Хроники внутреннего сгорания

ты бредешь по белой полосе, но не сгибайся. Ты сильнее. И —

люби его сквозь расстоянья все.

Когда начнет казаться — хуже нет, — поверь, что есть, и это впереди. И

жизнь прерывиста, как интернет, и чистый новый лист — поди найди. Но

ты люби. Не подними руки, не заслонись от ветра, — это жизнь. Пронза-

ет окна, стены, этажи зеленый ветер приступом тоски.

Но ты его люби.

И удержи.

Но ты его спаси и сохрани, не усомнись, не выдай, не отдай. Гляди же:

вдалеке горят огни, и там живут другие города. Но ты бреди по этой тем-

ноте, не озираясь, не считая дней — есть лишь дорога. Ты идешь по ней,

как в небо по мерцающей воде.

Зима пройдет. Ведь ты ее сильней.

БАЛЛАДА БЕРЕГА

Капитан, когда вы вернетесь,

этот город будет в огне,

прокаженные будут ходить по улицам и хохотать,

и безумный звон, непрекращающийся, как во сне,

вслед за ними будет от дома к дому летать.

Капитан, нам здесь всем не дойти, не дожить до зимы,

капитан, этот город вам уже не спасти,

в нем уже бациллы чумы,

капитан, мы здесь все обреченные, мы

здесь кричим по ночам и закрыли врата и пути.

Капитан, когда вы вернетесь,

вам лучше бы не...

Я не лучше, чем все, я так же обречена,

мне ведь тоже гореть в очистительном этом огне,

чтобы память была поколеньям на все времена,

что мы слишком жили и слишком грешили здесь,

а с земли стираются грешные города.

Но расправьте парус и верьте своей звезде —

капитан, когда вы вернетесь,

я буду ждать.

БАЛЛАДА ВОИНА

И какие бы войны соленые не хлестали и не разбивали бы землю наиско-

сок — он уйдет от пули, уйдет от огня и стали, от осколка, влетающего в

висок. Кто его отмолил — у Георгия Победоносца или у кого из мертвых

древних богов —

так сложилось, что он всегда,

он всегда вернется

из любых боев.

Сколько лет пролетело, подпрыгивая, как сани, то наверх, то вниз, и все-

то не по прямой — каждый раз он выходит с неулыбчивыми глазами, как

на самый последний бой. А война надоедает, гоня из дома, можно бы и за-

кончить, остаться, не уходить, и — просто он не умеет жить по-другому.

Извините.

Время летит, как по снежному полю заяц, он смеется, объясняя: ну по-

гляди.

Погляди, ведь я всегда возвращаюсь,

не всегда, правда, целый, но возвращаюсь,

смерть всегда окажется позади.

А земля закуталась в снежный колючий кокон, и уже неважно, сколько

проходит лет — он всегда вернется, покуда светит во мгле синеватый

взгляд заиндевевших окон.

Он всегда вернется туда, и вовек и ныне,

но не нужно знать, который век уже там —

только снежная обезлюдевшая равнина,

нежилая запорошенная темнота.

БАЛЛАДА ОКОНЧАНИЯ

Ну а что я тебе расскажу — темень за окнами, рыжие фонари. И в подъ-

езде лампочка не горит. Снежная кашица, вымерзшая земля.

Добрый вечер, мой капитан, доброго февраля.

Ну а что я тебе расскажу — здесь такая тишь, что когда шагаешь, слы-

шится, как хрустишь каждым хрящиком закостенелым, каждой замерз-

шей жилой.

Хорошо, что вы есть, капитан мой.

Хорошо, что вы живы.

...понимаешь, пока жила — я тебя ждала, вот горячий чайник, вот

лампочка у стола, полосатый кот, мурлычащий из угла — я тебя

ждала, родной. Я тебя ждала.

Ничего, что ветер и холодно по ночам, ничего, что тоска капризна

и горяча, как ребенок в жару, как стекающая свеча — я же чуяла,

когда мне нужно тебя встречать.

Как яичный желток — мутноватый свет. А теперь меня больше нет.

Ну а что я тебе расскажу — вечерами закат синевато-розов,

снег лежит на крышах и на деревьях.

Никаких вопросов, мой капитан, никаких вопросов.

Ну нельзя — не старея.

У тебя — никаких дорог, у тебя — шторма, у тебя задача — пройти

сквозь густой туман. И такие, как ты, не живут надолго в домах...

...у меня — зима.

А когда через месяц ты вернешься домой и встретишь

незнакомую рыжеволосую — это не я.

Мне еще бы ждать, на причале еще стоять,

только нет меня ни на том, ни на этом свете.

Ты держись — мой родной, смешной, непохожий,

но пока еще длится выдох, движутся пальцы,

слушай, не забудь, что я тебя тоже...

Впрочем — ты и так догадался.

НИЧТО НЕ СЛИШКОМ

Мне двадцать один, и я не умею лгать.

Вот и получается раз за разом

только раздеваться неумело и безобразно,

выплевывая сквозь зубы: «Я счастлива, твою мать,

просто так получилось, оно бывает по-разному»,

раздеваться на публику, стоя с петлей завязанной

на высоком стуле

(если он меня выковыривал, словно пулю,

то я его — как метастазы).

Извините, говорю же, оно бывает по-разному.

Я так и не научилась оригинальности и рифмовке,

все, что я умею — это подыхать под стеклом.

Некоторые хавают; в местной тусовке

меня считают поэтом.

Ну, повезло.

Просто мне двадцать один, и я смертельно устала.

Сплевываю стихи — на зубах металл.

Просто я слишком долго рядом с ним подыхала.

Просто он слишком долго со мной подыхал.

Если кому-то понравится — буду рада,

но если молчать, то все это хлынет горлом.

Просто все, что я пишу — это самая правдивая правда.

Она бывает вкусная, если с попкорном.

ЛУЧШАЯ ИЗ МОЛИТВ

Когда я говорю —

«я люблю тебя» —

я молюсь,

это, понимаешь, женская такая молитва,

призвана — заслонить, спасти, сохранить бы,

только льется и льется, как тихая грусть,

лучшая из молитв — наклонись, укрой, защити,

ни боги, ни смерть не украдут любимых.

Лучшая из молитв — это взгляд через облако дыма,

лучшая из молитв — это ты.

Лучшая из молитв — это неоконченный текст,

Город наклоняется, вечереет весь

май стучит по асфальту, полный дождя лютого.

Лучшая из молитв — «я люблю тебя».

Лучшая, лучшая песнь.

Если бы до конца света оставалась неделя,

было бы все проще и понятнее, чем сейчас,

чем вертеть башкою в небо ночное: где я?

(говорить пока не умею, любить — умею

исключительно как в последний раз).

Это подарок Господа обреченным,

падает на тебя при рождении — и привет.

Впрочем, до сожжения Солнца еще миллионы,

еще миллиарды лет.

Так что убивай себя сигаретами, алкоголем,

отторгаемым, неприживающимся

чужим теплом

(резус-факторы не совпадают — и поделом,

пока держит тебя за руку, то все путем,

как отпустит — блюешь и корчишься под столом),

чтоб в какой-то момент шагнуть за краешек боли,

посмотреть на небо, взять за руку — и пойдем.

(все-то лучше, чем видеть развитие каждой из схем,

искать какого-то результата, оставаться ни с чем,

лучше просто однажды заснуть

на лепестках хризантем)

Просто каждая любовь — последняя, как и жизнь,

как приходящая следом невиданная свобода.

Весна идет, на ходу раздеваясь, — легко, легко, да

в воздухе затихает финальная кода.

Так что ты, наверное, не ложись.

Покури у окна,

ожидая ядерного восхода.

Горе — оно, главным образом, от ума.

Чем дальше, тем проще становится все на свете.

Когда я вырасту,

я буду все понимать.

Как понимают дети.

НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ

когда кровь кончается, и мясо перестает сочиться

сукровицей души, приставая к страницам,

посмотри в незнакомые весенние лица,

посмотри, как красиво летают птицы,

как похожи на гусениц, на настоящих, живых

сережки берез.

даже лук на подоконнике твоей больницы

пророс.

просто чем меньше живет зверек — тем быстрее бьется

сердце; тем быстрее обходит солнце

вокруг земли,

живи учащенным пульсом,

набирай обороты в бешеном взлете ввысь,

если бьют под дых — то и пусть им,

воздух хватай, пока не прокис.

просто верь неистово и истово —

ты живая нить, живое сердце, живое слово,

жизнь тебя обжигает и греет,

раз отпущено меньше — живи быстрее,

не жалей ни о чем,

набирай обороты снова.

посмотри, как красиво летают птицы,

как вечерняя тень на асфальт ложится,

время все быстрее, и пульс все чаще, и

абрикосовый цвет улетает ввысь,

только, пожалуйста, не замри,

не остановись,

все, что есть у тебя — это время,

которое — настоящее.

Так и живешь: у тебя есть четыре стороны,

налево — небо, направо — весна,

солнечным ветром заметенная тишина,

и во всех городах одинаково и просторно,

а где-то живет твоя пятая сторона.

У тебя всегда все рассовано по карманам,

однажды к вечеру тебе позвонят

или вовсе придут.

Соберешь рюкзак за пятнадцать минут,

а чего собирать — вот тушенки осталось мало,

ну а все остальное тут.

Это все привычно, ни дрожи, ни мандража, ни

драйва; до метро дорога меж гаражами,

а потом по прямой до вокзала,

ну а что недописала, недосказала,

ну когда и кого, скажи мне, это держало?

Тополиный пух на одежду липнет,

оглушительно пахнут липы.

Ну вот так и иди, держись, бывай, не болей.

Электричка идет дорогой среди полей.

Тополиный пух оседает поезду вслед.

Эй, привет тебе, мой город, привет.

В тамбуре дым сигаретный и тишина,

где твоя пятая сторона,

где твоя пятая сторона,

пятая сторона?..

КИНЕМАТОГРАФ

Предпоследний кадр: крещендо, замерший зал.

На экране — город, по-весеннему оголенный.

Она едет по чужому городу на вокзал,

у ночного таксиста глаза Харона,

желтоватые руки, километраж на лице,

и пустая дорога, и скорость все выше, выше.

У нее глаза — вперед,

словно — сквозь прицел,

вот тебе путь, иди же.

И еще предпоследний: он тоже идет домой,

у подъезда закуривает смятую сигарету.

Тихий-тихий далекий гул на подступах к лету,

в духоте начинается дождь ночной.

Вот тебе твоя дорога.

Ступай же.

Редкие дождинки текут по ее волосам.

Они друг другу никто; мир становится больше и дальше;

просто — две стороны

ленты

Мёбиуса.

Господи, что ты им уготовил? — не говори,

обрывается в небе их дерганное стаккато,

время обмирает перед финальным кадром,

тянется и длится секунда внутри.

Вот она, твоя бесконечная песня лета,

пронизывает далекий метеоритный пояс.

Падает на асфальт смятая сигарета.

Напрягая все тело, трогается поезд.

ПОСЛЕ

Так и кончится, друг мой, к этому и придет:

я приеду сюда на какой-нибудь Новый Год

(непременно елки, и апельсины, и вьюга),

на какой-нибудь площади, где гуляет народ,

мы столкнемся — и не узнаем друг друга.

Ах, мой друг, какая обыденная зима.

«После любви» — это грустный длинный роман.