Дождь над городом
- Автор: Валерий Поволяев
- Жанр: Приключения / Советская проза
- Дата выхода: 1979
Читать книгу "Дождь над городом"
10
Уно Тильк с топаньем ввалился в домик, где остановилась аварийная бригада. Огромный, красноглазый с мороза, сел на лавку, отколупнул от подбородка льдышку, из раздвоины вылущил целую сосульку, поморщился от боли.
— Дела, мужики, хреновые.
— Говори яснее, — потребовал Вдовин.
— Где уж яснее, — Уно дохнул паром. — Скважину нам в короткий срок не задавить. Сложно. И поселок дальше морозить нельзя, за это нас по голове не погладят.
— А если погладят, то так, что зубы выскочат.
— В двух километрах от аварийной скважины есть еще одна. На консервации стоит. Ее надо срочно освоить, перебросить в поселок шлейф, пустить газ. Иначе детишек из Зеренова эвакуировать придется.
— Уно, как быть, если на поселок опять газ с аварийной скважины пойдет?
— Предусмотрено и это. В аэропорту возьмем реактивную установку, будем отгонять газ. А потом, скважина за ночь немного поутихла. Гидратная пробка образовалась. Как селедочный хвост в глотке.
— Па-анятно.
— Но... Скважина сильная, в устье давление около ста атмосфер. Пробку как дважды два выплюнуть может.
— Сбитую колонну совсем срезать будем? Или поднимем и хомут на пробой поставим, а? — не унимался Вдовин.
— Ах, Контий Вилат, Контий Вилат, Коньячок ты наш. — Уно потер озябшие руки. — Значит, хомут твой как пластырь на порез? Хомут уже готовят. Все, мужики! К скважине!
Выскочили из избенки под всполошный вой ветра, гнавшего по снегу колкую поземку, небо было чистым, облака утянуло кверху. У скважины толпилось довольно много незнакомого люда — наверное, местные, поселковцы.
— Как, братва? — издали закричал Вдовин. — Хомутино готов?
Кто-то — не разглядеть кто, ветер высекал искры из глаз, обволакивал слезами — отозвался хмуро:
— Готов, поперек ему в дышло.
— В дышло не принимается.
— Посидишь неделю на мерзлых консервах — не так заговоришь.
— Пробку не вышибло?
— Не. Сидит тычок.
— А кто шлейф от запаски тянуть будет? — Вдовин подбежал к Уно, нырнул ему под локоть, стараясь заглянуть в лицо. — Они или мы?
— Местные будут тянуть. Нам надо эту скважину на ноги ставить.
— Ясно-ть.
— Осторожно, мужики, — предупредил Уно, — кабы скважина не плюнула! Давление-то сотня! На такой струе стоять можно.
— Фонтанирует, сука, — угрюмо пробасил один из поселковцев, мужик с колючими проволочными усами, похожий на таракана.
— Бульдозер прислали?
— Я с бульдозера. Здесь машина, — отозвался угрюмый, — за будкой стоит.
— Движка что-то не слышу.
— Ветер из ушей звук выдувает, вот и не слышишь.
— Искрогасители на выхлопе стоят?
— Стоят.
— Движок задраен?
— Запакован.
— Значит, так. Надо вышку в сторону оттащить. Подцепишь канатом и отволокешь.
— Ну. А далее?
— Дальше скважину очищать будем.
Поваленную вышку зацепили удавкой троса, накинули другой конец на бульдозерный крюк, сам бульдозер, понемногу газуя и пыхая разреженным дымком, сполз на лед Сосьвы, трос натянулся, запел, раскручиваясь и пружиня, гнутые переплетины вышки затрещали, но сама вышка не стронулась ни на миллиметр.
— Примерзла, собака, — сплюнул Уно. — А потом, этот деятель по газам вдарить боится, думает, что в воздух взлетит. Да не взлетишь ты, не дрейфь! — проорал он угрюмому. — Газуй!
Угрюмый, похоже, услышал, трос заскрипел, задзенькал тоненько, но вышка с места не сдвинулась, она намертво вмерзла в снег. Казалось, не было такой силы, которая могла бы отодрать ее от земли.
— Неужто одной машиной не совладаем? Быть того не может. Второго трактора ждать долго. Время идет... Идет время! Каждая минута на счету! — в запале выкрикнул Уно, хрястнул кулаком по поле тулупа. Взвыл ветер, шибанул в лицо мерзлым и колким, как стекло, снежным крошевом. Все разом подняли воротники.
— Вот гад, счас повернет, опять погонит газ на поселок, — проговорил Вдовин.
— Сейчас не страшно, скважина молчит. Хуже, когда она заговорит. Тогда — да-а.
— Газуй! — прокричал Уно.
— Слушай, Уно, — притиснулся к нему Костылев, — трусит он, бульдозерист этот. Баба небось, детишки. Ничего у него не выйдет. Дай я!
Уно посмотрел на Костылева, прикрывшись от ветра лохматым, со свалявшейся в кудельки шерстью воротником, что-то горестное и обиженное почудилось Костылеву в его взгляде. А может, не почудилось, может, так оно и было на самом деле? Еще он уловил жалость и ободрение.
Неожиданно холод ожег Костылева изнутри. Он сглотнул слюну. Неужели Уно боится за него? Боится потому, что не верит? Ему, Ивану Костылеву? Был грех — в аэропорту слабаком оказался, снегом чуть не засыпало.
Поиграл желваками. Нет, он не слабак, он еще докажет, что не из робкого десятка.
— Чего молчишь? — спросил Костылев. — Не веришь мне, что ли? А? Ну это... После случая в аэропорту? Осечка тогда произошла. С кем осечек не бывает? Прокол на десять минут. Как у шофера в водительских правах. Бывает ведь, а?
Уно разлепил белые покусанные губы:
— Ладно, Ваня. Давай! А то в поселке, действительно, детишек эвакуировать начнут. Нам позорно будет, если дело так обернется.
Костылев, круша крепкий, как фанера, наст, ринулся вниз. Вспрыгнул в пробитую бульдозером колею, по мягкому снегу ему было бежать легче — ноги хоть и глубоко, за щиколотку, утопали в крупяной пороше, но сопротивляемость все же была слабой. Вот только сразу дал знать тулуп — он сдавил тисками плечи, пригибая тело к земле, и Костылев вмиг ослаб, задышал часто, горячечно. На бегу он слышал, как Уно давал кому-то поручение, чтобы разыскали Баушкина, — ветер приносил слова с пригорка, сыпал ему прямо в затылок, и они, замороженные, застревали за воротником, в выбоинах швов, в мехе. Потом донесся крик:
— Ваня, будешь тянуть — правь нос бульдозера на пароходы.
Костылев вскинул голову — впаянные в сосьвинский лед кораблики розовели кровью, пьяно приплясывали, раскачивались из стороны в сторону, словно вот так, шеренгой, были подвешены к чему-то пляшущему. Внизу газовая вонь ощущалась сильнее, она ела ноздри, от нее мокрели глаза, першило в горле. Костылеву пришлось выпрыгнуть из колеи: натянутый струной трос мог зашибить, а если лопнет, то и вовсе перерубить пополам, как топором. Он побежал по целине, кромсая наст, снеговую мякоть, раздвигая крошево коленями.
Бульдозер дрожал, словно в падучей, силясь сдвинуть поваленную буровую, но та срослась своей тяжестью с тяжестью земли. Угрюмый, приплюснув свое бледное, нездоровое лицо к заднему стеклу, растерянно хлопал глазами. Костылев засемафорил ему рукой, угрюмый сбросил газ, растворил дверку.
— Чего те?
Костылев, не отвечая, забрался на гусеницу, втиснулся в кабину.
— Уступи рычаги.
Угрюмый подвинулся в угол обвешанной серебром инея кабины, Костылев сел, вытянул ногу, надавил ею тормоз, потом, передвинув торчок скорости на третью, толкнул рукоять газа на всю и тут же сбросил тормоз. Бульдозер рванулся, но вышка не пустила, мотор беспомощно закашлял.
— Заглохнет! — завопил угрюмый.
— Вижу, — сквозь зубы отозвался Костылев, нажал на рубчатую брикетину тормоза, мотор заработал ровнее.
— Ты что? Хошь, чтоб мы на воздух взлетели?
— Не нюнь, — жестко, с глухой злостью оборвал его Костылев.
— А ну слезай с мого места! Не твой бульдозер...
— Пошел вон отсюда! — тихо проговорил Костылев.
— Не ты отвечаешь за машину! — угрюмый даже не пошевелился, он приледенел спиной к углу кабины.
Костылев вновь отпустил тормоз, бульдозер подпрыгнул; сзади, у клешнины прицепа, что-то затрещало, запело тонко. Костылев прижался к дверце, ожидая, что трос вот-вот расплетется, рубанет по стеклу. Но трос выдюжил, и Костылев вновь притиснул педаль тормоза к полу кабины.
— Взлетим ведь! — отчаянно выкрикнул угрюмый.
— Брысь! — не глядя на него, пробормотал Костылев.
С третьего рывка бульдозер по сантиметрам, по малым крохам пополз вниз, ко льду, к четким угольничкам сонных судов, к толстому ледовому припаю.
— Поползла, — сиплым от неверия голосом проговорил угрюмый. — Волокем вышечку, волокем...
Можно было прибавить скорость, но Костылев, глядя в заднее стекло, неотрывно следил за людьми, скучившимися на взгорке, — не подаст ли кто сигнал. Он боялся, как бы вышка закорюченными салазками — своим основанием, ногами, ступнями, иначе говоря, — не зацепила аварийную арматуру. Но на горке никто руками не взмахивал, и тогда Костылев развернул нос бульдозера к суденышкам, прибавил скорости. Мотор стал работать тише, спокойнее, без гриппозной дрожи.
— Тошнит меня чего-то, — пожаловался угрюмый. — От газа.
— Не нюнь, — разлепил губы Костылев. — Жив останешься.
— Я бы этим геологам ноги повыдирал, — сипел угрюмый. — А главного — за решетку, чтоб другим неповадно было.
— На нервы действуешь!.. — Костылев остановил бульдозер, отработал задний, ослабляя буксир. — Иди, сними трос. И в кабину не возвращайся. Топай назад.
— А ты что за начальник? — встопорщил усы угрюмый. — Голова два уха, от земли не видно.
— Сказал тебе, на нервы действуешь, — обрезал Костылев. — Закончим ремонт — бульдозер твой назад возвернем. С собой не угоним.
Угрюмый выматерился, сплюнул на дно кабины, шаркнул войлочной подошвой унта, растирая плевок.
— За самоуправство свое ответишь.
— Отвечу!
Угрюмый распахнул дверцу, с горловым ахом вывалился на снег, Костылев развернулся и, обогнув угрюмого, по пояс утонувшего в снегу, прогнал машину на взгорок.
— Молодец! — Уно Тильк поднял руки над головой, сцепил варежки, потряс ими. Костылев в эти минуты почувствовал себя самим собой. Все, что было ранее, являлось каким-то сном. Да, все, что было раньше, — сон. С реальными, правда, картинами и реальными действующими лицами. А вот сейчас он как бы проснулся и понял, что жизнь вошла в свою обычную колею, что сам он — человек с мускулами, головой, волей, желаниями, что он далеко не мямля, каким показал себя на аэропортовском поле.
— Того дурня, бульдозериста, я ссадил с машины, — заявил он.
— Ссадил так ссадил, — Уно похмыкал в кулак. — Сейчас придет Баушкин, и мы это дело утвердим. А ты молоток, вышке лапы приделал по первому разряду. Скоро арматуру подымать будем. Готовься.
Только сейчас, когда рядом со скважиной не громоздилась поваленная вышка, Костылев заметил, какой странный снег вокруг, ноздреватый, с сальным блеском, древесно-пеплового цвета. Спаленный жоркими газовыми струями, снег был проеден до самой земли — то здесь, то там виднелись глубокие сусличьи норы.
Слом — рваная щель, подсекшая основание газовой колонки, толстостенная, присыпанная махрой вымерзшего газа — зиял жадно, как ненасытный рот фантастического животного, был щемяще-пугающим, таил в себе опасность. Опасность чувствовалась и по глухому нутряному бормотанию, раздававшемуся в глуби рта. В любую минуту слом мог рыгнуть секущей газовой струей, выбить глаза, содрать кожу с лица. Надо было спешно поднимать арматуру, крепить ее проволочными оттяжками, как иногда крепят с землей телефонные столбы, стоящие вдоль сельских проселков, щель же — окольцовывать хомутом. Хомут — это две полукруглые тридцатикилограммовые железяки, сцепляющиеся мощными, в руку толщиной, болтами.