Плохая терапия. Почему дети не взрослеют

Примерно в то время, когда гигантские ноги Сэмми топтали плацдарм в Нормандии, моей бабушке исполнилось семнадцать лет, и она лежала в железных легких, с трудом дыша и не в силах глотать. Посещение семьи имитировалось через окно в коридоре: взмах руки, улыбка, поцелуй. Страшная болезнь длилась целый год, пока однажды язык и глотка моей бабушки не ожили настолько, что она смогла проглотить чайную ложку воды. Медсестры столпились у ее кровати, чтобы увидеть первые глотки.

Если она и оплакивала потерю целого года учебы в школе, моя бабушка никогда об этом не говорила. В ее неопубликованных мемуарах рассказывается о том дне, когда она покинула больницу на носилках. "Я помню, как прекрасно выглядело небо, белые плывущие облака и чистый запах свежего воздуха, когда меня усадили в машину скорой помощи, и я отправилась домой".

На первом курсе Университета Джорджа Вашингтона моя бабушка встретила Бадди, еврейского парня из Вирджинии, который во время войны учил более зорких и менее склонных к математике курсантов армейского авиационного корпуса тому, что им нужно было знать. Они поженились, и вместе с Бадди вырастили троих детей. За эти годы они приютили целый ряд родственников и приемных детей, с которыми у нее были все основания общаться. Ночью она окончила юридическую школу и стала одной из первых женщин-судей в истории Мэриленда. И до последнего года своей жизни, в девяносто четыре года, ее острый ум смягчился с возрастом, она держалась за чувство, которое не покидало ее: каждый прожитый день - это чудо.

Но в этом отношении моя бабушка не была выдающейся. Вы, вероятно, знаете людей из того Великого поколения, которые вышли из подобных лишений и верили в то же самое. Моя бабушка, оставшаяся без матери, пережила нищету, полиомиелит и мировую войну. И все же ей никогда бы не пришло в голову отвечать на вопросы анкеты так, как это сделал недавно типичный американский юноша 1990 года рождения. "Я вырос в XXI веке, где катастрофы происходят каждые 20 минут".

Или другой молодой человек, участвовавший в том же опросе, 1999 года рождения, который каким-то образом сумел вытащить себя из постели, чтобы предложить эту солнечную мысль: "У нас нет будущего и нет надежды. Мы - конец истории".

Мы точно знаем, что поколение моей бабушки думало о войне и политических потрясениях своей эпохи, потому что они вели дневники, писали письма и писали статьи в такие журналы, как Seventeen, начинающее издание того времени. Просмотр номеров журнала Seventeen за 1940-е годы показывает поколение "тинейджеров" - слово, которое только появилось, - похотливых, упрямых и критически настроенных по отношению к поколению, которое привело их к экономическим трудностям и войне.

Они осуждают расовые предрассудки и религиозную нетерпимость своих родителей и учителей. Они полны наглости, убеждены, что могут - и хотят - создать гораздо лучший мир, чем тот, который подарили им родители. ("Мы все равно не смогли бы сделать хуже, чем они", - написала одна девочка-подросток в письме, напечатанном в журнале.) Если патриотические надежды были всего лишь ролью, которую они играли, то юным методическим актерам Америки удалось наконец убедить самих себя.

Большинство поколений американцев пережили национальные трудности. Но ни во время Гражданской войны, ни во время Реконструкции среди молодых южан не наблюдалось самоубийств. Не было их и среди подростков во время Великой депрессии, хотя они наблюдали самоубийства среди взрослого населения того времени. Не было их и среди молодежи после Перл-Харбора, когда многие из них были отправлены на войну. Ни во время Кубинского ракетного кризиса, когда мир, возможно, и в самом деле померк, как телевизор "Зенит", ни во время бесконечных волн разочарования, сопровождавших войну во Вьетнаме. Бумеры, которые считают, что столкнулись с самыми уродливыми страницами американской истории - сегрегацией, Вьетнамом, Уотергейтом, - обычно первыми признают, что они могли бы инициировать позитивные перемены и сделали это.

У большинства тех, кто наблюдал за падением башен 11 сентября, не развилось посттравматическое стрессовое расстройство. Это было справедливо даже для тех, кто потерял членов семьи в результате этого варварского акта массового убийства. Исследователь устойчивости и травм Джордж Боннано из Колумбийского университета провел серию исследований, чтобы узнать у тех, кто стал свидетелем терактов 11 сентября или потерял в них близких. Его исследовательская группа обнаружила, что после первоначального шока от нападения наиболее распространенной моделью поведения тех, кто потерял близких или стал непосредственным свидетелем теракта, была: "стабильная траектория здорового функционирования в течение долгого времени". Устойчивость, другими словами.

На протяжении тысячелетий мы ожидали, что большинство людей, переживших даже колоссальное несчастье, смогут вернуться к жизни. Исследователи подтверждают, что подавляющее большинство людей, переживших даже тяжелые испытания, предоставленные сами себе, смогут сделать именно это: подтянуться, сесть на лошадь, попробовать снова. Некоторые даже утверждают, что мы можем стать лучше - сильнее, умнее, решительнее, благодарнее - благодаря тысяче естественных потрясений неровного детства.

Потом что-то изменилось. Мы отказались от веры в исконную человеческую способность преодолевать трудности и сказали нашим детям, что они не смогут восстановиться, не говоря уже о том, чтобы стать сильнее. "Я думаю, что одна из главных проблем академической психологии в том, что она стала уделом только привилегированных и богатых, - говорит Камило Ортис. Очень немногие эксперты в области психического здоровья когда-либо были бедными, а тем более пережили вынужденную миграцию или тюремное заключение родителей, как это сделал Ортис. Поэтому им легко преувеличить степень, до которой незначительные потрясения наносят урон психике подростков.

Тем не менее терапевты взяли бразды правления культурой в свои руки и вдохнули жизнь в призрак, который преследует нас до сих пор: "детская травма".

Куча сломанных игрушек

Сегодня школьные консультанты и психологи пригласили бы к себе в кабинет такую девочку без матери, как моя бабушка, расспросили бы о ее семейной жизни и позаботились о том, чтобы все ее учителя знали, что она пережила что-то очень тяжелое. Они выискивали мельчайшие признаки того, что она не справляется, и, поскольку она была смышленой девочкой, она улавливала их смысл: она повреждена. Поскольку у нее не было матери, поскольку ее семья была бедной, поскольку они были иммигрантами, поскольку она пережила жестокое обращение и почти смертельную болезнь, взрослые следили за ней в поисках признаков проблем. Их ожидания относительно того, с чем она может справиться, чего она может достичь, были сильно занижены. На языке сегодняшних школьных консультантов она была как минимум "ребенком с четырьмя ACE", подвергшимся четырем неблагоприятным событиям детства, которые должны были повлечь за собой всевозможные физические и поведенческие проблемы.

Сегодня никто не посмел бы наказать девочку с биографией моей бабушки за плохое поведение или снизить ей оценку за невыполненное задание. Разве она не прошла через многое? Для этой травмированной девушки просто справиться с ситуацией было бы чудесным достижением. Если их глаза не передавали этого послания, то регулярные встречи со школьным психологом наверняка помогли.

Мы, как культура, очарованы понятием детской травмы - опасаемся ее причинить, стремимся ее обнаружить. Книги, в которых утверждается, что у каждого из нас есть скрытая травма из детства, занимают первые места в списках бестселлеров. Они не сходят с места.

И какое облегчение - обнаружить свою собственную! Так вот почему я нуждаюсь, почему не могу вовремя прийти на работу, почему мне трудно поддерживать отношения. Это снимает нас с крючка. Дело не в том, что мы не замечаем существенных недостатков в характере романтических партнеров или что мы обставили свою жизнь предметами хаоса - наркотиками, социальными сетями и порно. Нет, источник нашего несчастья - травма детства, сродни болезни - еще одно незаслуженное ухудшение. Травма висит над нашей головой, как низкий потолок. Насколько мы можем вырасти? Мы не можем. Мы также не можем распахнуть дверь и выйти из тесного пространства: травма пригвоздила наши ботинки к полу.

Великий израильский социолог Ева Иллуз отмечает, что повествование о травме строится в обратном порядке - от нынешней неудовлетворенности взрослого человека к прозрению детства, проведенного в неблагополучной семье. "Что такое дисфункциональная семья? Семья, где потребности человека не удовлетворяются. А как узнать, что потребности не удовлетворялись в детстве? Просто посмотрев на свою нынешнюю ситуацию", - пишет Иллуз. "Природа тавтологии очевидна: любое нынешнее затруднительное положение указывает на травму прошлого".

Подобно гаданиям, которые рассказывают гадатели по ладоням и картам таро, объяснение неудовлетворенности во взрослой жизни, связанное с детскими травмами, не поддается фальсификации. (Откуда нам знать, что мы не потерпели неудачу на работе или в отношениях из-за неразрешенной боли от того, что нас отшлепал папа, накричала мама или издевались в младших классах? Мы не знаем. Мы никогда не сможем узнать. Эта идея скользкая, она ускользает от серьезного суждения, а поскольку она одновременно объясняет все наши беды и снимает с нас ответственность за их исправление, она так легко соскальзывает вниз.

Первосвященник церкви травмы

Бессела ван дер Колка называют "самым известным в мире психиатром". Его каноническая книга "Тело ведет счет" была продана тиражом три миллиона экземпляров и сотни недель возглавляла список бестселлеров New York Times, подобно олимпийскому атлету, соревнующемуся в школьном спорте. Практически везде, где я бывал во время работы над этой книгой, я встречал людей, которые говорили мне, что эта книга изменила их жизнь. От ван дер Колка они узнали, что их тела хранят травмы их детства, замороженные в вечности, как пещерный человек с копьем в Музее естественной истории.

Ван дер Колк, который до сих пор проводит семинары по травматологии, стал гуру для миллионов. Шелковистые седые волосы дополняют соблазнительную настойчивость в том, что он остро чувствует вашу боль. Североевропейский акцент наводит на мысль - если не о Фрейде, то о ком-то неоднозначно серьезном в вопросах психики. Ван дер Колк даже провел несколько лет в Гарварде в качестве доцента психиатрии, прежде чем потерял связь с Гарвардской медицинской школой и перешел в Бостонский университет.

Все это говорит о том, что его теория о детских травмах, которые он называет "скрытой эпидемией", должна восприниматься очень и очень серьезно. Но в чем загвоздка? По мнению нескольких величайших академических психологов и психиатров, живущих сегодня, теория ван дер Колка является надуманной.

Ведет ли тело счет? Буквально - нет. Образно? Тоже нет.

Ван дер Колк опубликовал свой мегаселлер в 2014 году, но в его основе лежит идея, впервые сформулированная ван дер Колком в одноименной работе 1994 года. "Память" о "травме", - утверждает он, - "закодирована в висцерах, в душераздирающих и выматывающих эмоциях, в аутоиммунных расстройствах и скелетно-мышечных проблемах"." Травматическая память может храниться где угодно - в гиппокампе мозга, который атакует нас беспокойством; в плече, которое болит; в лейкоцитах, которые не успевают вырабатываться. Аутоиммунные расстройства, тревожность, депрессия, СДВГ, астма, головные боли с мигренью, фибромиалгия и даже рак - все это, по мнению ван дер Колка, может быть следствием детских травм.