Малыш пропал

— Ты когда-нибудь прежде его слышал?

— Нет, — ответил Жан и вновь склонился над сиропом, и в его лице Хилари не заметил ни проблеска узнавания.

Но он не отступал:

— А какие женские имена тебе нравятся больше всего?

— Женские имена… я, наверно, совсем не знаю, — неуверенно ответил Жан.

— Ну, что ты такое говоришь, — с деланным смехом сказал Хилари. — У всех сестер есть имена, ты разве не знаешь? А как же сестра Тереза, которая открывает дверь, и сестра Клотильда, которую ты только что называл?

— А, эти имена, — теперь уже понял Жан. — Я не знал, что это женские имена. Я думал, это просто имена сестер.

— Мое любимое имя — Лайза, — продолжал Хилари.

— Красивое имя, — сказал Жан с улыбкой.

— Ты когда-нибудь прежде его слышал? — настойчиво добивался Хилари.

Жана бросило в дрожь, он метнул на Хилари быстрый взгляд и прошептал:

— Нет, мсье.

О Господи, теперь я опять его испугал, подумал Хилари. Когда я произнес «Лайза», он улыбнулся. Но значит ли это что-нибудь? Красивое имя… но разве он не мог бы улыбнуться, скажи я вместо Лайзы «Джойс»?

Не в силах я больше ни о чем допытываться, в отчаянии подумал Хилари, это мучительно для нас обоих и ни к чему не ведет. Все равно я по-прежнему не понимаю, с чего начинать расспросы.

К тому же, подумал он (но даже самому себе в этом не признался), если я и дальше стану допытываться, может случиться, я дознаюсь, что он определенно не мой сын.

Просто буду по-прежнему с ним видеться, решил Хилари, разговаривать, как ни в чем не бывало, и постараюсь с ним подружиться. И, конечно же, рано или поздно узнаю.

— Допивай, Жан, — сказал он, — нам пора возвращаться.

— Вот и он, — сказал Хилари сестре Терезе. — Жив-здоров.

— Чего же лучше, — сказала сестра Тереза своим грубым, ворчливым голосом. — И еще одно, мсье. Парадный вход всегда открыт. Когда вы приходите, вам незачем звонить в звонок, призывать меня тащиться по всему коридору, чтоб отворить дверь. Вы просто входите, и, если вы к Жану, он будет ждать вас в холле; если же вы его привели, можете просто оставить его здесь и уйти. А теперь, — повернулась она к мальчугану, — бегом в кровать.

Но Жан не отпускал его руку, лишь крепко, отчаянно вцепился в нее.

— Ты что? — спросил Хилари, склонясь к нему.

— Мой подарок, мсье, — прошептал он. — Вы обещали попросить ее.

— Разумеется, — сказал Хилари. — Ma soeur, я только что подарил Жану перчатки. К сожалению, они ему малы. Но так ему понравились, что он хотел бы, если можно, все равно оставить их себе.

— Дайте-ка я погляжу на них, — сказала монахиня.

Жан нехотя расслабил крепко сжатый кулачок и опустил перчатки в большую протянутую руку.

— Ткань добротная, — ворчливо сказала монахиня. — По-моему, никуда это не годится, чтоб мальчик оставил их себе, безо всякой пользы, когда другие дети могли бы в них согреться.

— Однако я купил их именно ему, и, прошу вас, позвольте ему оставить их себе.

— И где он будет их держать, хочу я вас спросить?

— Ну а если там, где он держит игрушки и все прочее? — предложил Хилари.

— Игрушки, — с коротким смешком сказала монахиня. — Нет у нас денег на игрушки, мсье. Мальчики здесь, чтоб работать.

У Хилари перед глазами закружилась жалкая, выдающая вину Жана горстка вещиц, разбросанных по кровати.

— Но есть же шкаф, где вы храните его одежду? — гневно сказал Хилари.

— Есть, но он далеко, в бельевой, где хранится одежда всех остальных мальчиков. Я могла бы хранить там его перчатки, и он никогда бы их не увидел.

Хилари посмотрел вниз, на бледное личико, с мольбой обращенное к нему.

— В таком случае, я сам буду хранить перчатки для Жана, — сказал он твердо, подошел к сестре Терезе, взял у нее из руки перчатки и сунул в карман.

Он вышел из дверей и спустился по ступенькам со страхом в душе оттого, что невольно взял на себя какое-то неведомое обязательство.