Дождь над городом

— Подожди, бригадир! Одежку вот возьми, — он наконец распахнул свой ушитый в талии модный тулупец с тусклым замшевым верхом. В таком и на трассу можно ездить, и в городе не стыдно показаться.

Швырнул тулупец в трюм, вскинул руку с плотно сведенными в кулак пальцами — приветствие времен войны с франкистами в Испании. Старенков отмахнулся, скрылся в глуби трюма, где на извлеченных из хвоста носилках лежал беспамятный Костылев.

Вертолет взметелил снег, Рогов вобрал голову в плечи, на уши натянул воротник свитера, руки по самый локоть загнал в глубокие карманы, но с пятака не уходил, ждал до последнего, провожая машину. Вертолет взревел, оторвал колеса от снега, уперся в пятак вонью бензинового смрада, неподвижно огрузнув в воздухе. Потом, задрав одно колесо, резко, косо ушел в морозную белесость, врубился в облако и скрылся в нем. Через минуту превратился в капельнуо точку.

— Все! — прошептал Рогов, оголяя сталь зубов. — Отъездил Костылев свое.

Повернулся и, опустив и без того вислые плечи, побрел к машине — мрачной, тяжелой громаде, покорно ждущей его. Но Рогов этой покорности не ощущал, не чувствовал любви машины к себе, он прищурившимися набрякшими глазами выбирал ровные места в снегу, чтобы не зацепиться унтом за болотную кочку, не растянуться. Подрагивая от холода, машинально издавал тонкие горловые звуки. Нет, о машине он не думал. И вообще ко всем машинам мира никаких чувств, кроме ненависти, он сейчас не питал. И не мог питать.