Малыш пропал

— А почему бы, мадам, — сказал Пьер таким тоном, какого Хилари никогда еще у него не слышал, сказал неспешно, снисходительно, будто уговаривал, — почему бы вам первым делом не рассказать моему другу, как началось ваше знакомство с кюре?

Хилари вопросительно посмотрел на Пьера, словно спрашивая, вправду ли это необходимо, и Пьер едва заметно кивнул. Я привык задавать вопросы, говорил он в Лондоне. Наверно, он понимает, что мадам Кийбёф легче начать рассказ с того, что ей попроще, да и, как она знает, истинная правда.

— Выходит, пятьдесят годков уже минуло, как я познакомилась с нашим кюре, — заговорила она. — Я как раз только замуж вышла, мой муж служил тогда садовником у мсье виконта. Кюре приехал в его деревню, а мсье виконт почти в это самое время потерял все свои деньги. Ну, тогда, значит, мой муж пошел служить у мсье Бодена, у фермера, а жили мы в доме у кюре, и с той поры я двадцать пять лет пробыла у него в домработницах, а муж вечерами у него садовничал.

— Расскажите мсье, почему вы приехали в Париж, — сказал Пьер все так же мягко, словно увещевая.

— Ну, с мужем моим беда эта приключилась, — сказала мадам Кийбёф, — как раз вскорости, как кюре вышел в отставку и уехал в Париж, и школьный учитель написал ему за меня письмо, мол, прошу дать совет. А он всегда добрый был, наш мсье кюре, и он знал про этот домик, — такой дешевый домик, мсье, вы не поверите, — и он предложил, мол, приезжайте и станете зарабатывать стиркой и шитьем. Ну, и мы очень даже справляемся, только вот последние годы пальцы у меня скрутило — не пошьешь, осталась одна стирка, много не заработаешь, а цены, сами знаете, растут. А все одно лучше, чем быть бедными в Нормандии, мой муж оттуда, там-то каждая женщина сама стирает, не то что эти парижские, — последние слова она произнесла с долей презренья и кинула быстрый взгляд на Хилари, похоже — хотела посмотреть, разделяет ли он ее насмешливое настроение.

Так вот что это за странный, неприятный запах, подумал Хилари, стирка день за днем, нескончаемыми годами.

Интересно, что же с ее мужем случилось, но спрашивать не хотелось. Хилари с радостью предоставил Пьеру возможность вести расспросы в надежде, что в конце концов ему что-то расскажут о сыне. Но он хотел соответствовать атмосфере, которую, как он понимал, старается создать Пьер, и в ответ на взгляд мадам Кийбёф изобразил весьма неестественную, по его ощущению, усмешку. Но Пьер, кажется, был доволен, вслед за мадам Кийбёф он тоже слегка повеселел.

— Во время оккупации ваша стирка оказалась очень полезной множеству парижан, — сказал он с весьма многозначительным намеком.

— Да уж, — сказала мадам Кийбёф, — да уж. — Уперев руки в колени, она наклонилась вперед и загоготала в восторге от понятной обоим шутки.

— Но мсье ничего про это не знает, — сказал Пьер, повернувшись к Хилари, словно только что о нем вспомнил. — Не расскажете ли ему, мадам, как вы обыкновенно обходились с бельем для стирки во время оккупации?

— Я, как приехала в Париж, всегда стирала на господина кюре, — сказала мадам Кийбёф. — Он, конечное дело, платить мне не мог, но белья-то у него было всего ничего, да и не вовсе ж человек забывает о благодарности. Каждую неделю я, бывало, обойду всех клиентов вокруг улицы Вессо, а потом иду к нему со своей большой корзиной, и у него всегда находился для меня стаканчик вина и доброе слово о моем старике. Потом засуну его сверток в корзину, поднимаю ее и пошла — до следующей недели. Так оно и было год за годом. Будто часы — каждый вторник в пять, чуток пораньше, чуток попоздней, прихожу со своей корзиной в дом кюре. А потом, в один вторник, тогда в Париж только вошли боши, господин кюре приготовил для меня совсем другой сверток.

Она замолчала, глянула на Пьера с вопросительной полуулыбкой, и он в ответ от души, ободряюще рассмеялся.

Впервые мадам Кийбёф обратилась к Хилари:

— Вы не поверите, мсье, какой сверток поджидал меня у господина кюре в тот вторник. — Хилари, уже понимая, что старой женщине для ободренья необходим какой-то отзыв аудитории на ее слова, в непритворном недоумении покачал головой. — Мальчонка это был, — торжествующе произнесла мадам Кийбёф. — Мальчонка в белой ночной сорочке с кружевами крепко спал в шкафу.

Хилари в страхе метнул пронзительный взгляд на Пьера, и тот едва заметно мотнул головой. «Подождите», сказали его губы, и тотчас на лице выразилось восторженное недоверие, какого и требовала драматическая пауза рассказчицы.

— Вот оно что, — удовлетворенно сказала мадам. — Мальчонка там лежал, годика два ему, голова вся в золотых кудрях, ну будто ангел Божий. «Мадам, — сказал мне господин кюре, — если мы с вами не спасем дитя, эти проклятые злодеи убьют его». А я говорю: нет, mon père, никто, даже немцы, не убьют такое дитя, — а было это в самые первые дни, как они пришли, и тогда мы еще не знали, на что они способные. Но господин кюре, он заверил меня, мол, если они найдут мальчонку, ему не миновать смерти, из-за хорошего человека, из-за его отца. И под конец я сказала: ладно, mon père, а что ж я могу сделать, чтоб спасти его? «Вы можете унести его в вашей корзине под бельем и сохранять его в безопасности, пока я не пришлю кого-то за ним». — «А что как он по дороге проснется да завизжит, будто молочный поросенок?» — спросила я. «Я ему кое-что дал, чтобы он проспал до полуночи», — сказал господин кюре. «А что как эти свиньи придут и станут обыскивать мой дом — может, я чего прячу?» — сказала я. «Вы живете у себя дома, вы сами, ваш муж и сын вашего вдового сына, который в Алжире», — сказал господин кюре, знал он, что наш дорогой Исидор уж пятнадцать годов, как помер, он там водителем автобуса был в компании Женераль Трансатлантик.

Она замолчала, надо было перевести дух.

— Очень практично вы повели себя: прежде, чем браться за дело, подумали обо всех этих трудностях, — мягко сказал Пьер.

— Это уж как пить дать, практичная я, — сказала мадам Кийбёф с заслуженной гордостью, — практичная и умею держать язык за зубами, потому господин кюре и выбрал меня для этой трудной и опасной работы. Да, — продолжала она, — забрала я с собой мальчонку, и три дня он у нас жил в одной только своей белой ночной сорочке, не во что мне было его одеть. Но господин кюре, он замечательный был человек, он обо всем наперед подумал. На третий день вечером — это что у нас было… сейчас скажу… ну да, в четверг — сразу как стемнело подошел к моей двери молодой человек. «Мадам, — говорит, — я пришел спросить, не постираете ли вы моей теще?» И, знаете, мсье, это в точности те слова были, какие, мне господин кюре говорил, он должен сказать. А мне надо было сказать: «А где она живет, ваша теща?» Я так и сказала, а он в ответ, как и должен был: «Всего в пяти минутах от Приюта в Отей».

Каждый раз кто ни приходил за детишками, не всегда тот же молодой человек… а все одно эти самые слова говорили. Тогда, в первый-то раз, молодой человек вытащил из карманов пальто порточки, рубашонку, сандалики, одели мы мальчонку, сказали, к маме он едет, он и поехал, как солнышко рассиялся.

— Его действительно к матери повезли? — спросил Хилари.

— Ох нет, мать уже убили. Мы так сказали, только чтоб в дороге он спокойный был, слушался.

— Все было продумано, — нахмурясь, поспешил вмешаться Пьер; по взгляду Хилари он сразу понял, как тот возмущен.

— Мы всегда так им говорили, когда их забирали, — сказала мадам, явно довольная. — Скажешь им, они к маме едут, — они тогда спокойные, слушаются.

— А куда ж все-таки их везли? — спросил Хилари.

— Не знаю, — решительно ответила мадам, — и не спрашивала. Чем меньше знаешь об чужих делах, тем лучше. Надо надеяться, их в хорошие католические семьи отдавали, ведь многие детишки, которых я в своей корзине приносила, были евреи.

Ужасная бабища, с невольным восхищеньем говорил себе Хилари. Не было для него ничего труднее, чем понять истинную цену человека, в котором равно очевидны свойства хорошие и дурные; он еще допускал, хотя и не слишком охотно, что у хорошего человека могут быть кое-какие грешки, а у плохого кое-какие добродетели, но по-настоящему разобраться во всем этом ему мешала неспособность определить, по какую же сторону этого нравственного водораздела находится он сам.

— Мсье хотел бы послушать о самом последнем ребенке, — услышал он слова Пьера.

У него перехватило дыхание — он ждал.

— Ах, — мягко, с безмерной нежностью произнесла мадам, — маленький мой Бубу.

— Это его имя? — тотчас спросил Хилари.

— Это я его так звала. Его настоящее имя я не знала, мне никто не говорил. Бубу — так я своего Исидора звала, когда он такой же был, от горшка два вершка.

Не может быть, чтоб она говорила о моем мальчике, подумал Хилари. Мой мальчик никогда не мог бы ей напомнить этого ее гренадера Исидора. Хилари даже не осознал, что впервые ощутил своего незнакомого ребенка не как некий символ, но как живое существо, которое необходимо защитить от возможной враждебной критики.

— Расскажите мсье, как Бубу впервые у вас появился, — сказал Пьер.

— Ну, как все остальные, так и появился, крепко спал в моей корзине для белья. Ничего особенного. Принесла его домой, как всех других, а поутру он проснулся и говорит: «Где моя мама?», все они так спрашивали, и я сказала: мама скоро его заберет, я им всем так говорила, и он золотой был мальчонка. Тихо так сидит час за часом и глядит на моего старика.

— Почему? — прорвалось у Хилари невольное любопытство.

— А вы сами, мсье, поглядите, — сказала она, прошла в угол и отдернула белое стеганое покрывало.

За ним на большой латунной кровати лежал старик. Волосы и борода белые, кожа белая до неправдоподобия, открытые глаза бессмысленно уставились куда-то в неописуемую даль. Он лежал совершенно неподвижно. Ничто вокруг него не двигалось, только, пока они смотрели, в уголке рта медленно скапливались большие пузыри слюны, лопались и струйкой стекали по подбородку, а тем временем все так же медленно образовывались новые пузыри.

— Да, мальчонка сидел на кровати рядом с ним и часами глаз с него не сводил, — сказала мадам, и в ее голосе звучала гордость равно за мужа и за малыша.

Хилари замутило. Это безжизненное лицо было ему отвратительно.

— И давно он такой?

— Четыре года, — бесстрастно ответила женщина, опустив покрывало. Пьер и Хилари опять сели у стола. — До того у него только одна сторона была парализованная. Копать он уж не мог и, конечно, другое такое делать, а какие полегче работы вокруг дома, это он справлялся — кур там покормить или что еще по мелочи. А после последнего удара такой вот он стал, сами вы видели. Теперь чем ему поможешь, только покормишь да в чистоте содержишь.

Хилари представил эти ее обязанности, и его еще больше замутило. Прелестный, скрытый от всех глаз домик стал ему казаться зловонным и отвратительным, он жаждал распрощаться и с ним, и с делом, которое привело его сюда. Тошнота подступала к горлу, ее с трудом удавалось подавить, и он с отчаянием впился глазами в Пьера, который, по воле случая, в эту самую минуту говорил, как повезло мадам, что, раз уж маленький Бубу застрял у нее так надолго, его можно было без труда развлечь.