Пепел и пыль

Я хочу меч.

Раньше, чем я выбираю нужный, по всему помещению разносится два коротких звонка и один длинный, поступивший после небольшой паузы. Гриб зовёт меня по имени, намекая на то, что нужно выходить.

Защитники размещаются за партами. Пока я дохожу до них, единственным свободным столом остаётся четвёртый в первом из двух рядов, и сердце в груди щемит за Даню, с которым мы в школе всегда сидим именно на этом месте.

Все усаживаются, включая меня, но преподавателя на месте нет. Пробегает лёгкий шёпот, в котором я различаю недовольство:

«Инструктор Ларионов всегда опаздывает».

«Пора доложить об этом директору».

«Мы не должны его бояться».

Но всё затихает, когда за спинами раздаётся твёрдый шаг. Никто не оборачивается. Наоборот, каждый из присутствующих выпрямляет спину, словно лом проглотил, приподнимает подбородок и смотрит строго перед собой.

Но мне-то всё равно. Я поворачиваю голову. И улыбаюсь, когда вижу Нину. Точнее, коренастого мужчину тенью окутывающего мою знакомую, которая сияет как начищенная монета.

Наплевав на правила, вроде того, что после третьего звонка запрещено вставать без разрешения инструктора, я выхожу из-за парты. Нина, завидев меня, широко расставляет руки и вертится на месте.

— Нет, ты глянь, — говорит она. Я слышу тот же женский голос, но сейчас поверх него наложен низкий, гортанный, вибрирующий бас. — Я мужик! Сегодня с утра, клянусь тебе, я…

— Инструктор Ларионов?

— Ага. Круто, да? — Нина подпрыгивает на месте.

Забавно, наверное, смотрится со стороны, если учесть, что остальные видят её как короткостриженного широкоплечего мужчину.

— Сначала я подумала, что хуже и быть не может, но потом оказалось, что этот Никита женат на настоящей красотке!

Нина хитро улыбается. Я выставляю руку перед собой, заранее обрывая её.

— Без интимных подробностей, пожалуйста, — прошу я.

— Инструктор Ларионов! — зовёт кто-то.

Оборачиваюсь. Это Гриб. Он встал со скамейки, но при этом продолжает смотреть перед собой, и вполоборота не повернув головы.

— Я разрешал подниматься? — тут же меняясь в лице, спрашивает Нина.

Сейчас рык мужчины мне слышен громче, чем голос подруги.

— Никак нет. Я только…

— Сегодня после занятий остаёшься на дежурство в кухне.

Плечи Гриба понуро опускаются раньше, чем он сам.

— Окей, я не хотела, — шепчет она мне на ухо. — Но этот мужик — монстр. В его воспоминаниях такие картины, что, видя их каждый день, я бы уже давно руки на себя наложила.

Я понимающе киваю. Кадры в моей голове не так страшны, но пугает и не это, а сам факт их наличия: проживать две противоположные жизни одновременно силы хватит не у каждого.

И остаётся лишь надеяться, что я в их числе.

— Видела Бена, — говорю я, пока мы идём к ждущим защитникам. — Он высокий красавчик-хранитель. И, кажется, Аполлинарии во мне он нравится…

Я кривлю губы. Нина издаёт глухой смешок.

— Что за странный мир! — бросает она.

Я останавливаюсь у нужной парты, а она идёт к учительскому столу. Быстро оглядывает всех присутствующих и начинает лекцию. Я слушаю Нину вполуха; удивительно, как она так быстро и так хорошо справилась с необходимостью толкать умную речь перед двумя десятками ребят?

Похоже, инструктор этот, потомком которого она является, очень умный парень, хоть и злющий, с Нининых же слов, как чёрт…

…В голове калейдоскопом возникают воспоминания, сменяя друг друга в хаотичной последовательности. Инструктор и правда тот ещё тип: всё время чем-то недоволен, орёт без причины, вместо того, чтобы запомнить ребят хотя бы по фамилиям, даёт им прозвища. Но почему-то Аполлинария не испытывает к нему ненависти. Наоборот: уважение — вот, что наполняет её, когда она смотрит на мужчину со смуглым лицом и белыми, словно мел, волосами.

Аполлинария знает, что иногда инструктор ведёт себя неправильно, но не может винить его: весы, где на одной чаше мораль, а на другой бесценные уроки, которые он даёт, говорят сами за себя в пользу перевеса второго.

Проходит, наверное, четверть часа, прежде чем Нина замолкает и даёт задание опробовать на практике всё, о чём она только что говорила. Пока смотрю на неё, отмечаю: если концентрировать внимание только на инструкторе, то он начинает приобретать более чёткую форму и как бы выходит на первый план, затмевая собой Нину; а если глядеть на девушку, то мужчина исчезает окончательно.

Когда остальные защитники расходятся, я иду к Нине. Она внимательно разглядывает бумаги, лежащие на столе.

— Как ты всё это запомнила? — спрашиваю я.

— Я? — Нинины брови ползут вверх. — Что ты, я перестала соображать ещё на первом предложении. Это Никита. Знаешь, было такое ощущение, словно я рассказывала выученный когда-то давно стих по памяти. Как на рефлексе.

— Выглядело очень профессионально.

— Спасибо. Ещё вот это зацени.

Она протягивает мне бумаги. На страницах небольшие зарисовки оружия, рядом с которыми значатся заметки об использованном сплаве и практике применения.

— Он очень серьёзно относится к своей работе, — говорю я.

— Ага, — подтверждает Нина. — Видимо, мы о-о-о-о-очень дальние родственники. Меня бы уже после первого рисунка в сон начало клонить.

Она забирает у меня бумаги и швыряет их на стол. Затем скрещивает руки на груди.

— Ну а ты, значит, Аполлинария, — говорит она. — Знаешь, какое Никита дал тебе прозвище?

— Обойдусь.

— На самом деле, оно одно из самых безобидных…

Нина обрывает саму себя, когда к нам подходит рыжий парень. Тощий и долговязый, он переступает с пятки на носок, покачиваясь, как длиннющий фонарный столб во время сильного ветра.

— Чего тебе, лопоухий?

— Инструктор, у меня нет пары для тренировки.

Он косится на меня. Я качаю головой.

— Хочешь, чтобы я помог? — Нина закатывает рукава до локтя.

То, что видит рыжий: сильные предплечья со вздувшимися венами. А потому понимает всё без лишних слов, разворачивается на пятках и быстро ретируется к другим ребятам.

— Итак? — Нина снова обращается на меня — Каков план?

— Всё тот же, — говорю я.

Сую руки под слои платья; пальцы зябнут, хочется обхватить кружку с горячим чаем или надеть меховые варежки.

— Ищем Авеля?

— Да. И Христофа. А дальнейшие действия будем рассчитывать по тому, кого из них найдём первым. * * *

Из-за Нининого ухода с занятий два десятка мальчиков и девочек принялись бы слоняться по штабу без дела, поэтому ей приходится остаться. А вот меня после её липового разрешения от лица инструктора уже ничего не держит. И поэтому я, выбежав на улицу, решаю cначала отыскать Бена. Несмотря на то, что я видела его лишь единожды, образ его предка крепко отпечатался у меня в мозгу. Я нахожу его там даже чаще, чем надо: вот он сидит в столовой и лениво водит вилкой по содержимому тарелки, вот он сидит на лавочке во внутреннем дворике и читает книгу, вот он смеётся, когда проходит мимо по коридору, вот под Новый год он помогает украшающим ёлку в общей гостиной девочкам прицепить звезду на самую верхушку, вот он только перешагнул порог штаба и стряхивает снежинки со своих волос, запуская в них пальцы.

Кажется, Аполлинарии он и правда небезразличен.

Алексей не похож на хранителей, которые по сути своей достаточно эгоистичны. Ему бы стать миротворцем, послом; такое доброе сердце не должно простаивать понапрасну.

— Какая ирония! — не удержавшись, я хмыкаю вслух.

Бену досталась абсолютная его противоположность.

Лаборатория хранителей располагается на втором этаже, и занимает сразу три комнаты, стены между которыми снесены, но не до конца, отчего как только я открываю дверь, в нос забирается запах пыли и кирпича. Ну, и химикатов, куда без них.

— Я чем-то могу вам помочь? — спрашивает взрослая женщина.

Куратор хранителей. Как ни стараюсь, не могу найти в памяти Аполлинарии её имя. Женщина очень высокая и невероятно худая, что заметно даже под многослойным платьем. Её чёрные волосы в аккуратной причёске собраны на затылке, тонкие губы, подведённые красным, поджаты. Она недовольно глядит на меня поверх очков, размещённых на самом кончике длинного крючковатого носа. Ну да, защитница в храме знаний — какая дикость!

— Мне бы Алексея, — несмело произношу я.

— Конкретнее, — требовательный тон не заставляет себя ждать.

— Меня, — на выдохе, со своего места встаёт Бен.

Женщина тут же теряет интерес к моей персоне. Развернувшись всем корпусом на Бена, она произносит: «Пять минут», и возвращается к своим делам, которые заключаются в хождении вдоль длинных лабораторных столов и внимательной слежке за действиями хранителей.

Молча выходим в коридор, переглядываемся. Бен кивает, и тогда мы пускаемся бегом к лестнице, там летим на первый этаж.

— Слава Богу, ты пришла! — восклицает Бен, хлопая меня по спине. — Я чуть с ума не сошёл!

На ходу стаскивая с себя пиджак и жилетку, он остаётся в одной белоснежной рубашке. Расстёгивает несколько пуговиц воротника, освобождая горло из рюшевых оков, и шумно вдыхает.

— Мой предок был хранителем, — Бен косо глядит на синюю ткань в своих руках и передёргивает плечами, даже не пытаясь скрыть отвращение. — Семейное древо-то оказалось с гнильцой!

С остервенением комкая одежду, он оглядывается по сторонам с явным намерением засунуть её куда-нибудь подальше. Я только и успеваю, что встать перед ним и горшком с цветами, который он примечает.

— А Нина — мужик, — говорю я, пытаясь как можно быстрее заставить Бена сменить настрой.

Это работает. Бен довольно хмыкает. О Нининой причастности к руководству защитниками я, пожалуй, промолчу.

— А ты кто? — спрашивает он, наконец обращая и на меня внимание. — У меня нет о тебе воспоминаний.

— Почему-то я и не сомневалась, — отзываюсь я. — Зато Христоф уж точно будет рад меня видеть.

— С чего ты взяла?

— С того, что это я через пару лет сведу его с будущей женой.

Бен приподнимает брови. Вижу по выражению его лица, что он силится вспомнить то, что нам успели рассказать Лена с Ваней.

— Роза? — спрашивает он, и я одновременно вместе с ним, думая, что иду на опережение, произношу то же имя.

— Стоп, что? — одёргиваю сама себя. — Я думала, ты скажешь про Анну.

— Она же его предала, — говорит Бен, прищурившись. — К тому же, я помню, ты рассказывала о Розе по воспоминаниям, которые тебе показывал Влас.

— Так ты слушаешь? — я хлопаю себя по бокам. — Слушаешь, но притворяешься, что тебе всё равно?

— Ну да, это моя тактика. Так никому и в голову не придёт просить меня сделать что-то важное.

Я качаю головой.

— Ладно… Сейчас не до этого. Нам нужен Авель.

— Тогда мы на месте, — отвечает Бен и кивает куда-то за мою спину.

Я оборачиваюсь. Дверь у дальней стены — первая из всех мне встречавшихся выкрашена в белый цвет с оттеняющей простоту и делающей её ещё более вычурной позолоченной ручкой и угловатыми узорами, выписывающими что-то отдалённо знакомое.

Опускаю глаза на левое предплечье, касаюсь кожи. Один в один символы клятвы.

— Только красных предупреждающих огней не хватает для пущей помпезности, — произносит Бен. Его глаза быстро пробегаются по чему-то, затем следует вздох. — Самое паршивое — я знаю, что там написано.