Малыш пропал

Глава девятая

Вторник

Наутро Хилари проснулся в шесть и до половины девятого спокойно, невозмутимо, не без удовольствия читал Свифта.

Потом встал и, пока одевался, бесстрастно рассуждал, что вчерашний день был Бог знает какой, тяжкий и для него самого, и для малыша. От такой сумбурной, волнующей встречи ни для кого не могло быть ни малейшего толку. Но теперь, когда все это позади, следует приступить к делу без лишних эмоций. Разумеется, еще не пришло время даже для того, чтобы задуматься, мой он ребенок или не мой. Просто надо обходиться с ним бережно, и тогда увидим, к чему это приведет.

Прямые вопросы мучительны для малыша, рассуждал Хилари, пока чистил зубы. Если стану его донимать, хорошего будет мало. Просто надо обходиться с ним бережно.

И заметь, сказал он себе, причесываясь, Жан — славный малыш. Любому понравился бы. Хилари посмотрел в зеркало на свой пробор, и оказалось, он невольно улыбается, застенчиво и нежно. Он прихватил с собой том Свифта и пошел завтракать.

Мадам уже писала за своим крохотным стеклянным оконцем.

— Bonjour, мсье, — отрывисто бросила она, когда Хилари проходил мимо, и он искренне пожелал ей доброго утра, предпочитая ее сдержанную враждебность угодливым и льстивым улыбкам ее мужа.

Когда Хилари вошел в ресторан, коммивояжеры, вероятно, уже позавтракали и ушли — у их стола служанка очищала тарелки.

— Café complete[9], — заказал он.

— У нас только хлеб и эрзац-кофе. Но если мсье пожелает что-то еще, я могу спросить у патрона, — озабоченно предложила она.

— Нет, мне это подойдет, — сказал он, отказываясь от лучшей, с черного рынка, пищи. Но хлеб без масла был неприятен на вкус, твердый, сухой, а коричневая бурда в стакане неописуемо отвратительна, и, недовольный собой, он стал себя убеждать, что если не он, то кто-нибудь другой все равно съест эту хорошую пищу, и от его благородной позы не будет никакой пользы.

Теперь надо распланировать сегодняшний день, сказал он себе.

До четверти шестого у меня никаких дел, ну, скажем, до десяти минут шестого, если идти туда медленно, поправил он себя. Надо купить перчатки Жану. Можно продолжить мою статью о Максе Жакобе, на это уйдет большая часть дня. Интересно, есть ли в этом городе какие-нибудь достопримечательности?

— Мадемуазель, — окликнул он служанку, — есть ли у вас в А… какие-нибудь достопримечательности, которые посещают туристы?

Она подошла и остановилась у его стола. Ее серьезное лицо было встревожено. Видно было, что она думает, взвешивает, недоумевает.

— У нас в А… не больно много диковинок, — сказала она наконец. — Было тут аббатство… говорят, древнее очень, да его разбомбили во время большого налета. Еще музей был… ему тоже тогда конец пришел. — Она опять задумалась, с явным усилием припоминала. — Старый замок есть, — предложила она.

— Звучит многообещающе, — отозвался Хилари. — А где найти этот старый замок?

— Найти нелегко будет, — с сомнением ответила она, — и осталось-то от него всего ничего. Мсье знает дорогу на Boissiëres?

— Нет, — с сожалением ответил он, — я совсем не знаю здешние места.

Она опять долго, напряженно думала. Наконец ее лицо просветлело, и она сказала:

— Вам надо пойти по этой улице, мсье, а у булочной повернуть налево и спросить, где дом мадам Меркатель. Дом мадам Меркатель всякий знает, а замок как раз рядом.

— Меркатель? — заинтересовался Хилари. — Это случайно не жена мсье Меркателя, который преподает в приюте?

— Ох, нет, мсье, — сказала служанка. — Мадам Меркатель — мать мсье Бернара. Замечательная она женщина, мадам Меркатель. А уж как настрадалась.

— Расскажите мне о ней, — попросил Хилари. Он подавил в себе воспоминание о раздраженном голосе матери, когда та поучала его, что истинному дворянину не пристало сплетничать с прислугой. Но мне важно знать, кто такие эти люди, с досадой подумал он.

Служанка только рада была посплетничать:

— У мсье барона там был большой замок, — сказала она, — теперь-то его уж снесли; пять дочек у него было и ни одного сына. Только вы знайте, мсье, это все еще до моего рожденья было, а вот папаша в имении барона конюхом служил, и я потом часто слыхала, как родители про это говорили. Мсье, конечно, понимает, как трудно было обеспечить приданым всех дочек, да к тому ж мсье барон не из тех был, кто хотя в чем станет себе отказывать. Вы не поверите, мсье, сколько много я наслушалась про пышные приемы там в прежние времена. Ну и, конечно, — мсье не удивится, — когда надо было выдавать замуж младшую дочку, господин барон был рад радехонек принять предложение мсье Меркателя, а мсье Меркатель — он, ничего не скажешь, человек был денежный, да всего только купец.

— Чем же он занимался?

— Какое-то дело у него было, — неопределенно ответила служанка. — Но он три раза мэром в А… был, и очень его в городе уважали. А потом в конце войны… еще первой войны… мсье, конечно, понимает… никто не знал, что такое приключилось, а только мсье Меркатель все свои деньги потерял и застрелился. Какой позор для семьи! Для вдовы какая трагедия! И бедному мсье Бернару пришлось отказаться от своих ученых занятий и пойти в учителя, чтоб помогать матери.

— И все это время он преподает в приюте? — спросил Хилари.

— Все это время, — с мрачным торжеством ответила служанка. — Да, мсье Бернар, он знает свой сыновний долг. А его мать… вот где прекрасная женщина. В городе чуть не каждый может рассказать мсье про доброту мадам Меркатель. — И, ни секунды не помолчав, служанка продолжала: — Значит, нынче утром мсье пойдет глядеть на замок?

— Нет, не этим утром, — отрывисто ответил Хилари. Ему неловко было бродить вокруг дома человека, с которым сегодня же к концу дня предстояло встретиться. — А что-нибудь еще есть в А…, на что стоило бы посмотреть? — спросил он. — Какие-нибудь старые церкви или еще что-нибудь?

— Есть тут несколько церквей, — неуверенно ответила служанка. Ясно было, что больше она ничего ему предложить не может, и Хилари бросил сигарету в чашку, встал и вышел.

Прежде всего он медленно, неторопливо прошелся по улицам вокруг отеля, заглядывал в витрины лавок, сопоставлял объявленные там цены с качеством выставленных товаров, делая вид перед самим собой, будто собирает материал, чтобы писать социологическую статью, хотя знал, что еще недостаточно для этого оснащен. Потом решил, что свернет во вторую улицу налево и, куда она его поведет, туда и пойдет. Но она скоро вывела его к холму по дороге в приют, тогда он развернулся и зашагал обратно, к центру города.

Он спросил какого-то прохожего, как пройти к ближайшей церкви, разыскал ее и, войдя, медленно обошел один за другим чересчур разубранные алтари, гипсовые статуи, внимательно прочел каждую взятую в рамку и приклеенную к стене надпись. Но он не мог долго делать вид, будто это сооружение конца девятнадцатого века ему хоть сколько-нибудь интересно, и уже очень скоро вышел на улицу.

За порогом он посмотрел на часы — была половина одиннадцатого. Если обед будет в двенадцать, а идти теперь недалеко, он пока займется покупкой перчаток, рассуждал Хилари.

Теперь можно провести время снова разглядывая витрины, но уже с иной целью. Казалось, ни один магазин не выставил детских перчаток, и под этим предлогом он был рад и дальше разглядывать витрины все в тех же узких улочках старой части города. Наконец, в витрине одного из магазинчиков он заметил детские фартучки вперемежку с клубками шерсти и вошел.

За прилавком темноволосая женщина средних лет была поглощена оживленной беседой с соседкой, которая держала хозяйственную сумку. Хилари не дал себе труда к ним прислушаться. Он коротко кивнул и стал перелистывать инструкции по вязанию, лежащие на прилавке, не проявляя нетерпения, чтобы его обслужили, давая понять, что не спешит.

Но Хилари был предполагаемый покупатель, а с соседкой можно было просто провести время — разговор, разумеется, потерял свою привлекательность и замер, соседка немного отошла от прилавка, чтобы продавщица могла выжидающе взглянуть на Хилари.

— У вас детские перчатки есть? — спросил он.

— А сколько лет ребенку? — спросила продавщица.

— Около шести, — ответил он.

Женщина вытащила ящик, со стуком поставила перед ним на прилавок и сказала:

— Эти все подходят для шестилеток.

«Этих всех», в сущности, оказалось совсем немного. Несколько пар серых, из грубой, колючей на ощупь шерсти. Пара из белого заячьего меха, пара в горчичных полосах и одна цвета электрик. Хилари с сомнением перебрал их и сказал:

— Вообще-то я ищу что-нибудь веселое… к примеру, ярко-красные.

— Обождите, — сказала женщина и вытащила еще один ящик. — Мне кажется… — продолжала она и вывернула его содержимое на прилавок, — я подумала, есть тут у меня одни. Вот они, мсье. — И протянула ему алые вязаные перчатки.

— Да, это то, что надо. — Хилари взял в руки и сделал вид, будто рассматривает. — А они такого же размера, мадам, как в том ящике?

— Сколько точно ребенку лет?

— Пять, — сказал Хилари, — пять с половиной.

— Для ребенка пяти с половиной лет они в самый раз, — решительно заявила продавщица.

— Беру, — сказал он. — Сколько они стоят?

Продавщица взяла у него перчатки и задумалась.

— Сто франков, — сказала она не то утвердительно, не то вопросительно, и Хилари запротестовал:

— Для маленьких перчаток это слишком дорого.

Но та уже решила.

— Сто франков, — повторила она, и Хилари протянул ей банкноту.

— А талоны?

— Не понимаю.

— Перчатки — нормированный товар, мсье, — устало объяснила женщина.

— Ох, я не знал, — сказал Хилари. Женщина принялась задвигать ящики, а он так и остался стоять с банкнотой, беспомощно повисшей в руке, и, глядя ей в спину, выражал свое несогласие:

— Понимаете, я англичанин… приезжий. Нам талоны не дают. Я просто не знаю, неужели ничего нельзя сделать?

Казалось, женщина не обращает на него внимания. Она повернулась и вполголоса заговорила с соседкой, та попрощалась с ней и вышла из магазина.

— Раз перчатки нормированный товар, тогда… боюсь, я… — проговорил Хилари с запинкой.

Женщина взяла перчатки, завернула в кусок белой бумаги. Все еще не глядя на Хилари, она сказала:

— Я ошиблась, мсье. Перчатки стоят сто пятьдесят франков. — И со свертком в руках стояла в ожидании.

Медленно, нехотя Хилари опять открыл бумажник и вынул еще одну купюру. Не надо бы идти у нее на поводу, сказал он себе, но, сдается, здесь всюду так. К тому же я ведь не для себя… перчатки необходимы. И, скривившись, подумал: вероятно, все говорят — им это необходимо. Он ощутил потребность объяснить женщине, что эти перчатки для маленького сироты, что это не сделка черного рынка, и стыдно ему стало, он сунул сверток в карман, сухо сказал:

— Большое спасибо, мадам. — И вышел из магазина.

Было еще только четверть двенадцатого. Хилари неторопливо шел обратно к отелю, делая вид, будто интересуется каждой афишей, названием каждой улицы, каждой надписью и рисунком на каждой стене. Потом у самого отеля, на другой стороне сводчатого прохода, он заметил кафе — вероятно, часть этого же заведения. Слава Богу, с благодарностью подумал он, понимая, что теперь не обязательно уединяться в номере или бродить по улицам, но можно почитать, или поработать, или, быть может, завязать с кем-нибудь беседу, или хотя бы просто посидеть в таком месте, которое как раз для этого и предназначено. Поддерживать именно это кафе ему, разумеется, вовсе не улыбалось, но ничего другого, право же, не остается, сказал он себе; не станешь же уединяться у себя в номере, или бродить по улице, или пытаться подыскать и облюбовать какое-нибудь другое кафе. Нет, ничего не остается, кроме как расположиться в кафе отеля «Англетер».