На прорыв

Память о данном событии в голове Ольги проявилась. Но эмоциональная окраска почему-то отсутствовала. Из-за чего сестра Ольги уехала? Ведь они одногодки. Может, замуж вышла? В деревне это быстро: оглянуться не успеешь — и уже голопузые детишки по двору бегают.

И глядя на враз помрачневшее лицо особиста, ещё на что-то надеясь, с ухнувшим снова вниз сердцем, прошептал:

— Лычково под немцами?

Ответа не потребовалось: всё стало ясно без слов… ***

Мы ещё пообщались некоторое время. Но после тяжёлого для меня разговора задерживаться у особиста не стал. Видя моё состояние, он чуть не насильно выпнул меня в направлении медсанбата. Сам не пошёл, ибо дел ещё хватало. Да я и сам от сопровождения отказался: растрёпанные мысли требовалось привести в порядок, а для этих целей прогулка по свежему воздуху — лучшее лекарство.

Шёл. И под мерное скрипение снега под ногами думу думал. Тяжёлую. Неподъёмную.

Да провались оно всё пропадом! Чего стоили мне эти несколько дней безумной гонки? Рвался к нашим, надеялся на помощь. Загнал Ольгу. Загнал себя. И?..

В результате творившегося с организмом реципиентки беспредела физически оказался ослаблен донельзя. И когда понадобилась нежданно приобретённая сила — взять её оказалось уже неоткуда.

Да, знаю, что не смог бы поступить иначе. И не жалею, что хоть немного, но помог нашим бойцам выписать трындюлей гнусной немчуре. Принцип очень прост: “Если не я, то кто же?”. И я прекрасно понимаю, что один человек не в силах спасти всех нуждающихся. Но одно дело — знать. И совершенно другое — понимать, что кроме тебя просто некому. Наши бойцы делают всё, что могут. И даже более того. Но фашистскую гадину просто так не сломить. И дело каждого — приложить максимум усилий к тому, чтобы прибить как можно больше этих тварей, топчущих нашу землю.

Именно поэтому я не могу просить кого-либо о помощи. Миссию по спасению сестры придётся взвалить только на самого себя. Я ведь пока не военнослужащий. А пробраться в оккупированный населённый пункт обычной селянке намного проще, нежели парню призывного возраста, который неминуемо вызовет подозрение. Может, именно для этого меня и впечатало в Ольгу? Может, это и есть моя миссия? Кто знает…

В любом случае, не могу же я её оставить фрицам на съедение. Родная кровь, как-никак. Спасать сеструху надобно. От одной только мысли о том, что Дарья может попасть в руки этих нелюдей кулаки сжимались сами собой.

Но нужно решить очень важный вопрос: как отправиться в пасть фрицам без подготовки, без продуктов, без зимнего снаряжения, да ещё и в полудохлом состоянии?

У нас тут, вроде как, война. А я не волшебник. И нет у меня никакой волшебной палочки. Сунусь в таком состоянии к фрицам в пасть — и сам погибну, и Дарью не спасу. Ну прям по Герцену: “Кто виноват?”. И по Чернышевскому: “Что делать?”.

О многом пришлось с особистом переговорить. Наконец, узнал, что зовут его Василий Иванович (как Чапаева). Вот фамилия немного “подкачала” — оказалась совсем не героической: Засядько. Но ничего. Главное — мужик оказался “с понятием”. И претензий ко мне, вроде, пока не имеет. Поговорили о дезертире, которому много чего, как оказалось, инкриминируют. И шёл особист “брать за жабры” именно его — нарыл на “товарища” кое-какие нелицеприятные факты.

Вообще, Василий Иванович оказался довольно дотошным спецом. Клювом не щёлкал. И копал — глубоко и вдумчиво. Именно ему путём опроса персонала медсанбата и работающих там деревенских удалось получить подробные сведения не только об Ольге, но и о её семье.

Оказалось, одна из кухарок узнала мою реципиентку — была в хороших отношениях с дальней родственницей матери Ольги. Ещё до войны пару раз даже с Ольгой и её сестрой Дарьей пересекалась. Нашлось ещё несколько свидетелей, что подтвердили выявленную картину. На это ещё наложились ранее полученные сведения от бойцов, принимавших участие в бою за Парфино. И пошло-поехало.

Документов-то у деревенских на то время не было. Так что обзовись хоть горшком — кто проверит? Нет, списки-то населения деревни у председателя обязательно присутствовали. Только где эти списки сейчас? Да и фотографий к ним не предусматривалось. Но “сарафанное радио” сработало (кто жил в деревне — поймёт). В сельской местности все, всё и про всех знают. И не только в своей деревне. Но и в близлежащих. А уж как кумушки умеют перемывать соседям косточки — так особисты и рядом не стоят. Такие подробности выуживают — в крутом детективе не встретишь. Да вот беда: знать-то знают, но, видать, не всё. Не счетоводы, чай.

Потому-то никто не в курсе масштабов катастрофы: как подсчитать количество погибших, если неизвестно изначальное количество живых?

А деревень в России много. Очень много. И даже несмотря на это, бравые особисты побили все рекорды: на пустом месте, не имея вообще никаких данных о человеке, умудрились разузнать всю его подноготную. Ну, почти всю. И это при отсутствии каких-либо документов.

Я в шоке. Как говорится, нежданно-негаданно столько счастья сразу привалило. Но оказалось то счастье хуже самого страшного кошмара: родители Ольги погибли, муж — тоже. Всех родственников, живших в Рязово, эсэсовцы заживо сожгли. Остались только Ольга, да сестра её Дарья. И та — на оккупированной немцами территории. Жива иль нет — неизвестно. А не пойду за ней — ничего и не узнаю.

Но где на это силы взять? Ведь я ещё слабее котёнка.

И это ещё далеко не все проблемы. Особенно смущает поведение особиста. У него и так, вроде, дел “за гланды”. Чего от меня-то ему понадобилось? Не думаю, что какая-то колхозница может вызвать столь большой интерес органов. К Василию Ивановичу претензий нет — мужик действительно правильный. Однако, случись что, какая часть перевесит: служебный долг или совесть? Ведь бывают же такие ситуации, когда выбирать приходится только из двух вариантов: поступить либо по букве закона, либо по совести. Я, конечно, склоняюсь к тому, что особист выберет совесть. Но кто знает? Человек — довольно сложное создание. Даже логикой руководствуется не всегда. Но интерес к моей персоне он проявляет не совсем обычный: служебным рвением уж точно не объяснить.

Думаю, явно хочет меня для чего-то использовать. Судя по состоявшейся беседе и реакции на мои действия, всё ещё сомневается: справлюсь с неким важным заданием или нет? Не подведу ли?

Вроде, хочет о чём-то поведать, но тут же сам себя одёргивает. И вновь смотрит оценивающим взглядом: смогу — не смогу, стоит сказать — не стоит?

Мне-то все эти интеллектуальные игрища как-то до лампочки: мозги после случившегося с ними потрясения ещё на место не встали — соображалка иногда тормозит безбожно. Да и голова периодически побаливает. Так что не до “высоких материй”. Надо быстрее выздоравливать. Стало быть, придётся резко увеличить нагрузки. Времени нет тут в особом отделе ошиваться. Вот вернусь из Лычково с сестрой — пусть тогда и окучивает. А пока не до него сейчас: сестру спасать надо. ***

Как добрался до медсанбата — и сам не заметил. Настолько задумался, что пришёл в себя только облизывая ложку, которой до этого наворачивал давно уже остывшую перловку. А рядом — Анютка о чём-то щебечет. Видать, составила мне компанию за столом. И о чём-то быстро-быстро говорит, одновременно уминая кашу.

Едва успев перекусить, вскочила и куда-то умотала — только её и видел.

А я уже целую минуту пялюсь на пустое место перед собой и никак понять не могу: о чём она? Какие новые раненые? Откуда? Сколько?

Наконец, “до жирафа” дошло: после очередного боестолкновения прибыло много раненых. Причём, часть из них — тяжёлые. До госпиталя точно не доживут: оперировать нужно здесь и сейчас. Первую партию привезли. Кое-как разместили. Но мест всё-равно не хватает. Стали уплотнять за счёт ходячих, распределяя по избам уже их. Тут уж не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять: пора освобождать койко-место. А то реально буду чувствовать себя дармоедом. Эти ребята недавно из боя. Их спасать срочно надо. А тут я целый угол занимаю. Нехорошо с моей стороны получается. Надо искать место, где можно приткнуться. Хоть на пару-тройку дней. Потом нужно идти за сестрой. Как именно — другой вопрос. Об этом подумаю чуть позже. А сейчас нужно освобождать территорию.

Успел только собрать свои вещички, коих и было всего ничего — лишь одежда, — как стали заносить раненых.

Глядя на то, как санитары и санитарки носятся с ранеными, выбиваясь из сил, просто не смог не включиться в процесс. Так что, бросив мешающие вещички в углу, в меру своих сил стал выполнять работу принеси-подайки: хоть так помогу ребятам. Одному повязку сменить, другому воды поднести, третьему — утку. И всем — как мог — улыбался и подбадривал. По себе знаю: “от улыбки станет всем теплей”. Не в курсе, правда, насколько моя улыбка могла кому-нибудь понравиться (следы побоев на лице, всё же, ещё видны). Но сам факт, по идее, должен был поднять настроение.

Как-то так получилось, что работал в паре с Анюткой: она делает, я помогаю. И настолько ладно у нас стало получаться, что и слов не требовалось — хватало полувзгляда.

Умаялись, конечно — жуть: раненых оказалось неожиданно много. Что при этом творилось в операционной — отдельный вопрос. Тут санитары с ног сбились. Причём, их было довольно много, да плюс желающие помочь. А хирургов всего трое. Причём, две врачихи ещё совсем “зелёные” — только недавно начали практиковать. Поэтому вся нагрузка легла, в основном, на Пал Палыча. Ему пришлось намного тяжелее, чем нам всем вместе взятым: оперировал военврач до поздней ночи.

Я же освободился значительно раньше. К сожалению, из-за особенностей сильно ослабленного организма — банально не выдержал напряжения. Вот тут и задумался: куда идти? Где искать ночлег? Хорошо, что Анютка вовремя подвернулась — пригласила к себе. Ей ещё раненых обихаживать и ночь не спать.

А я реально уже едва на ногах держусь: голова кружится практически не переставая и дышу как та загнанная лошадь. Так что не до политесов.

Конечно же, воспользовался её приглашением. По-моему, и про ужин забыл: как только добрался до Анюткиного закутка, вырубился сразу. Даже не разделся: в чём был — в том и уснул. Хорошо хоть мимо лежанки не промахнулся. А утром…