Малыш пропал

— Отчего же тогда вы так радостны? — спросил резко, гневно, словно готов был вырвать у него ответ.

— Наверно, оттого, что нашел, ради чего стоит жить.

— И что же это?

— Последние пять лет я никогда не знал, то ли я герой, то ли предатель, — сказал Пьер. — Теперь, наконец, хочу надеяться, что я патриот. Я присоединился к генералу де Голлю.

С огромным облегченьем Хилари позволил этому единственному ответу полностью разрушить чувство дружбы и признательности, которое питал к Пьеру. Теперь он мог считать, что его обвели вокруг пальца, обманули.

«Этот фашист», — сказал он про себя, ибо, по его понятиям, генерал де Голль был не заслуживающей доверия личностью, он неизменно пребывал по ту сторону границы нравственности. Никому из того круга людей, к которому причислял себя Хилари, и в голову не приходило, что можно придерживаться иного мнения. Раз Пьер думает иначе, значит, он не принадлежит к этому кругу и потому неприемлем для Хилари.

Симпатия, которую они испытывали друг к другу, возникла из ложных предположений. Хилари воспринял Пьера как человека, слепленного из одного с ним теста, и непоправимо ошибся. Теперь он с восторгом осознал, что свободен от Пьера, может решать все один.

В это мгновенье он так бесповоротно отверг Пьера, что больше не мог даже удостоить его чести всерьез ему возражать. Вместо этого он сказал куда любезнее, чем прежде:

— Как интересно. — И потом, зевнув, продолжал: — Что ж, я, пожалуй, двинусь обратно в отель.

Пьер почувствовал его отчужденье, пока еще не догадываясь о причине. Он сказал встревоженно:

— Поезд в А… отходит завтра утром в десять тридцать с Северного вокзала.

— Хорошо, — сказал Хилари. Они вместе зашагали по улице Оперы. — Кстати, как называется этот приют?

— Нотр-Дам-де-ла-Питье.

— Мать-настоятельница, вероятно, все знает обо мне?

— Ну как же, — ответил Пьер, обрадовавшись, что может опять вводить Хилари в курс дела. — Когда я просил ее прислать анализ крови, я написал ей и все про вас рассказал. Она ждет нас завтра.

— Скажите, дружище, вы очень будете против, — спросил Хилари намеренно легким тоном, — если я попрошу вас позволить мне поехать одному?

— Да нет, пожалуйста, — растерянно ответил Пьер, — раз вы так хотите. — Он явно был отчаянно, глубоко разочарован.

Хилари теперь почти не сомневался, что отверг Пьера по высоконравственным политическим мотивам. Говоря ему лишь толику правды, он мог позволить себе думать, что эта его ложь во спасение.

— Понимаете, для меня было бы лучше всего, если б вы поехали со мной, но я не уверен, правильно ли это, — говорил он. — Я так уважаю ваше сужденье, что побоюсь не согласиться с ним, а случай особый, и тут жизненно важно, чтобы никто не мог повлиять на мое решение. Мне следует пройти через это самому. — А из подсознания пробилась мысль: я должен иметь возможность ускользнуть.

— Это разумно, — обреченно согласился Пьер. — Я не вправе вынуждать вас, чтобы вы способствовали искупленью моей вины.

Он понимал слишком много. Они дошли до отеля, и Хилари поспешно сказал:

— Конечно, я дам вам знать, что происходит.

— Спасибо, — сказал Пьер, но все упорствовал, словно не мог с собой совладать: — И если вам надо что-нибудь еще… если вы захотите, чтобы я приехал…

— Конечно, — повторил Хилари с той недостоверной сердечностью, какая только и возможна была для него сейчас в разговоре с Пьером. Он фашист, напомнил себе Хилари, взять его с собой значило бы замарать предстоящее мне суровое испытание.

— Тогда до свиданья, — печально сказал Пьер, спустился по ступеням и пошел прочь.