Наследие войны

Он почувствовал, как на стол внезапно воцарилось безмолвное смущение, и пробормотал - Я что-то не так сказал?

Герхард ободряюще улыбнулся. - Нет, Пьер ... Просто я грязный бош. Но вы правы. Некоторые немцы были кровавыми дикарями, и они делали вещи, которые ужасали меня до глубины души. Но большинство из нас не такие. Мы не лучше и не хуже других.

- ‘Посмотри на это с другой стороны, - сказал Лео Маркс. - Я еврей и преломляю с ним хлеб.

- Я не хочу никого обидеть. Пожалуйста, я настаиваю, позвольте мне накормить вас, как говорят американцы, “за счет заведения”.

- ‘Спасибо, Пьер, вы очень добры, - сказала Одетта. - И не волнуйся. Ты хотел как лучше. Важно лишь то, что война закончилась. Теперь мы можем жить в мире.

Шафран взяла Герхарда за руку и заглянула ему в глаза. Они были вместе уже шесть лет, но все равно казалось чудом, что он рядом.

- ‘Аминь,’- сказала она.

Пьер Дюфорж считал себя человеком благоразумным. Но он также был бизнесменом, и в нынешнем состоянии разрушенной жесткой экономией британской экономики было нелегко удержать ресторан на плаву. Отсутствие приличной еды для его клиентов только усугубляло ситуацию. Всякий раз, когда Пьер возвращался домой во Францию, рыночные прилавки ломились от овощей, фруктов, мяса, сыров и всевозможных видов хлеба и выпечки. Почему, спрашивал он себя в глубоком недоумении, англичане все еще предпочитают морить себя голодом?

Когда он отошел от стола, его совесть боролась с необходимостью делать деньги. Он знал, что конфиденциальность клиентов была важной частью его профессии, но это были отчаянные времена; хитрость и оппортунизм были необходимы, чтобы выжить. Наконец он сказал себе - "Это всего лишь мелочь. Это никому не причинит вреда. И я дал им поесть бесплатно. Убедившись, что за ним никто не наблюдает, он нырнул в свой кабинет и набрал номер постоянного клиента, который оказался репортером "Ивнинг стандард", одной из двух главных лондонских местных газет.

‘Иди скорее!’ прошептал он. - Здесь сама Одетта со своими старыми товарищами. И мой официант слышал, как одна из них сказала, что только что приехала из Букингемского дворца.

Репортер перекинулся парой слов со своим редактором. Они сошлись на том, что эта история может заинтересовать лондонцев, возвращающихся домой с работы. И вот, когда Шафран, Герхард, Одетта и остальные вышли из бистро, их встретила ослепительная вспышка фотоаппарата и серия быстрых вопросов репортера.

Одетта восприняла это вторжение спокойно, привыкнув быть публичной фигурой. Герхард был озадачен и немного встревожен этим вопросом. Это вызвало воспоминания о предыдущих допросах, которые он предпочел бы похоронить. Но Шафран отшутилась.

- Это напоминает мне, как я была дебютанткой в тридцатых. Меня постоянно фотографировали на вечеринках с молодыми людьми, которые якобы собирались на мне жениться.

Герхард посмотрел на нее, приподняв бровь.

- О, не беспокойся. Ни один из них не был даже отдаленно интересен. Они были либо безнадежно застенчивы, либо безумно сексуальны. Ну, знаешь, блуждающие руки и все такое. Поверь мне, дорогой, ты был для меня настоящим откровением.

Она понизила голос, чтобы никто не мог подслушать.

- Ты всегда точно знал, что делать со своими руками.

***

Кабайя позаботился о том, чтобы тела Джозефа и Мэри были похоронены в ночь их смерти. На следующее утро, когда рассвело, он уже был в Найроби. Но следующие несколько дней он размышлял.

Скваттеров предупредили, что любой, кто хоть словом обмолвится о случившемся властям, будь то хозяин фермы или полиция, будет наказан таким образом, что смерть, свидетелем которой они стали, покажется им милосердной. Но даже в этом случае существовала опасность, что кто-то не сможет держать язык за зубами. Если они заговорят, то могут обнаружить погребенные тела.

Надо было что-то делать. Через десять дней после убийства Кабайя и его люди вернулись на ферму поздно ночью. Он приказал скваттерам, давшим клятву, продемонстрировать свою преданность делу, собрав всех скваттеров в поместье, включая женщин, детей и стариков, которые не присутствовали на церемонии принесения клятвы. Им было приказано принести землеройные орудия.

Собравшихся скваттеров повели к тому месту, где были похоронены останки их двух друзей. Кабайя поручил им эксгумировать тела. При свете мерцающих факелов, сделанных из связанных веток, каждый мужчина, женщина и ребенок должны были убрать по крайней мере часть земли, чтобы потом никто не мог отрицать, что они принимали в этом участие.

Погода стояла жаркая, с периодами палящего солнца, перемежавшимися проливными дождями. Тела быстро разлагались. Одного вида и запаха двух трупов было достаточно, чтобы перевернуть самый крепкий желудок. Людей рвало, они прижимали руки ко рту и носу, их рвало прямо на землю. Несколько человек упали в обморок и потеряли сознание, сами выглядя как мертвецы.

Кабайя хотел уничтожить тела. Он выстроил скваттеров в ряд. Один за другим они должны были подойти к месту, где лежали эксгумированные гниющие тела.

Один из людей Кабайи вручил каждому по мачете. Им было приказано отрубить кусок тела перед ними - палец на ноге, кончик пальца, ухо, кусок жира и кожи или кусок студенистого мяса. Затем им велели взять вонючий, гноящийся кусок, который они вырезали, и прижать его ко рту, как какую-нибудь дьявольскую облатку для причастия.

- Нарушите обет молчания, и ваша плоть будет испорчена подобным образом, - сказал Кабайя скваттерам.

Осколки оскверненных тел Джозефа и Мэри были собраны и отнесены в ближайший лесок, где они были разбросаны как падаль для животных, птиц и насекомых. В течение нескольких дней от жертв Кабайи не осталось и следа. Без трупов, доказывающих смерть, против него не было бы никакого дела. Он мог быть спокоен.

Скваттеры не сомневались, что Кабайя, не колеблясь, снова убьет и подвергнет пыткам. Никто не рассказал всей истории случившегося тому, кто мог бы сообщить об этом в полицию. Но люди не могут не разговаривать между собой. Рассказы распространялись, хотя и не более чем смутные, кошмарные слухи.

В течение многих месяцев среди туземцев и колонистов ходили разговоры о причудливых церемониях, на которых произносились страшные клятвы. На них были вышиты новые истории, часто преувеличенные и искаженные, о ритуальных убийствах и каннибализме.

Люди, ответственные за эти ужасные вещи, называли себя мухиму, ‘важные’.

Но у белых поселенцев было другое название для мятежников. Они называли их Мау-Мау.

***

Шафран и Герхард смешались с толпой людей, толпившихся во дворе перед зданием Уилкинса в Университетском колледже Лондона. Каменные ступени, поднимавшиеся к классическому портику, десять могучих колонн, охранявших вход, и купол, возвышавшийся за ними, были покрыты сажей и копотью, как и любое другое здание в Лондоне. Но ничто не могло умалить внушительного великолепия этого учреждения. И напряжение жизни в стране, все еще страдающей от нормирования и строгой экономии, спустя шесть лет после войны, которую она якобы выиграла, не могло омрачить радость на лицах собравшихся там семей.

Это был выпускной день для студентов-медиков университета, момент, когда гордые родители могли похвастаться, что их ребенок получил квалификацию врача. Пока медики выходили из здания в своих докторских халатах и бархатных шапочках с кисточками, сжимая в руках дипломы и оглядывая двор в поисках своих семей, Шафран не сводила глаз с одного конкретного студента.

‘По крайней мере, его будет легко заметить, - заметил Герхард.

Большинство новоиспеченных медиков были белыми. Среди них было немного азиатов. Но людей африканского или карибского происхождения можно было пересчитать по пальцам одной руки.

- А вот и он! - воскликнула Шафран, увидев молодого человека в очках, высокого, стройного телосложения и темной коричнево-черной кожи, характерной для нилотских племен Восточной Африки. - ‘Бенджамин!’ закричала она, отчаянно размахивая рукой.

Герхард смотрел на него с веселой улыбкой. Редко можно было увидеть, чтобы Шафран действовала с таким девичьим энтузиазмом. Но ведь, подумал он, Бенджамин - сын Маниоро. Леон Кортни оплатил ему обучение в Лондоне. И хотя она была на несколько лет старше его, без единой капли общей крови, Шафран чувствовала себя так же сильно, как любая старшая сестра в большой день их младшего брата.

Бенджамин увидел их, и его лицо осветилось широкой улыбкой, когда он помахал в ответ. Но что-то отвлекло его. Он поднял руку, чтобы сказать: "Держись",’ и бросился вниз по ступенькам.

‘Хм ... Есть кое-кто поважнее тебя,’ сказал Герхард.

Шафран улыбнулась. - Не могу дождаться встречи с ней.

Через пять минут они выяснили, из-за чего поднялась суматоха.

- ‘Боже, она восхитительна, - заявила Шафран.

‘Конечно, - согласился Герхард, когда черное видение в желтом шелковом сарафане подошло к ним с кошачьей грацией крадущегося леопарда, подняв голову с царственной осанкой принцессы. Герхард чувствовал, что она в любой момент может поднять руку в белой перчатке и пренебрежительно помахать бледнолицым британцам, которые, разинув рты, смотрели, как она проходит мимо.

Герхарду она показалась африканской версией Венеры Боттичелли. У нее был высокий лоб с вьющимися черными кудрями, а не золотистыми локонами; идеально изогнутые брови, но с глубокими карими глазами, а не бледными; нос такой же тонкий, но губы полнее и чувственнее.

Герхард прожил пятнадцать лет в беспрерывной нацистской пропаганде о превосходстве арийской расы. Один взгляд на эту женщину доказывал, какой нелепой бессмыслицей она была.

Шафран встретила Бенджамина бурными объятиями.

- ‘Бенджи! Я так горжусь тобой!

Герхард видел потрясенные лица окружающих. Люди не привыкли, чтобы респектабельные белые женщины обнимали черных мужчин.

- ‘Шафран, позволь представить тебе мою невесту, Вангари Ндири, - сказал Бенджамин с манерами столь же безупречными, как и его знание английского.

- Я так рада познакомиться с тобой, Шафран, - сказала Вангари, когда Шафран приветственно поцеловала ее в щеку. - Бенджамин всегда очень высоко отзывался о вас и вашей семье.

- ‘Ну, мы не можем быть о нем более высокого мнения,’ - ответила Шафран.

Герхард ограничился крепким рукопожатием для Бенджамина и более легким для Вангари.

‘Итак, - сказал он, - не хотите ли присоединиться к нам на пикнике? - Он взял большую плетеную корзину для пикника. - Мне бы не хотелось думать, что я таскал это с собой напрасно.

- ‘Очень любезно с вашей стороны, - ответил Бенджамин. - Но я не уверен...

- ‘О, пожалуйста, - сказала Шафран. - Я так ждала встречи с тобой.

- Мы были бы очень рады, - сказала Вангари, взяв на себя заботу о том, как будет устроена семейная жизнь.

Шафран просияла. - Замечательно! Я подумала, что мы могли бы разбить пикник на Примроуз-Хилл. Мы поймаем такси и будем там в мгновение ока. Она взяла Вангари под руку, когда они вышли из ворот Калифорнийского университета на Гауэр-стрит, и сказала: - ` Теперь вы должны рассказать мне все о себе. Маниоро не упомянул о тебе ни слова.