Дождь над городом

Сверху, с горы, с сухим шелестом свалилась упряжка. Маленький ловкий Баушкин соскочил с нарт, еще не сбавивших бег, подкатился к Уно.

— Товарищ Баушкин! А, товарищ Баушкин! — всхлипнул завершивший свое горное восхождение угрюмый. — Меня с бульдозера ссадили. За что?

— Не нужен ты нам, — сказал Уно. — У нас свой бульдозерист есть. Работа рисковая, тут свой человек необходим.

— Свой так свой, — согласился Баушкин. Маленькие вороньи глазки его ничего не выражали, лицо тоже было непроницаемым. — Вышку к воде оттащили — это хорошо. Бульдозериста я забираю, машину оставляю. Это раз. Агрегат для задавки сегодня доставит вертолет. Это два. Народу сколько хотите — столько дам! Со всех работ сниму — вам отдам. Только одно надо — пустите газ в поселок. Иначе поселок вымерзнет.

Баушкин замолчал, копнул разукрашенным цветными фетровыми полосками пимом снег, поддел смерзшуюся глутку, ловко отбил в сторону.

— А, товарищ Баушкин? — вновь заговорил угрюмый.

— Будешь под ногами путаться — вовсе машины лишу, — предупредил Баушкин. — Понял?

Арматуру подцепили проволочными вожжами, Костылев тихими, крабьими рывками подогнал бульдозер, концы накинули на клешнину прицепа, и Костылев, правя бульдозер то вправо, то влево, начал поднимать рукастую, украшенную штурваликами вентилей арматуру. Он взмок в несколько минут, пот густой изморозью выступил на лбу. Заледенев, изморозь обжигала кожу. Костылев морщился, играл желваками оттого, что не может отнять рук от деревянных катушек рычагов, содрать ледяную корку со лба и щек.

— Сто-о-оп! — донесся до него крик, и Костылев всем телом надавил на педаль тормоза, потом поднес дрожащие руки к лицу, отерся.

— Де-ержи мертво! Не отпускай, — послышался вопль Уно. — Чтоб арматура ни на сантиметр! Иначе вся малина проки-и-иснет!

— Добро, — тихо отозвался Костылев, вывернул голову, глядя, как Вдовин, с помощью незнакомого Костылеву низенького человека, натягивает на устье скважины толстобокий хомут, а рядом с ними, выгнув острый, как у кузнечика, хребет и раскинув тонкие, чего даже не смогли скрыть ватные штаны, ноги, ждал на подхвате парень в барашковой шапке-кожанке с болтом в одной руке и гайкой в другой. Когда Вдовин и низенький смежили половины хомута, парень кинулся к ним под ноги, быстро заработал руками, высоко отрывая от тела локти.

Из-под хомута вдруг с пронзительным вязким шипением вырвалась густая ореховая струя, окутала людей тяжелыми лохмами тумана, из которого тут же вывалился верткий Баушкин, начал тыкать рукою воздух. Костылев увидел, что на крутобоком холме, из-под которого, как яйцо из-под курицы, выкатывался их взгорок, стоит странная, похожая на торпеду машина, выкрашенная в салатовый военный цвет. Машина пустила кучерявый дымный столб. Костылев различил, что машина эта — обыкновенный грузовик, у которого вместо кузова на мост поставлен старый самолетный мотор. Реактивный. Свое отлетавший, но в дело еще пригодный. С помощью таких моторов чистят взлетные полосы, оголяя бетон от ледяных наростов.

Водитель высунул из кабины свое слизанное расстоянием лицо, и тут же из-под кормовой приплюснутости торпеды выхлестнула длинная струя. Вверх, как от взрыва, полетели какие-то обугленные деревяшки, комки снега, облако выгнулось парусом и, раскромсанное, раздерганное, покатилось по наклонной на сосьвинский лед. До Костылева донеслись какие-то крики, какие — не разобрать, сплошное многоголосье, в прогалине расступившихся людей он увидел лежащего ничком худосочного парня, потом ожесточенное лицо Уно, зажавшего в зубах угол воротника и делающего быстрые резкие движения. Костылев понял, что Уно заворачивает хомут. Вскрикнул — боль, тупая, оглушающая, колом вошла в него, он закашлялся, тычась ноздрями в борт полушубка, втягивая в себя кислый ворванный запах, но боль не оставляла его, наоборот, она росла, распирая грудную клетку, давя на позвоночник. Костылеву стало нечем дышать, в мозгу билась мысль, что надо выдержать, надо переждать, удушье должно схлынуть — ведь газ-то уходит. Боль застряла где-то у горла, словно наткнулась на преграду, и разом опала.

Костылев увидел, что худосочного парня уложили на нарты и каюр, замахнувшись на собак длинной, похожей на острогу палкой, погнал упряжку вверх. Попав под струю, выхлестывающую из-под реактивного грузовика, упряжка сбилась с ритма, две или три собаки с безмолвным визгом кувыркнулись, подминаемые соседками, оленьи шкуры, постеленные на нарты, задрались, переворачивая упряжку, но в следующую секунду собаки вынырнули из струи и наметом пошли в гору.

Струя проходила над головами людей, они пригибались, спасаясь от тугой волны. Арматура тряслась, дрожала, грозя завалиться под напором, но ее из последних сил держали люди, держали оттяжки, бульдозер.

Уно Тильк поднялся с земли, не выпуская из рук ключа, отер варежкой лицо. Все, поставили хомут! Но скважина продолжала сифонить, выхлестывать из-под хомута. Правда, слабо. Уно открутил штурвалики вентилей, освобождая струю, пропуская ее вверх, через концевину арматуры.

Костылев понял, что одного хомута недостаточно, нужно будет ставить второй. Увязая в снегу, дымно окутывая себя дыханием, прибрел Вдовин, забрался с хриплым кряхтением в кабину бульдозера, привычно подул в нос.

— Атмосфер двадцать пять токо держит, одного хомута маловато. Счас еще один привезут.

— А с этим щуплястым что?

— С болтом который? — Вдовин подергал плечом. — В обморок хлобыснулся. Струей его подшибло, газов немного хлебнул. И мы хлебнули ба, если б не ветродуй с горы. Он и спас. А я к тебе погреться пришел, — доверчиво сообщил он. — Хоть и холодно у тебя, как и снаружи, но все железом от ветра защищенный. Да и мотор работает, теплит...

— Давай, грейся. У меня тоже не сахар тут, тоже газу хлебнул, чуть шары под шапку не уползли, еле сдержал.

— Быстер он, газ. Как ртуть, быстер, — подумав, сказал Вдовин. — Чуть проворонишь, глядь, ты уже отравленный.

— Воронить меньше надо.

С горы спустилась упряжка, резко затормозила у скважины. Вожак, пригнув голову, не рассчитал и снарядом вошел в снег, скрылся в его мякоти. Подбежавший каюр, такой же, как и Баушкин, маленький, верткий, в мохнатой одежде, помог псу выбраться из снегового плена.

— Во, новый хомут притаранили. Побегу. — Вдовин распахнул дверцу, неуклюже раскрылатившись, спрыгнул в снег, смешно подпрыгивая, побежал к скважине.

Через несколько минут поставили второй хомут, но арматура продолжала сифонить, газ кудристыми струями высвистывал из-под обоих хомутов, держа людей на расстоянии.

— Вот Геббельс, будь ты неладен! — ругнулся Костылев.

Уно махнул ему, приказывая ослабить натяг, Костылев подал бульдозер назад, заглушил мотор. Было слышно, как ревет на горе реактивный грузовик, сгоняя вниз, в речную пойму, газ, да соперничает с ним поднимающаяся поземка, с пронзительным тоскующим подвывом бросая в стекла кабины пригоршни снега, скребет по дну машины, нагнетая в душу одиночество.

— Ну и гадина! — Костылев вылез из кабины и, разгребая руками снежные смерчи, прикрываясь от болезненных укусов поземки, притащился к скважине.

— Мотор заглушил? — прокричал ему Уно.

— Элементарно.

— Что так?

— Перегрелся. Пусть охланется.

— Лады. Пошли военный совет держать.

— Случилось что?

— Хомуты газ пропускают. Надо другую конструкцию придумать. Заодно перекусим.

— Мерзлыми консервами?

— Больше нечем. Еще сухари есть.