Декабристы. Перезагрузка. Книга вторая

Часть 1. Глава 7

ГЛАВА 7

Январь 1826 год

Большие напольные часы пробили шесть утра. Снежный буран дребезжал расшатанным оконным стеклом, по всему видать, что обстрел артиллерией Дворцовой площади и последующий штурм Зимнего не прошел бесследно для этой правительственной резиденции. Многочисленные камины не спасали, во дворце было холодно. Аккуратно, стараясь не разбудить, придвинулся поближе к теплой и мирно спящей Дженни. Вставать категорически не хотелось …

Первые новогодние дни 1826 года питерское небо затянули тяжелые, низковисящие облака. Усиливающийся с каждой секундой леденящий душу свист зимнего ветра периодически перерастал во вьюгу. Посреди дня становилось темно как глубоким вечером, а бьющая, словно шрапнель, остро отточенными иголками по открытым участкам тела колючая снежная крупа – вмиг очищала столичные улицы от всех праздношатающихся граждан.

Комфортно устроившись под бочком у Дженни, заспанными глазами я пытался рассмотреть в неровных отсветах масленой лампы то лепнину на потолке, то, переводя взгляд, бездумно смотрел на декорированные стены. Теперь я проживал в одной из зал Зимнего Дворца, поэтому посмотреть было на что! Но, к сожалению, как это часто в жизни и бывает, долго предаваться неге, рассматривая культ-быт царей возможностей сейчас у меня хоть отбавляй, но зато времени совершенно не было, да и особого настроения, впрочем, тоже.

Дженни заворочалась, ее рука, вскользь пройдясь по животу, оказалась на моей груди, затем она сместилась выше, освободившееся место заняли два ее мягких полушария, а панораму интерьеров комнаты перекрыло вплотную приблизившееся и начавшее меня целовать милое сонное личико с взлохмаченными локонами волос.

Согревались мы с Дженни в бывшей царской постели минут десять-пятнадцать. Я открыл рот, чтобы произнести пару комплиментов своей гражданской супруге, но в ответ услышал от восседающей сверху Дженни:

- Да погоди ты! Я еще не кончила ...

Про себя я чертыхнулся, но, по счастью, долго ждать подругу не пришлось. Обессиленная и часто дышащая Дженни свалилась на меня сверху.

- Айвен, ты не заснул? – зашептала она в ухо.

- Что, радость моя?

- У тебя был вчера нелегкий день … и сегодняшнее утро! – Дженни лукаво улыбнулась. – Приказать набрать ванну?

- Будь, золотце, так добра! – я откинулся на подушку и прикрыл глаза, подумал о том, что не мне помешало бы еще полчасика поспать …

Совершив традиционный утренний моцион, запахнулся в халат, одел тапки и с неохотой побрёл из ванной комнаты. Периодически, в коридорах и залах дворца на глаза попадались хорошо знакомые мне постовые из ССБ Чижова.

С задумчивостью, изучал содержимое платяного шкафа. Тем временем, камер-лакеи, под надзором камердинера, выкладывали на уже заправленную Дженни постель, нижнее белье.

Хотя британский фельдмаршал Джон Дентон Френч родится только через четверть века, но камердинер, повинуясь моему жесту, потащил из шкафа необычный по здешним временам китель, по своему покрою напоминающий знаменитые сталинские френчи – куртки (китель, пиджак) названные по имени британского генерала.

На ходу скидывая банный халат, отправился переодеваться за ширму.

Носить традиционные местные партикулярные платья душа как-то не лежала, военный мундир мне тоже вроде как положен не был, потому как ни в Америке, ни в России я не служил, хотя с вершины своей нынешней власти можно было бы себе какое-нить воинское звание присвоить! Но, с моей стороны, самовольно производить себя и повышать в званиях, обвешиваться мишурой из наград, которых ты не заслужил – было бы, мягко говоря, в высшей мере странно. Потому как с недавних пор мою личность прочно ассоциируют с главным апологетом борьбы с «Александровской системой», при которой на самый верх военной иерархии вылезали непонятные, не нюхавшие пороху личности, типа иностранных балетмейстеров, в ущерб заслуженным русским боевым офицерам.

В правительстве нашлись подражатели, куда уж без них. И очень скоро френч защитного цвета, фуражка, китель со стоячим воротником и брюки, заправленные в высокие сапоги, прочно вошли в российскую политическую моду на многие десятилетия.

Ещё не было восьми утра, как я уже уселся за стол и начал работать с кипой документов. Рабочее место моё располагалось в бывшем царском кабинете. Здесь по-деловому голые серые стены с вкраплениями лакированной мебели дополнял раскрашенный живописью потолок в древнеримском стиле – колесницы, всадники, крылатые победы. До недавних пор документы здесь хранились на полках шкафов, в сундуках, коробках и тюках, искать что-либо было крайне неудобно и очень долго по времени. Теперь же, стены в кабинете были заняты новыми специализированными шкафами для бумаг, к которым, как не сложно догадаться, в прямом и переносном смыслах я приложил свою руку. Все документы были систематизированы и разложены в ящики со встроенными направляющими для папок.

Подошёл к окну. Днем, вид из кабинета открывался просто замечательный – окна выходили на Неву и Адмиралтейство. Сейчас же, бездонная тьма за окном выглядела пугающе. Уличные фонари, скрытые снежной пеленою, превратились в еле теплящиеся жизнью далекие маяки. Тем не менее, я сумел рассмотреть кареты с правительственными чиновниками, что уже начали курсировать по своим привычным маршрутам, одна за одной подъезжали к тускло освещённым из-за снежной завесы подъездам.

По углам кабинета по диагонали напротив друг друга дышали жаром два зажжённых камина. На одном камине красовался бюст Паллады и часы с бронзовым Ахиллесом; на другом – бюст Юноны и часы с бронзовым Гектором; канделябры здесь и канделябры там. Всё одинаково, всё правильно, всё соответственно и единообразно. «Я люблю единообразие во всём», – говаривал незабвенный Аракчеев и вслед за ним повторял Александр.

Голова была занята какими-то дурацкими мыслями. Двигаясь на автомате, в простенке между окнами, занял своё рабочее место – с удобством «приземлился» за большой письменный стол. Разжёг настольную лампу и углубился в изучение докладных записок. Периодически окуная в чернила кончик пера, ставил резолюцию и размашистую подпись – «К исполнению. Головин». Покончив со служебными записками начал работать с корреспонденцией.

Время пролетело незаметно, установленные за каминами часы синхронно пробили десять утра. С усилием оторвался от чтения, в столе ключом отпёр ящик и временно сложил туда всю непрочитанную корреспонденцию.

Глава моей администрации Лев Пушкин со стуком проскользнул в кабинет вместе со своим неразлучным помощником – моим же бывшим гравером Иосифом.

- Иван Михайлович, велите запускать министров?

- Все пришли, Лев Сергеевич?

- Да, все …

Пушкина перебил Иосиф.

- И князь Волконский, что был при императоре в Таганроге, тоже нарисовался, сейчас с вашими министрами шушукается …

Я тут же разъярился.

- Что у нас здесь, проходная или охраняемый объект!? Почему Чижов его запустил сюда без моего ведома? Стах, - обернулся я к прибежавшему на шум ирландцу – заместителю Чижова, - позови-ка ко мне главу ССБ!

- Слушаюсь, Иван Михайлович, - ирландец ответил с жутким акцентом.

С того момента, когда я их вместе с Ником определил в госструктуры, то общаться приказал им только на русском, но пока язык, который они изучали несколько лет, больше саботируя этот учебный процесс, давался им со скрипом, точнее говоря с сильным акцентом. Более самостоятельного и рассудительного Ника, кстати говоря, я пристроил помощником к Каховскому, так, на всякий пожарный …

Чижова я собирался немедля «пропесочить», а заодно, пользуясь случаем, ввести на объекте систему пропусков, дабы посторонние личности за здорово живешь по дворцу не шастали. Хотя, лично против генерала Волконского Петра Михайловича я ничего не имел, совсем даже наоборот, но не в этом дело.

Едва дверь за ирландцем закрылась, обратился к Иосифу.

- Вот эти документы передай по указанным в них адресатам, - протянул ему стопку бумаг, вновь обратился к Пушкину. – А вы, Лев Сергеевич, как только Чижов от меня «вылетит», велите запускать всех министров … и их гостей тоже, - чуть подумав, добавил я.

Накопившись в приемной, министры гуськом входили в кабинет, осторожно ступая по гладкому как лёд паркету. Следуя недавно заведённому ритуалу, здоровались и рассаживались за маленькие ведомственные столики. Они были расставленные посреди помещения в два ряда перпендикулярно моему столу. Зелёное сукно министерских столов быстро заполнялось портфелями, какими-то книгами бухгалтерско-амбарного вида, папками и документами. Помощники камердинера скоро разносили стопки чистой писчей бумаги и расставляли заполненные до краёв чернильницы.

Главным героем правительственного заседания, да и всего сегодняшнего дня стал прибывший инкогнито в столицу с последними вестями прямиком из южных губерний Пётр Михайлович Волконский.

Этот генерал был не только другом и покровителем своего шурина С. Г. Волконского, но и негласным членом Южного общества. Пётр Михайлович в свое время поддержал составленный А. П. Юшневским бюджет 2-й армии, намного превышавший её реальные потребности (начало 1823). В связи с конфликтом с А. А. Аракчеевым по поводу этого бюджета, уволен от должности начальника Главного штаба (25 апреля 1823) и отбыл в заграничный отпуск, а по возвращении, в последнем своем турне он сопровождал императрицу Елизавету Алексеевну в Таганрог и присутствовал при кончине Александра I.

В целом же, в первых числах января ситуация в стране складывалась следующим образом.

В Москве в данный момент власть удерживали декабристы во главе с полковником Нарышкиным М.М., что так удачно из Бородинского пехотного полка 10 декабря 1825 года официально, без всяких наших «липовых» приказов, был переведен в Тарутинский пехотный полк, что стоял в Москве. Два пехотных полка стали для Московской управы Северного общества той силой, что позволила им захватить власть в первопрестольной, пусть и на короткое время.

Дело в том, что главная масса русских войск была расположена на запад от Днепра. Кавалерийские дивизии, не вошедшие в состав пехотных корпусов, были сведены по две в резервные кавалерийские корпуса (I–V), располагались в центральных губерниях и в Малороссии. Вот эти-то кавалерийские части сейчас представляли собой быструю мобильную силу, начавшую внутри страны активно перемещаться, исходя, главным образом, из политических предпочтений командования кавалерийских дивизий и полков.

В Москву к Нарышкину уже заявился полковник Александр Захарович Муравьев со своим Александрийским полком «черных гусар» дислоцированных в Новомосковске. Там же, на подступах к Москве, Волконский застал на марше движущихся из Воронежской губернии два драгунских полка 1-й бригады 2-й драгунской дивизии – Казанский и Рижский, под командованием генерал-майора, Акинфова Федора Владимировича. Не знаю, что побудило выступить на нашей стороне героя Отечественной войны 1812 года, а по совместительству двоюродного брата Грибоедова А.С. Совершенно точно, что здесь были задействованы скрытые от меня механизмы, хотя возможно, все куда проще, внутренние побудительные мотивы сыграли свою роль, поскольку этот генерал являлся членом тайного «Военного общества», предшествовавшего «Союзу благоденствия». В общем, выводы делать пока рано, к Акинфову надо будет получше присмотреться. Мотивы полковника Рижского драг. полка, член Союза благоденствия, полковника Бакунина В.М. мне были более понятны - отец полковника Василия Михайловича, сенатор Михаил Михайлович Бакунин был в числе тех, кто 11.12.1825 г. проголосовал за Революционный Манифест.