Следы ведут в Караташ

Старые гипотезы и новые загадки

Рахим был очень растроган, узнав в старом профессоре того самого молодого комсомольца Викентия Югова, который отослал его за подмогой в сторону Голубых озер, а сам с горсткой бойцов остался в городе отбиваться от Аламбека.

Они и после той памятной ночи встречались еще не раз. Два года работали бок о бок: Югов — в горкоме партии, Рахим — в земельном отделе. Но потом Югов уехал учиться в Москву, а Рахима потянуло в горы — стал егерем, изъездил все Междугорье вдоль и поперек. Югов тоже хорошо знал Междугорье — но вели его другие тропы, другие дела — и пути их надолго разошлись...

И вот теперь они снова вместе — сидят во дворе, пьют густое, терпкое вино, вспоминают молодость. Рахим, устроившись на толстом обрубке урючины, постукивает ложкой о край котла; покачиваясь в такт своей неторопливой речи, рассказывает о работе, об охоте, о том, как выследил орла и нашел летчика Беляева.

— Весь он был черный — обморозился, шел через перевал. А в эту пору на перевале, сам знаешь, — морозы, да вьюги... Да-а, трудно пришлось парню, нелегко ему было...

Рахим вспоминает, как тащил летчика на своих плечах, как думал, что сам не дотянет и как их потом подобрали пограничники. Слушая Рахима, Югов смотрит в огонь, мысленно уточняет маршрут, по которому пробивался Беляев — тысячу раз он был прав: путь Беляева лежал через Безымянное ущелье и шел он со стороны пещер. Кстати, массагетских сокровищ в них не оказалось?..

— Да. Но, верно, это не те пещеры, — задумчиво отвечает Рахим. — Вверх по ущелью есть еще несколько — в тех люди не бывали...

Югов берет сухие ветки, ломает их о колено, бросает в огонь, посасывает потухшую трубку.

— Ты, конечно, помнишь Аламбека, — говорит он, играя на ладони красным угольком и пытаясь прикурить от него. Но уголек слишком горяч и жжет ему руку.

— Еще бы не помнить!

Югов все-таки разжигает трубку, блаженно улыбаясь, затягивается и выпускает клуб дыма.

— Понимаешь, говорят, он знал тайну Караташа и даже ходил в ущелье... Правда?

Глаза Рахима смеются.

— В Караташ ходил?.. Ну, нет. То, что он побывал в пещерах, это верно. Но не в Караташе. А в пещерах нашли много награбленного золота. Это было давно. Лет двадцать тому назад. И Аламбек погиб — он не вернется за своим золотом. Аламбек был страшный человек. Все боялись его, и нукер, убивший Аламбека, был, наверное, очень смелым джигитом...

— Верно, верно, — соглашается Югов. — Но Беляев побывал в Караташе... Как он шел, где?..

Рахим напряженно морщит загорелый лоб:

— Много вопросов задаешь, разве на все ответишь?

— Ты, Рахим, горы знаешь лучше всех.

— Э, вот куда клонишь. Горы-то знаю, а в Караташе не бывал. Никто еще не бывал в Караташе.

— Беляев был, — упрямо повторяет Югов.

Он смотрит в огонь, помешивает палочкой угольки и снова, в который уже раз, рассказывает о бугском шаре, о походе Кихара, о находке Хаузена, о космонавтах и о том, что нужно искать; он обязан искать и Рахим должен помочь ему в этих поисках.

...Они уходят под вечер, договорившись через два дня встретиться в Узунабаде. Рахим провожает их до переправы. Югов машет рукой с «качелей» — трос прогибается, и пенистые брызги, ударяя в перекладину, вспыхивают на солнце разноцветными крохотными фонариками...

В кузове грузовика было холодно; пронзительный ветер свистел в ушах, забивался в рот и в нос. Свет фар выхватывал то белые столбики на краю шоссе — они тянулись у самого обрыва, то уродливо изогнутые стволы каких-то фантастических деревьев, приткнувшихся на склоне крутой горы, уходящей над их головами в самое небо; то красные отвалы охры, то желтые глыбы известняка, нависшие над дорогой. Иногда выныривала из ночной тьмы горбатая тень верблюда; кося кровавым глазом, он проплывал мимо, как в кадре немого кино. Изредка попадались встречные автомашины.

Уклон становился все круче, теперь машина шла на второй скорости, тяжко покряхтывая на глубоких ухабах, выбитых весенними дождями...

Югов с зажженной трубкой присел за кабину. Серебров устроился на баллоне и подремывал под рокот мотора и однообразное поскрипывание расшатанного кузова.

Машина выехала к руслу Кызылдарьи; слева от шоссе потянулась широкая каменистая пойма реки, справа — низкие горы с какими-то непонятными фигурами, вытесанными в известняке — происхождение их очень занимало профессора.

Вдали замелькали огни Узунабада; машина круто свернула и, прошуршав старенькими баллонами о гальку, скоро остановилась перед чайханой.

В чайхане над огромным медным самоваром горела керосиновая лампа; такая же лампа висела на гвозде, вбитом в ствол карагача, раскинувшегося над заросшим хаузом[4]. Несколько посетителей лениво потягивали чай, сидя на пыльном коричневом паласе и время от времени перебрасываясь двумя-тремя фразами.

Хозяин, толстый и красный, как и его медный самовар, в широченной рубахе, подпоясанной на отвислом животе цветастым платком, скрученным в тугой жгут, подскочил к машине и, суетясь больше, чем того требовал случай, помог профессору и Сереброву спрыгнуть на землю.

Забегая вперед и низко кланяясь, он провел гостей на веранду — самое почетное место в чайхане.

— Садитесь здесь... Вот сюда, пожалуйста, — говорил он, елейно улыбаясь. — Какой чай пить будете?

— Зеленый, — сказал Югов, снимая шляпу и обмахивая ею лицо. Серебров лег на живот, с удовольствием распрямил одеревеневшую спину.

Чайханщик осторожно провел по паласу тряпкой — смахнул хлебные крошки и суетливо нырнул внутрь чайханы.

Там, за ситцевой занавеской, сидел Джелял. Он был гол по пояс, пил чай и вытирался мохнатым полотенцем.

— Они, — сказал Юлдаш-ака.

Джелял подошел к окну.

— Эти?

— Они, — повторил чайханщик. Он наполнил чайники и, высоко держа их над головой на подносе с грудой желтого плавленого сахара, выбежал из комнаты.

Джелял снова удалился за занавеску. Потом он лег спать, а когда Юлдаш-ака закончил уборку и выпроводил Карабека, вышел из своего укрытия и подозвал хозяина.

— Нужен хороший конь, — сказал Джелял.

Юлдаш-ака сделал выразительный жест большим и указательным пальцем — это должно было означать, что для покупки коня необходимы деньги.

Джелял кивнул и бросил на стол пачку двадцатипятирублевок.

...Ночью Сереброву плохо спалось. Он часто просыпался от неприятного и тревожного ощущения, словно кто-то упорно смотрит на него из темноты... Несколько раз всплывало загорелое лицо Рахима — постепенно расплываясь в голубоватом тумане, оно вдруг превращалось в лицо чайханщика. Скаля зубы и лукаво улыбаясь, чайханщик кланялся ему часто-часто, как китайский болванчик... «А я что-то знаю, а я что-то знаю», — словно говорило это лицо.

Затем выскочил маленький, суетливый гном с большой чалмой на голове и маузером в далеко вытянутой, тонкой ручонке. «Я Аламбек, — говорил гномик, играя маузером. — Я тоже знаю. Знаю, знаю...»

Серебров отмахнулся от него, как от надоевшей мухи. Но гномик упрямо прыгал перед ним на тонких ножках — мелькала большая чалма и полосатые штанишки...

...Югов едва растормошил его на рассвете.

— Ну, Николай, и сон же у вас! — удивился он. — Подымайтесь!..

Серебров сел на постели, провел растопыренной пятерней по взъерошенным волосам. Неприятный осадок от ночных видений остался и после пробуждения.