Плохая терапия. Почему дети не взрослеют

Эти методологические недостатки характерны не только для работы исследователей травм: ими страдают все ретроспективные исследования, в которых участников опрашивают об их прошлом. Вот почему правильным способом проведения исследования долгосрочных последствий детской травмы является проспективное, или перспективное, исследование, говорит Поуп.

Представьте, что вы разрабатываете исследование, целью которого является выяснение того, будут ли дети, подвергшиеся насилию, в дальнейшем подвергать физическому насилию своих собственных детей. Ваши аспиранты предлагают опросить местных заключенных, в частности тех, кто был осужден за физическое насилие над собственными детьми, об обстоятельствах их детства; по их словам, исследование можно закончить за два месяца. Но вы понимаете, что их предложение страдает всеми тремя недостатками: предвзятостью отбора, предвзятостью информации и сбивающими переменными. Можете ли вы провести исследование, которое их избежит? Да, конечно.

Сначала вы собираете данные о детях, которые, как выяснилось, пережили потенциально травматичный детский опыт. Затем, в качестве контроля, вы бы собрали данные о детях того же возраста, пола и из примерно одинаковых социально-экономических и экологических условий, которые не испытывали подобных переживаний. Спустя годы вы бы проследили за детьми из обеих групп, когда они достигли бы зрелого возраста, при этом исследователи не должны знать, к какому лагерю принадлежит тот или иной респондент. И наконец, вы бы изучили результаты. Это умопомрачительный объем работы, проводимой в течение многих лет, но это единственный методологически обоснованный способ получить достоверный, непредвзятый результат.

Именно так поступила Кэти Уидом. В 1980-х годах Уидом, профессор психологии и эксперт по сексуальному насилию над детьми, захотела проверить, насколько взрослые, подвергшиеся насилию в детстве, склонны к физическому насилию над своими собственными детьми. "Я решила, что получу документально подтвержденные случаи жестокого обращения и пренебрежения - судебные дела детей в возрасте от нуля до одиннадцати лет, - чтобы установить временную связь между жестоким обращением и пренебрежением и этими результатами", - объясняла она позже. В исследовании Уидома приняли участие 908 детей, затем их сопоставили с 667 другими детьми, которые жили в тех же районах и посещали те же школы, но в отношении которых не было документальных доказательств того, что они подвергались жестокому обращению.

Спустя годы Уидом связалась с уже взрослыми детьми и многими их потомками. Она наняла исследователей, чтобы опросить их, но не сказала им, к какому лагерю относится тот или иной испытуемый. Она обнаружила, что родители, которые в детстве подвергались физическому насилию, сексуальному насилию или пренебрежению, не чаще подвергали физическому насилию своих собственных детей.

Мы хотим верить, что все происходит не просто так, и нам хотелось бы иметь возможность определить эту причину. Сказать: "Вот почему я так плохо себя чувствую". Психологи называют эту склонность "стремлением к смыслу". Если мать переживает шок, узнав, что ее дошкольник болен аутизмом, она может сделать вывод, что причина в детских вакцинах, и это придаст диагнозу ощущение понятности. Мы не хотим быть Иовом, который не может объяснить "Почему я?" после жестокого несчастья, в котором некого винить. Мы можем найти удовлетворение в том, чтобы вспомнить о боли, которую причинили наши родители, и представить себе, что наша медиальная префронтальная кора зажглась.

Но у нас нет доказательств того, что детская травма вызывает конкретные проблемы с психическим здоровьем у взрослых. Исследования, которые пытаются доказать это, имеют множество источников предвзятости. Что мы можем сказать, так это то, что детская травма не является ни необходимым, ни достаточным условием для возникновения психопатологии во взрослом возрасте.

Но почему тогда так много людей считают, что книга "Тело ведет счет" полностью их объясняет? Возьмем взрослую женщину, офисного работника, которую пожурил начальник, и она теряет дар речи, застывает и дрожит. Она чувствует, что ее отправили в реакцию "бой или бегство". Весь этот опыт, и особенно ее характерная физическая реакция, остро напоминает ей о том, как в восьмилетнем возрасте она подвергалась оскорбительным тирадам отчима. Она читает о "телесных воспоминаниях" и думает: Да! Это то, что я чувствовала. Кажется, что само ее тело вспоминает о травме.

Но, как объяснил мне профессор Макнелли, страх - это нормальная, эволюционировавшая биологическая адаптация к надвигающейся угрозе: начальник кричит вам в лицо, ваше сердце колотится. Это не "память тела", а обычная физиологическая реакция на опасность. То, что вы установили связь со своим прошлым, может показаться вам доказательством того, что вы подверглись травме. Но, разумеется, вы не знаете, не будут ли взрослые люди с совершенно другим детством при плохом обращении со стороны начальника демонстрировать такую же реакцию. Ваша реакция может быть не более глубокой, чем реакция тех, кого воспитывали очень мягко, родители вообще не повышали голоса. Ваши телесные симптомы могут проявляться не сильнее, чем у аналогичных взрослых, не имеющих презренного отчима.

Наш офисный работник, к сожалению, может также обнаружить, что вспоминает кричащего отчима в отсутствие какой-либо непосредственной угрозы, и при этом у него возникает полноценная физиологическая реакция страха на это ужасное воспоминание. Макнелли рассмотрел и этот сценарий: такие реакции являются телесным выражением воспоминаний о предыдущем эпизоде. Это не тело "ведет счет" и сохраняет память, а реакция организма на воспоминание. Память находится в сознании и легко доступна; нет ничего подавленного, что можно было бы раскопать, нет спиритического сеанса, чтобы вызвать ее, и нет погребенного сокровища, которое ждет лопаты терапевта.

А как насчет необъяснимых физических симптомов, например, боли? Наверняка они должны быть следствием травмы? Ученые провели тщательные исследования, чтобы выяснить, испытывают ли дети, подвергшиеся насилию, больше боли во взрослом возрасте. В одном из исследований ученые выявили детей, переживших задокументированное жестокое обращение или пренебрежение, и проследили за ними спустя десятилетия. То же самое было проделано с аналогичной контрольной группой, в которой не было зафиксировано жестокого обращения. Исследователи обнаружили, что при опросе во взрослом возрасте обе группы показали практически одинаковый уровень болевых симптомов, что указывает на отсутствие связи между жестоким обращением в детстве и необъяснимой с медицинской точки зрения болью во взрослом возрасте. Еще интереснее то, что на вопрос о том, подвергались ли они жестокому обращению, участники с болью во взрослом возрасте гораздо чаще сообщали о жестоком обращении в детстве, чем те, у кого боли не было. Другими словами, детские травмы не приводят к увеличению частоты необъяснимых болей. Но взрослые, испытывающие боль, чаще сообщают о детских травмах. Если бы исследователи полагались исключительно на ретроспективные отчеты, они бы сделали ошибочный вывод о том, что детские травмы (и, возможно, возникшие "телесные воспоминания") привели к повышению уровня идиопатической боли во взрослом возрасте.

Почему я стал наркоманом, хотя никто из моих друзей этого не сделал? Почему я испытываю необъяснимую физическую боль? Почему мой брак распался? Желание получить объяснение вполне естественно. Если ваша жизнь складывается не так, как вам хотелось бы, это не ваша вина. Что-то, что было сделано с вами в прошлом, сделало вас таким. Так начинается охота на бекасов за детскими травмами. "Воспоминания", выкопанные однажды, редко поддаются независимой проверке, и в результате теория детской травмы становится нефальсифицируемой. Если вам кажется, что вы пострадали, значит, так оно и есть.

Почему необходимо проверять или подтверждать воспоминания? Потому что события, представленные в этих плохих детских воспоминаниях, могли не произойти вовсе или произойти не так, как вы помните. Даже если они произошли, они могли не иметь для вас значения в то время. Возможно, запомнившееся событие, вычерпанное из русла вашей психической реки, никак не повлияло на вашу жизнь, пока терапевт не направил на него лупу вашего внимания, предположив, что оно способно прояснить ваши взрослые беды.

Королева памяти

Когда я появился на пороге калифорнийского дома Элизабет Лофтус, самого титулованного в мире исследователя памяти, она не могла найти ключи от машины. Она пригласила меня присоединиться к ней в бешеной охоте по ее безупречно обустроенному академическому жилью - кафельная кухня на камбузе, вытертые столешницы из Formica; аккуратный кабинет с книжными полками от пола до потолка, подпертый подкатной лестницей. В гараж, где, перегнувшись через водительское сиденье, я рылся в ее бардачке.

"Нам нужен эксперт по памяти!" пошутил я, после недолгих внутренних споров о том, оценит ли она это поддразнивание.

Она была достаточно любезна, чтобы рассмеяться.

(В итоге она нашла их в кармане другой сумочки. Я отвез нас на обед).

Сейчас ей за семьдесят, и Лофтус называют самой значительной женщиной-академиком-психологом двадцатого века. Ее вклад в изучение памяти регулярно попадает в списки "100 самых влиятельных авторов" в своей области, наряду с Фрейдом, Скиннером и Пиаже. И вот чему она нас научила: наша память не похожа на видеозапись событий, которые мы пережили. Это "конструктивный" процесс, подверженный изменениям и внушениям даже спустя годы.

"Память работает немного больше, чем страница Википедии", - сказала она. "Вы можете зайти туда и изменить ее - но так же могут поступить и другие люди". Интервьюеры могут заставить людей - особенно детей - поверить во всевозможные вещи с помощью наводящих вопросов. Ложные воспоминания могут быть такими же яркими и внешне правдивыми, как и точные.

"Дети более восприимчивы, чем взрослые", - сказал мне Лофтус за обедом. "Но в принципе любого человека можно провести с помощью правильного внушения. Не всех и не всегда, но любую группу людей можно заставить вспомнить то, чего не было, с помощью внушения".

В ходе своих психологических экспериментов она продемонстрировала, что люди запоминают, что автомобиль ехал на большей скорости, если спрашивающий использует слово "разбитый" для описания аварии, и даже неправильно запоминают разбитое стекло на месте аварии, где его не было. Когда Лофтус добавила стресс к своим испытуемым, она обнаружила то же самое. Военнослужащие, подвергшиеся допросу военнопленных, если их кормили недостоверной информацией, неправильно идентифицировали своих допрашивающих, а иногда называли людей, которые вообще не были похожи на их допрашивающих.

В 1990-х годах, вооружившись своими исследованиями, она противостояла ван дер Колку в залах суда - Лофтус давала показания в пользу обвиняемых. Адвокаты Харви Вайнштейна, Билла Косби, Джерри Сандаски и игроков команды Duke lacrosse, ложно обвиненных в изнасиловании в 2006 году, прибегали к ее помощи в суде. Как и сами адвокаты, она не всегда была популярна благодаря своему участию в защите.