Наследие войны

КЕНИЯ, ИЮНЬ 1951 ГОДА

В мерцающем, дымном свете, отбрасываемом факелами из горящего хвороста, Кунгукабая смотрел мимо забитого козла, лежащего посреди заброшенной миссионерской часовни, на мужчин, женщин и детей, наблюдавших за происходящим в страшном ожидании.

Их было около шестидесяти, членов племени кикуйю и "скваттеров", как белые фермеры называли своих чернокожих работников. Ведь сколько бы ни трудился скваттер, сколько бы ни жил на ферме он, или его отец, или даже дед, как бы искусно он ни построил хижину, в которой жил со своей семьей, он оставался на ферме только с благословения фермера и мог быть изгнан в любой момент без права апелляции.

Кабайя бросил взгляд на отдельную группу из примерно двадцати скваттеров, мужчин и женщин, которые были выбраны для участия в сегодняшней церемонии, и кивнул тому, кто стоял во главе очереди. Он был худым и долговязым, не старше восемнадцати лет. С безрассудной бравадой молодого человека он вызвался первым принести присягу. Но по мере того, как тяжесть его решения давила на него, его мужество уступало место тревоге и трепету.

Кабайя подошел к нему и по-отечески положил руку ему на плечо.

- Бояться нечего, - сказал он тихо, так, чтобы его мог слышать только мальчик. - Ты можешь это сделать. Покажи им всем, что ты мужчина.

Пятеро мужчин, которых Кабайя привел с собой на церемонию, переглянулись и кивнули или улыбнулись в знак признания, наблюдая, как молодой человек выпрямил спину и высоко поднял голову. Все они служили вместе с Кабайей в Королевском африканском стрелковом полку, британском колониальном полку, во время Второй мировой войны, воевали в Эфиопии против итальянских армий Муссолини, а затем в Бирме против японцев. Они видели, как за пять лет его повысили из рядового в ротного сержант-майора. И для каждого из них были времена, когда Кабайя находил слова, чтобы поддержать их в трудные времена или дать им мужество, когда борьба была самой ожесточенной.

Когда они вернулись домой в Восточную Африку и обнаружили, что их военная служба не принесла им ни прав человека, ни достойной работы, Кабайя и его люди обратились к преступлению. Их банда была одной из многих, возникших в кишащих трущобами городках, возникших вокруг столицы Кении Найроби, но она быстро стала самой могущественной. Гангстеры превратились в мятежников, и все же они следовали за Кабайей. Будь то солдат, преступник или террорист, их босс был гением лидерства.

Кабайя отступил назад, оставив молодого человека одного посреди комнаты. Как только он это сделал, его заместитель, Уилсон Гитири, сел рядом с козлом, положив на пол рядом с его правой рукой зловеще острый нож панга с длинным лезвием, которым он - как и все люди Кабайи – был вооружен.

Кабайя был высоким, красивым, харизматичным мужчиной. Он был очень умен, уверен в своей способности завоевывать людей не только страхом, но и разумом, обаянием. Уилсон Гитири был олицетворением злобы. Ростом он был ниже своего командира, но грудь у него была бочкообразная, как у быка. Его лицо пересекали толстые шрамы рубцовой ткани. Его глаза постоянно сужались, он вечно искал возможную угрозу. Его волосы были заплетены в тугие косы, собранные в гребень, идущий от задней к передней части его черепа, как солдатская фуражка. Его присутствие в часовне было актом устрашения.

Рядом с головой козла стояли глиняный кувшин, помятая жестяная кружка и кусок веревки. Гитири налил немного густой, темной, вязкой жидкости из кувшина в чашу, прежде чем поставить оба сосуда на прежнее место.

Несколькими минутами ранее Гитири одним ударом панги отрубил козлу ногу. Он снял кожу с отрубленной конечности, отрезал мышцы от кости и нарезал сырую плоть на двадцать кубиков, которые сложил в деревянную миску. Она тоже лежала на полу рядом с телом животного.

Кабайя взглянул на Гитири, чтобы убедиться, что тот готов.

Гитири кивнул.

Кабайя сказал: "Повторяй за мной эти слова ... Я говорю правду и клянусь перед Богом и перед этим движением единства ... ’

- Я говорю правду и клянусь перед Богом и перед этим движением единства, - последовал ответ, словно прихожанин, идущий по стопам своего пастора.

Клятва началась, когда Кабайя заговорил, и молодой человек повторил следующие строки::

Что я пойду вперед сражаться за землю,

Земли Кириньяги, которые мы возделывали.

Земли, которые были захвачены европейцами

А если я этого не сделаю

Пусть эта клятва убьет меня ...

А если я этого не сделаю

Пусть эта клятва убьет меня ...

Гитири встал, держа в одной руке жестяную чашку, а в другой - деревянную миску. Он протянул миску. Кабайя взял кусок сырого окровавленного мяса и предложил его молодому человеку, сказав: "Пусть это мясо убьет меня..."

Молодой человек, чьи глаза то и дело устремлялись на Гитири, словно он не смел упустить его из виду, заколебался. Кабайя впился в него взглядом, на этот раз более свирепым и требовательным. Молодой человек взял мясо, повторил: "Пусть это мясо убьет меня", - и положил его в рот. Он дважды прожевал, поморщился и проглотил его одним глотком.

Гитири протянул ему чашку. Кабайя взял ее и сказал: ‘Пусть эта кровь убьет меня ... ’

Молодой человек повторил эти слова и отпил глоток крови из жестяной кружки.

Другие племена кикуйю в зале смотрели с благоговейным ужасом и восхищением, как две отдельные нити их культуры сплетаются в единый связующий шнур.

Торжественные клятвы на крови издавна занимали центральное место в жизни кикуйю, хотя в прошлом они ограничивались старейшинами, входившими в высшие советы племени. В течение последних семидесяти лет они были обращены в христианство и были знакомы с обрядом Святого Причастия: кровь Христа и плоть Христа, выраженная в вине и облатке. Это было более темное, более глубокое, более африканское общение. Он говорил с самой сердцевиной их существа, и все, от самого маленького ребенка до самых белоснежных бабушек и дедушек, знали, что любая клятва, данная при таких обстоятельствах, была священной, нерушимой клятвой.

Кабайя нараспев произнес последние строки клятвы, и молодой человек повторил за ним ...

Клянусь, я не позволю белым людям вечно править нашей землей ...

Я клянусь, что буду сражаться до смерти, чтобы освободить наши земли ...

Клянусь, я скорее умру, чем предам это движение европейцам ...

Да поможет мне Бог.

Кабайя отпустил молодого человека, и тот направился обратно к основной массе своих людей. Кучка других подростков ухмыльнулась ему и зааплодировала своему другу. Но он не разделял их радости. Он посмотрел в глаза Кабайи и понял, что слова, которые он произнес, были смертельно серьезны. Он будет жить только до тех пор, пока повинуется им.

Один за другим избранные скваттеры приносили клятву, некоторые с энтузиазмом, но большинство потому, что были слишком напуганы, чтобы отказаться. Осталось привести к присяге только пятерых мужчин и женщин, когда Кабайя указал на мужчину средних лет и сказал: Как тебя зовут?

‘Джозеф Румрути,’ - сказал мужчина.

Он не был ни высоким, ни крепко сложенным. У него были тонкие, костлявые конечности и маленькое пузо. Его голова была почти лысой, а борода почти седой. Когда он произносил свое имя, то делал это так робко, словно извинялся за само свое существование.

‘Я его жена, Мэри Румрути,’ - сказала женщина рядом с ним. Как и ее муж, она казалась кроткой и покорной.

Кабайя усмехнулся. - Мария и Иосиф, да? Твой мальчик Иисус сегодня здесь?

Мужчины с обеих сторон рассмеялись остроумию своего предводителя.

‘Нет, сэр, у нас нет сына, - сказал Джозеф. - Господь не счел нужным благословить нас детьми.

‘Хм,’ буркнул Кабайя. - Итак, Иосиф ... Мэри ... тебе пора принести торжественную клятву. Повторяй за мной ...

‘Нет, - сказал Джозеф так же тихо, как и раньше.

В зале воцарилась напряженная, пугающая тишина.

- Я слышал, ты сказал “Нет”? - спросил Кабайя.

‘Совершенно верно,’ ответил Джозеф. - Я не могу принять вашу клятву, потому что я уже дал клятву в церкви, перед Богом, что не буду иметь ничего общего ни с вами, ни с вашими отступниками, ни с другими людьми, подобными вам.

- Женщина, - сказал Кабайя, глядя на Мэри. - Скажи своему человеку, чтобы он принес клятву. Скажи ему, чтобы он сделал это, или я заставлю его поклясться.

Мэри покачала головой. - Я не могу этого сделать. Я дала такое же обещание.

Кабайя подошел вплотную к Джозефу, возвышаясь над ним, его видимость вежливости исчезла, открыв железное сердце воина внутри. Его широкие плечи, казалось, вздулись под рубашкой цвета хаки, кулаки сжались, как головки двух кузнечных молотов. Глаза Кабайи сверкнули из-под нависших бровей.

- Поклянись, - сказал он так же тихо, как и Джозеф, но с леденящей душу угрозой.

Джозеф не мог смотреть Кабайе в глаза. Его голова была опущена, тело дрожало от страха.

‘Нет,’ повторил он. - Я не могу нарушить слово, данное Богу.

- Ты не первый, кто бросает мне вызов, - сказал Кабайя. - В конце концов они все поклялись, и ты тоже.

- Я не буду.

Напряжение в зале усилилось еще больше. - ‘Прими присягу, Джозеф! Ради Бога, прими!

‘Послушай своего друга,’ сказал Кабайя. ‘Прислушайся к его словам.

Только те, кто был ближе всех к Джозефу, могли слышать, как он сказал: "Я не буду".

Кабайя услышал.

‘Хватит с меня этой глупости,’ сказал он. - Я заставлю тебя поклясться.

- Веревку, - сказал он Гитири.

Гитири подошел к мертвому козлу. Он поставил чашку и миску. Он поднял веревку. Каждое движение было медленным, неторопливым, словно они тоже были торжественными составляющими церемонии принесения клятвы.

Он повернулся лицом к Кабайе и завязал веревку в петлю, из которой торчало около двух футов длины.

Кабайя кивнул.

Гитири накинул петлю на голову Иосифа. Он затянул веревку так, что она плотно прижалась к горлу Джозефа, а затем встал позади него, держа конец веревки.

‘Последний шанс,’ сказал Кабайя. - Ты поклянешься?

Джозеф покачал головой.

Кабайя сказал Мэри. - Прими клятву, и я пощажу тебя.

Мэри выпрямилась, расправила плечи, посмотрела на Кабайю и прямо ему в лицо заявила: - Нет.

Кабайя покачал головой и пожал плечами, как будто не хотел делать следующий шаг, но у него не было выбора. Он кивнул Гитири.

Гитири еще плотнее затянул петлю на шее Иосифа. Выражение лица Гитири не выдавало никаких эмоций.

Джозеф с трудом дышал.

- Посмотри на меня, - сказала Мэри, и он послушно перевел на нее взгляд.

‘Теперь это можно прекратить,’ сказал Кабайя. - Ты можешь уйти свободно. Просто поклянись.

Джозеф не ответил.

Гитири снова потянул за петлю, медленно стягивая горло Иосифа, завершая работу крошечными долями.

Кабайя посмотрел на остальных своих людей, выбрал пальцем троих и кивнул в сторону Мэри. Они встали вокруг нее, размахивая мачете.

Двое оставшихся мужчин, те, что были вооружены винтовками, подняли свои ружья на толпу, которая отпрянула, прижимаясь к стенам миссии.

- Если ты не хочешь спасти себя, спаси ее, - сказал Кабайя Иосифу.

- ‘Не надо!’ - закричала Мэри. Она начала нараспев произносить слова 23-го псалма. - “Да, хотя я иду по долине смертной тени, я не убоюсь зла ... ”