Дождь над городом

14

Потекли дни, один за другим, полные борьбы с тайгой, с морозом, болотами, заносами, пургой; дни, каждый из которых и геройский, и одновременно обычный рядовой день, ибо, с точки зрения людей, живущих в городах, на ухоженной земле, работа трассовиков — это геройство, отвага, смекалка, риск. С точки же зрения самих трассовиков — обычное повседневье.

Случалось, выходили из строя машины, ломалась техника, на смену им поступало новое оборудование, но и новое не выдерживало, потому что сталь в пятидесятиградусный мороз крошится, как жмых. Не выдерживает металл, нет. Выдерживают только люди.

Трасса продвигалась дальше на запад. Было трудно всем, но особенно — водителям плетевозов. На тяжелых КрАЗах, «Уралах» они торили дорогу — тут, в краю гибельных болот, много мест, куда вообще не ступала нога человека, — ездили колонной в четыре-пять автомобилей, у каждой машины — двадцатиметровый роспуск, на котором уложена плеть. Только КрАЗ везет две плети сразу, а «Урал» — лишь одну, больше не осиливает. Если у одной машины случалась поломка, останавливалась вся колонна. В пятидесятиградусный мороз руки припекались к металлу, отодрать пальцы от липучего железа можно только с кожей, но ремонт всегда делали на ходу. У Костылева во время ездок сгорело четыре муфты сцепления, у Рогова шесть — Рогов теперь работал на «Урале», — почему-то быстрее всего летели именно муфты...

Тяжело было. Прибудешь на острие трассы, сбросишь плеть, потом надо вручную смотать трос роспуска, а он, колючий, протыкает насквозь брезентовые рукавицы, и общий вес его почти полцентнера. Потом еще надо подтянуть прицеп, и все почти вручную, без особой механизации. Обратную дорогу нужно преодолеть как можно быстрее, чтобы вновь уйти на острие трассы. За день так навозишься, что с ног падаешь.

Плетевозы создавали фронт работ для сварщиков. Случалось, что с роспуска машины сваливалась плеть, на двадцати-тридцатикилометровых отрезках трассы лежит, как правило, десять — пятнадцать плетей, но их не поднимают, пока не закончат работу. А когда закончат, тогда на дорогу направляют трубоукладчик, он грузит плети на КрАЗы, те увозят падалицу дальше. Потом наступает момент, когда сварщики заваривают последний стык, и трассовики, подцепив к крюкам тракторов и плетевозов передвижной балочный городок, перебираются на новое место, на новую делянку, где для них еще летом, после прихода барж, заготовлены штабеля «тыщовок».

Так и движется трасса вперед червяком. За зиму каждый шофер плетевоза перебрасывает на острие трассы примерно четыреста километров труб, вот сколько!

Обратно, когда едут, хотя встречное дыхание воздуха и высекает слезу, а все же высовываются водители из кабин и поглядывают на обочину пробитого зимника — вдоль колесных маршей, горло к горлу, лежат трубы, тысячи труб.

Летом здесь ни за что не пройти — топи, топи, топи, — только зимой. А летом... бездонные нефтяные болота! Раньше трассу пробовали тянуть летом, но теперь отказались от этого.

На коротких перегонах Костылев просил исключать его из колонн и ездил один. Один он оборачивался куда быстрее. Многие не понимали такого риска, считая его неоправданным.

Так и тянулись один за другим трудные дни.