Тафгай 4

Глава 20

К награждению победителей в хоккейном турнире Олимпиады 1972 года, в том же ледовом дворце «Макоманай», мне заклеили бровь, смыли кровь, дали понюхать нашатырки, в общем, привели в более-менее адекватное состояние. И пока врач Олег Белаковский колдовал надо мной, Викулов, Якушев и Федотов на последних секундах «сообразили» ещё одну шайбу на троих и установили окончательный счёт в матче с чехами — 5: 2. Красавцы! Я ещё тогда подумал, как удачно, что на нашей сборной СССР форма красной спартанской раскраски, так как крови не видно. Не хотелось быть запечатлённым на исторических фотографиях в неопрятном виде.

Но сначала, прежде чем повесить медали призёрам и победителям на толстые хоккейные шеи, организаторы вручили персональные призы. Лучшим снайпером стал Валерий Харламов с девятью заброшенными шайбами, а лучшими бомбардирами турнира назвали сразу двоих — меня и Сашу Мальцева, так как по системе гол плюс пас мы оба набрали по пятнадцать очков. И вся наша троица попала в лучшую пятёрку прошедшего олимпийского турнира. Лучшим вратарём был назван шведский голкипер Кристер Абрахамссон, лучшим защитником — чехословак Франтишек Поспишил. Плюс в лучшую пятёрку включили защитника из США Фрэнка Сэндерса. Поговаривали, что этот амбал, которого я несколько раз хорошо впечатал в борт, отверг контракт с «Бостон Брюинз», чтобы поехать на Олимпиаду биться за свою страну.

А затем на красной ковровой дорожке состоялось самое главное награждение бронзой, серебром и золотом. «Теперь я в историю не только вляпался, но и попал», — подумал я, стоя на одинокой тумбочке с цифрой один, как капитан сборной страны. Зазвучал гимн Советского союза, правда без слов, ведь в ЦК ещё не решили, чей текст уместней Исаковского, Рыльского или Михалкова. Но всё равно, что ни говори, музыка у Александрова получилась мощной, на все времена, и когда поднимался красный флаг под потолок японского ледового дворца, меня охватило ощущение всеобщего счастья и гордости.

Лишь потом я обратил внимание, что по правую руку серебру радовались чехословаки, а слева грустили с бронзой шведы. А в той, старой истории, серебро было у США, а бронза у чехословаков. Так что зря не радовались товарищи из дружественной Скандинавии, они здесь и на бронзу не наиграли.

Уже в раздевалке лично у меня от необъяснимого восторга не осталось и следа. Я сразу же вспомнил о целом вале проблем: магнитофоны надо довезти и сбыть — это раз. 17-го уже к нам в Горький приедет ЦСКА, большинство игроков которого отдыхало и планомерно готовилось все эти дни, это два. А так же над нашим наставником Всеволодом Бобровым сгустились тучи, и их требовалось как-то разогнать руками — это три.

— Молодцы! — Загудел, ворвавшись в раздевалку, Виталий Смирнов. — Мужики! Не посрамили! Из Москвы всем передана отдельная благодарность! С машинами персональными вопрос порешаем! Всем два ящика водки, заноси! — Скомандовал он и в помещение алкогольный «суперприз» внесли Валентин Сыч и Андрей Старовойтов. — Призовые вот! — Смирнов отдал толстый конверт с долларами, стоявшему ближе всех к нему врачу команды Олегу Марковичу Белаковскому. — Не слышу нашего тройного «ура»!

— Ура! — Выкрикнуло несколько нестройных голосов.

— А чего горланить-то? — Спросил я. — Сезон ещё не закончен. Уже в апреле, через полтора месяца чемпионат мира в Праге. Там посложнее будет победить, чем на Олимпиаде. Да и потом турнир без обыгранных канадцев — это как брачная ночь без невесты.

— Ну, ты не очень-то?! — Забычил Смирнов. — Не порть людям праздник. Не хочешь пить, не пей. Чего выступать-то?

— И ещё, «Торпедо» Горький! — Рыкнул я, не обращая внимания на чиновника. — 17-го, то есть через три дня у нас уже «дружеский праздничный ужин» с ЦСКА. Призовые взяли и за мной. Чемпионат выиграем, я вам сам ящик водки куплю или два.

— Занёсся ты слишком высоко, Тафгай, как бы крылья не обломал, — прошипел Виталий Смирнов.

— Дохусим Виталий Георгиевич, дохусим, — усмехнулся я. * * *

После обеда в олимпийской деревне в номере наших вратарей Виктора Коноваленко и Володи Минеева среди хоккеистов, которые представляли горьковское «Торпедо», коих было десять человек, устроили небольшое собрание.

— Тафгай, ты не прав, — обиженно пробубнил Володя Астафьев. — Смирнов нам выставил выпивон от всей души. Чё мы откалываться-то от коллектива должны?

— Я тоже считаю, что нужно хоть немного с мужиками отметить, — поддержал товарища Саша Федотов.

— Объясняю ещё раз. — Я стал загибать пальцы. — Сегодня 13-ое февраля. 17-го числа у нас ЦСКА. 20-го — «Локомотив». 23-го — Питерский СКА, то есть пока Ленинградский. 26-го и 27-го спаренная игра с «Трактором» из Челябинска. За десять дней пять игр. Если сейчас здесь нажраться от души, — я кинул недобрый взгляд на Астафьева и Федотова, — добавьте к этому смену часовых поясов, то мы неделю будем в себя приходить. Тогда про чемпионство можно забыть навсегда.

— А чё ты командуешь? — Завозмущался Александр Федотов. — У нас есть старший тренер Всеволод Михалыч Бобров. Пусть он и руководит.

— Саша, ты что слепоглухонемой? — Я как бы ненароком пощёлкал костяшками кулаков. — Боброва хотя от сборной отстранить. Ты видел он после награждения сразу же в номер ушёл. Всеволода Михалыча сейчас я никому беспокоить не дам. И давайте заседание верховного совета СССР заканчивать. Кто сегодня вечером собирается нажраться, прошу поднять руки?

— Как выиграем чемпионат с тебя два ящика «Пшеничной», — пробубнил Володя Астафьев.

— Вот и прекрасно, сухой закон до середины марта, продано! — Наконец я выдавил из себя улыбку и посмотрел в зеркало.

«Ну и рожа у тебя Тафгаев, — подумал я, рассматривая здоровенный синяк над правым глазом, который обязательно скоро спустится вниз и будет переливаться всеми цветами радуги. — Красавец, мать твою». * * *

В Москве в аэропорте «Шереметьево» 14 февраля вечером нас встреча толпа народа, болельщики, журналисты, телевизионщики и таксисты. Кстати из тех, кто приземлился, в самолёте были лишь фигуристы, мужчины лыжники и наша хоккейная дружина. Остальных продуманные чиновники отправили на Родину гораздо раньше, чтобы спортсмены случайно не поддались тлетворному влиянию запада, то есть японского востока.

После беглого осмотра на таможне, наше акционерное общество «Купи-продай» «изъяло» коробки с магнитофонами у каждого члена сборной СССР, кроме Володи Викулова, который наотрез отказался «вписываться» в нашу мутную авантюру. Поэтому за него магнитофон перенёс через «бдительных» работников таможни врач команды Олег Белаковский.

— Складывай сюда! — Потребовал я от коллег по хоккею, указывая на небольшой свободный пятачок перед дверями внутри аэровокзала. — Куда попёр Мальцев общественную собственность? Поворачивай обратно! Мародёр.

— В следующий раз магнитофоны в «загранке» купим мы, а вы по одному их перетащите, — обиделся Саша Мальцев, возвращая коробку с японской дефицитной техникой на законное место.

— Договоримся, — кивнул я.

— Как дальше? — Засуетился «Малыш» видя склад из двадцати десятикилограммовых коробок. — Надо же это всё как-то в аэропорт «Домодедово» перевезти. Нас там самолёт из Горького через два часа ожидать уже будет.

— Да, как всё это потащим? — Спросили меня почти хором Куликов, Фёдоров, Минеев и Скворцов.

Я посмотрел на нас со стороны и чуть не расхохотался. Ну, вылитые челноки из девяностых. Клетчатые сумки с заграничным барахлом, с джинсами, японскими пуховиками, нейлоновыми чулками, майками и футболками красивых импортных расцветок. В довесок ко всему баулы с формой и клюшки.

— Я помогу, — остановился рядом Коля Свистухин.

— Ты, Николай, мужиков горьковских лучше сюда всех собери, сейчас полетим на «ковре самолёте» вместе с коробками. — Сказал я. — Да шучу я. Сейчас автобус придёт за нами. У меня всё договорено. Вон, наш транспорт. — Я заметил за стёклами аэровокзала знакомый автобус, на котором уже ездил вместе с ансамблем «Лейся песня». — Где Коноваленко, Афанасьев, Федотов? Где тренерский штаб? Ни на секунду никого оставить нельзя! Взяли по коробке и весело понесли в автобус! — Скомандовал я.

— А ты? — Бросил на меня вопросительный взгляд Боря Александров.

— Мне нельзя, я руковожу, — хмыкнул я. — Булочками двигаем, батонами нарезными «нарезаем», с улыбочкой как на тренировке! Сюда бы Тарасова вы бы у него за секунду всё сносили. Эх, распустились!

В автобусе к японским коробкам проявил необычайную заинтересованность продюсер Миша Плоткин, который зачем-то сам приехал встретить меня в аэропорту.

— Что там? — Задал он простой и логичный вопрос.

— Японские видеомагнитофоны, — засмеялся «Малыш». — Штука такая подключаешь её к телевизору и смотришь, — Боря покосился на второго тренера сборной страны и нашего «Торпедо» Игоря Борисовича Чистовского, прокашлялся и продолжил, — на красивых женщин, фильмы ужасов про ходячих мертвецов из капиталистических стран и боевики про ковбойцев и индейцев.

— Как на кинопроекторе, только по телевизору? — Догадался Плоткин. — Интересно.

— Лучше, — вошёл в раж юный гений прорыва. — Можно любое кино, которое идёт по телевизору записать на кассету и пересматривать когда захочется! Вот до чего технический прогресс дошёл. Скоро придумают такую штуку, что носишь её с собой в кармане, захотелось кино посмотреть, пока в автобусе толкаешься, достал этот экранчик и зыришь. О как!

— Враньё! — Сдал друга Коля Свистухин. — Никаких таких экранчиков никогда не будет. Да и это кассетные японские магнитофоны, чтобы Моцарта и Сальери слушать в оригинале. То есть я хотел сказать как на концерте.

— Жаль, что не видеомагнитофоны. — Поцокал языком продюсер Миша.

— Кстати, родилась песня, — усмехнулся я. — Техника чудес, воплощенье грёз можно смотреть с улыбкой, но лучше всерьёз.

— Давайте на две минуты остановимся, — предложил Плоткин с бегающими и горящими даже в полумраке глазками, которые выдавали то, что он что-то задумал. — Успеем до «Домодедово». Витя притормози, — обратился он к водителю. — Иван выйдем, поговорим, — сказал он уже мне.

На улице, где на небе высыпали яркие звёзды, продюсер, зябко поёжившись, сразу же перешёл к делу:

— Сколько хочешь за магнитофоны?

— Договорился сдать в Горьком за 1800 рублей каждый, — не стал скрывать я.

— Даю 1900 и по рукам, расчёт на месте, — подмигнул хитрый малый.

— Ты на что намекаешь, продюсерская сомнительная личность? — Наехал я. — Хочешь, чтобы в Горьком музыку не на чем было слушать? Чтобы значит, Моцарт и Сальери никогда не добрались до Советской глубинки? Не дождёшься! Две тысячи, расчёт на месте и тогда по рукам.

— Грабёж, — застонал Плоткин, но за пазуху за деньгами полез. — Доллары все потратили? — Очень тихо спросил он, пересчитывая сотенные бумажки.

— На них и купили, — ещё тише ответил я, посмотрев по сторонам, так как за доллары в СССР по головке никто гладить не будет. Скорее наоборот, могут дать от трёх лет до полного отрицательного воскрешения. — Да не тряси рассыпишь. — Я выхватил пачку денег у продюсера, посмотрел на неё одним глазом и мой очень поумневший голос в голове сообщил, что до сорока тысяч не хватает ста рублей. — Сотни не хватает, к тарологу не ходи. У меня глаз даже в сумерках алмаз.