжили? — спрашивает Нина, едва не подскакивая на месте.

В обеденный перерыв мы запираемся в тренировочном зале (всё-таки хорошо, что Нинин родственник является такой важной шишкой). Сейчас, когда здесь нет никого, кроме нас, я замечаю отличия, которые раньше не бросились в глаза: помимо очевидного, вроде отсутствия электронной панели, здесь нет расставленных по периметру скамеек, зато парами в несколько отрезков располагаются шведские стенки с выступами ближе к потолку, видимо, для подтягиваний. Вместо боксёрских груш — размером со взрослого человека деревянные фигуры, частично обклеенные кожей. В памяти всплывает одна из тренировок, где с помощью собственных сил и двух палок из лёгкого металла нужно было наносить этой фигуре точечные удары, при этом не задерживаясь на одном месте дольше секунды, то есть всё время танцуя, как в реальном бою.