Л.Е.С. Пробуждение

— Маловато будет, — сказал Захарий. — Надо бы с запасом. Сколько нынче выродков по лесу шляется, мы не ведаем. Карыч, конечно, предоставил нам кое-какую информацию, но, сами понимаете, она ведь только приблизительная.

— Так оно так! — согласился Поликарп.

Я повернулся к Митьке, шепнул на ухо:

— А этот Захар случаем не папаша Полины?

— Он самый, — кивнул Митька.

Опа-на! Вот так влип этот Никифор. Динамит дочку главы поселения. Ну, крепкий орешек… и совсем безумный!

Тем временем Захарий продолжал:

— И еще с пулями, насколько я знаю, не все хорошо, да?

Поликарп, как нашкодивший пацан, опустил взор, почесал затылок, помялся.

— Это да, Захарий Панкратович! Железное дерево кончается, надобно в Лес идти. Мы, конечно, накатали сколько могли пуль…

— Сколько?

— …Э, сотни две точно есть…

— Это же только пару раз отбиться от отряда в десяток выродков!

— Да я знаю. Поистратили дерево на мотыги. Овощники опять попереломали все. Идти надобно в Лес. Сегодня вот собирались…

— Сегодня нельзя! — обрезал Захарий. — Выродки близко, наверняка засаду устроили.

— Может через реку пробраться!? — выкрикнул кто-то с места, подняв руку.

— Ага, а там засады не может быть? — оборвал его сосед. — Они хоть и выродки, но не тупые!

— Я согласен с Амбросием Варламовичем! — сказал глава. — А к тебе, Пархом Кастрамич, другой вопрос будет!

Пархом, как ответчик, поднялся, оправил широкую рубаху на необъятном животе.

Захарий продолжил.

— Сколько медовухи вчера с Никифором Иванычем выпили?! — пророкотал глава и хлопнул ладонью по столу.

— Да нисколько! — провопил Пархом, воздев руки к потолку, затряс брюхом. — Наговор это все! Я и не был у него вчера! Боги свидетели!

— И я! — крикнул за моей спиной Митька. — Захарий Панкратович, я был у Никифора Иваныча весь вечер, мы молекулярную биологию повторяли! — и выступил вперед меня, выйдя из тени и оказавшись в бледных отблесках натуральной подсветки. Со спины рыжая копна волос вспыхнула костром.

Ну, Митька загнул — молекулярную биологию! Что, серьезно, что ли? Видимо да, судя по молчаливой реакции зала.

Чувствую, пора и мне показаться. Встал рядом со своим учеником, проговорил как можно тверже и увереннее.

— Напраслина это, Захарий Панкратович! Не пил я! И Пархом Касторович не при чем! Биологией весь вечер занимались, точно! И спать рано лег!

Захарий заулыбался, поднялся с места. Старик рядом с ним поднял голову, блеснул щелками глаз из-под густых белых бровей. Все сидящие спиной обернулись.

— Ну, наконец-то! — произнес Захарий. — Рад, что жив-здоров учитель наш!

Все поддержали его радостным гомоном, хлопками. Только Поликарп пробасил.

— Слышите! Он его Касторовичем прозвал! И вот так во всем у него нынче! Заговаривается! Это не к добру!

Все примолкли. Захарий, почесал бороду, окинул всех взглядом. Обратился к нам с Митькой.

— Да вы садитесь, и ты Митрофан, коли пришел. Понимаю, любимый ученик решил помочь учителю. Похвально.

— Я только слегка, — сказал Митька. — Он нормальный, оклемается!

— Никто и не сомневается, Митрофан. Я сам вижу, что все у него хорошо. Ты сам-то что скажешь, Никифор Иваныч?

Сорок глаз уставились на меня. Я надеялся, что в полумраке подвала не так заметна будет выступившая обжигающая краска на щеках.

— Все проходит! И это пройдет! — ляпнул я первое, что пришло в голову.

Но все одобрительно зашумели. Видно, и для Никифора такие перлы не в новинку.

Я заметил, как Захарий глянул через плечо на старика. Тот еле заметно кивнул и, как мне показалось, криво улыбнулся. Хотя за густой бородой его тонкие сморщенные губы точно так же могли исказиться от старческой боли.

— Ну, Поликарп Игнатьевич, — сказал Захарий, усаживаясь на свое место, — разве не узнаешь нашего доброго веселого учителя в речах его?

— Узнаю, — пробурчал Поликарп и тяжело опустился на лавку.

— Вот и славно, — резюмировал председатель, опустив взгляд на записи в журнале. — А теперь продолжим…

Но тут раздался скрипящий голосок из другого, темного угла комнаты. Я сразу понял кто это. Отвратительней голоса я еще не слышал.

— Имею слово, Захарий Панкратович! И возражение!

Плечи Захария поднялись под тяжелым вздохом, он посмотрел на вопрошавшего.

— Конечно, говори Кондрат Горюнович.

По комнате пролетел легкий недовольный шепоток.

Ну, думаю, колдун сейчас устроит мне допрос с пристрастием! Вот, что значит «особые отношения». В контрах мы с колдуном, вот в чем дело.

Опозиционер херов, подумал я, приготовившись.

И, заговорив, этот оратор не разочаровал.

— Сие заболевание, что демонстрирует нам наш незабвенный учитель и просветитель-натуралист, происходит от далекости ума и отрыва от общественности!

Захарий сразу поднял руку, спросил:

— Что значит «далекость» ума, Кондрат Горюнович, мы не совсем понимаем твоего мыслетворения!

— Очевидная вещь для знающих, — парировал колдун. — Недалекость ума говорит об умственной отсталости, а далекость, наоборот… Горе от ума нам показано во всей своей наготе!

Кто-то пару раз хлопнул в ладоши. Но в основном народ бубнил тихо и недовольно. Да, этот своими перлами даже нас с Никифором вместе взятых перещеголял.

И на что я еще обратил внимание: он что, троллил главу? Или мне только показалось?

— О, боги речные, — пробормотал себе под нос Захарий, но услышали все. Добавил громче. — Ты что-то конкретное предлагаешь?

— А очевидную вещь предлагаю, уважаемый Захарий Панкратович! Из всего вышеизложенного я делаю только один вывод — изолировать надобно учителя нашего уважаемого Никифора Иваныча! Для его же, в первую очередь, блага! И я могу посодействовать — совершенно альтруистически — для его скорейшего излечения и постановки в наш уважаемый общественный строй!

Митька вступился первый:

— Да с чего бы это?! Он нормальный, только слегка память повредил! Эту, как ее, ретроградную!

Народ зашумел, поддерживая молодого горячего Митьку. Но нашлись и сторонники оппозиции. Ругань стала перерастать в толчки. Захарий не выдержал, хлопнул ладонью по столу — как выстрелил — и гаркнул, что даже на улице слышно было:

— А ну, кышь всем! Сели и заткнулись!

Подождал пару секунд, пока все не стихло. Усевшиеся заседатели показали четкое разделение на «своих» и «чужих». Оппозиции вместе с колдуном оказалось всего-то четверо. Не густо для переворота, но опасно для замкнутого немногочисленного общества. Это если на собрании их двадцать процентов, то всего в общине сколько людей наберется?

— Я так скажу! — спокойно проговорил Захарий. — Никифор Иваныч никакому излечению не подлежит. Небольшая амнезия никому в Общине не вредит! Тем более, сейчас у детей каникулы, а до начала обучения все и образуется!

Захар незаметно глянул на старика. Тот снова кивнул, продолжил дремать.

— Всё! Этот вопрос закрыт! — Захарий снова хлопнул ладонью по столу, словно ставя точку. — Что у нас дальше по регламенту?

— Урожай! — крикнул кто-то с места.

— Вот и замечательно. И так, урожай…

И тут с лестницы прилетел и раскатился эхом истерический вопль:

— Тревога! Выродки!