На стороне добра

Джейсон пробыл в колонии для несовершеннолетних всего несколько часов, но до сих пор, пятнадцать лет спустя, все для него как вчера. «В меня там что-то вселилось. “Ты никто, у тебя нет никаких прав”». Он всегда делал все правильно: учился на отлично и играл средним полузащитником в футбольной команде. Он был бедным и черным, но взял удачу в свои руки. Тюрьма за мгновения разрушила всю его уверенность. «Я почувствовал, что ничто не имеет значения, ничто в жизни от меня не зависит».

Отец Джейсона родом из Нигерии, а мать из Ноксвилла. «Не представляю, как они сошлись», — рассказывает он. Они развелись, когда Джейсону было пять лет, и это очень сильно ударило по нему и братьям. Старшему было на тот момент девять лет, и в школе его уже перевели на программу для одаренных детей. А через десять лет он окончил школу со средним баллом успеваемости всего 0,57[252].

Джейсон старался избегать проблем, но обожал братьев и хотел во всем быть заодно с ними. Иногда это значило вместе драться и тусоваться в сомнительных компаниях. «Эти несколько раз перевернули бы мою жизнь, если бы полиция приехала раньше или если бы мне не удалось убежать». Один брат Джейсона вступил в банду, и обоих старших исключили из школы и не допускали ни в одну школу в Мемфисе.

Джейсон вылетел вместе с ними. Каждая следующая школа была беднее, чернее и больше походила на тюрьму, чем предыдущая. К десятому классу Джейсон успел поучиться в семи школах и привык проходить через металлодетекторы перед классами.

Он видел, как братья катятся по наклонной. «В первый раз было страшно ввязываться в неприятности, потом проще, — вспоминает Джейсон. — Медленно, но верно они перестали этого бояться». Учителя в новых школах обычно уже были наслышаны про семью Оконофуа и негативными ожиданиями провоцировали братьев на проступки. «Учителя… думали: “Ах, ты плохой! Только попробуй что-нибудь вытворить, мы тебя сразу вышвырнем. Нам здесь такие не нужны”». Джейсон старался стать лучше, но с точки зрения учителей с его фамилией это было невозможно.

В начале десятого класса старшеклассник в столовой дал Джейсону приглашение на вечеринку с надписью «Вход со своим пивом и телками». Джейсон даже не успел прочитать дальше, как завуч собрала всех, кому дали флаеры, и отвела к себе в кабинет. Всех по очереди отстраняли от занятий на один день. Джейсон огляделся и подумал: «Я не такой, как эти ребята». Когда дело дошло до него, он попросил не отстранять его, мотивируя тем, что ему надо учиться. «Так… Неподчинение? — отреагировала завуч. — Тогда отстраняешься от уроков на три дня». Джейсон запротестовал. Завуч вызвала школьного полицейского, и его арестовали за нарушение спокойствия.

Офицер отвел Джейсона в кабинет директора, надел на него наручники и сел писать протокол. Они были одни. Как и все остальные в школе, полицейский знал братьев Джейсона и, посмотрев на него, сказал: «Я думал, ты не такой».

В 2011 году около трех с половиной миллионов детей отстранили от занятий в школе — более чем вдвое больше по сравнению с 1975 годом. Частота «ограничительных дисциплинарных мер», в том числе отстранения и исключения, подскочила в 1994 году, после выхода закона о запрете оружия в школах: ученика, у которого находили в школе огнестрельное оружие, отстраняли от уроков на год.

За годы политика «нулевой терпимости» коснулась ножей, наркотиков и угрожающего поведения. Затем границы «угрозы» стали размытыми. Детей отстраняли от занятий и исключали за то, что они обкусывали печенье до формы пистолета и принимали «наркотики» — противозачаточные таблетки.

Политика «нулевой терпимости» — это образовательный эквивалент бойцовской политики: нормы, призванные обеспечивать порядок, вместо этого вызывают враждебность. Предполагается, что в школах эта политика ограждает учеников от опасных и противозаконных поступков[253], но доказательств тому недостаточно[254]. Собственно, во время отстранения больше вероятность бравады, выходок и ареста. Оставшиеся ученики переживают за отстраненных одноклассников — у них падают успеваемость и доверие к учителям и директору, они становятся апатичными и тревожными[255]. Исключая учеников, школа создает больше беспорядков, чем предотвращает. Политику «нулевой терпимости» свернули в 2014 году, но в ответ на участившиеся случаи стрельбы в школах администрация Трампа рекомендует вернуться к ней по всей строгости, хотя ничто не доказывает, что отстранение снижает уровень насилия.

Черных и коричневых детей в три раза чаще отстраняют, чем белых одноклассников[256]. В одних случаях дети действительно ведут себя плохо, а в других учителя не могут побороть свой расизм. А бывает, что проблема в культуре, полной ловушек для тех и других.

Большинство молодых учителей называют себя «идеалистами». Из них более 40% выражают надежду расширить возможности для учеников из неблагополучных семей и национальных меньшинств. Но многие учителя падают духом, когда их не слушаются. Они вынуждены применять дисциплинарные меры, а это непростая задача. Бедокуры нередко сами в беде — у них неблагоприятная обстановка дома, низкая самооценка или они стали жертвами буллинга[257]. Увлеченные учителя, которым не жалко времени и сил, могут использовать дисциплинарные меры как возможность обсудить с учениками, что они сделали не так, выслушать их мнение и предложить поддержку.

Исходя из того, что ученик пробудет в школе весь год, помочь ему означает помочь всему классу.

Культура «нулевой терпимости» искажает эту норму. Задачей учителя уже не является понять трудного ученика. Наоборот, теперь он должен защищать класс от опасных элементов. Он вынужден выискивать «плохишей» и реагировать строгими мерами, устраняя угрозу системе, как антитело, охотящееся на вирус. Как бойцовская политика, «нулевая терпимость» обращает потенциальных соратников в соперников.

К этому давлению примешиваются обычные расовые стереотипы, и получается токсичный коктейль. Белых отстраняют от учебы за более или менее конкретные проступки, например ношение сигарет, а черных и коричневых обвиняют в более туманных нарушениях, например в «неуважении», причем их тяжесть зависит от субъективности учителя. Когда Джейсон опротестовал отстранение, завуч сочла призыв к здравомыслию нарушением спокойствия.

Дети выучивают эти нормы и становятся такими, какими мы хотим их видеть. Школьники из национальных меньшинств ожидают предвзятого к себе отношения. Несправедливые меры его подтверждают, и вот уже парта кажется скамьей подсудимых. Ощущая неуважение, ученики ведут себя еще хуже, учителя, соответственно, больше пугаются и усиливают дисциплинарное воздействие. Стороны боятся и провоцируют друг друга, создавая подобие воронки воды, утекающей в канализацию, и смывают из школы тысячи учеников, иногда прямо в руки служителей закона. Джейсон боролся с этим все детство, но ему приходилось плыть против течения.

На следующий день после визита в детскую колонию Джейсон с мамой пошли в суд, где должны были вершить его судьбу. Школа выдвинула обвинения, которые могли положить начало длинному списку правонарушений. Но, листая дело Джейсона, судья вдруг задумался. «Это все классы с углубленным преподаванием предметов?» — спросил он. Так и было. «И у тебя отличные оценки по всем предметам?» — снова спросил судья. Джейсон был отличником. Судья еще подумал и сказал: «Убирайся отсюда и передай в школе, чтобы больше я тебя здесь не видел». Запись о правонарушении аннулировали, ареста будто бы не было, и с юридической точки зрения Джейсон был чист.

Тем летом школьная сеть Мемфиса отправила цветных отличников на лето в элитные школы второй ступени (подготовки к колледжу). Джейсона распределили в Сент-Джордж на Род-Айленде. Он показал блестящие результаты и перед возвращением в Теннесси получил приглашение следующий год учиться там бесплатно. Два последних школьных года он провел в школе Сент-Джордж. Это был другой мир. Он привык к камерам наблюдения в коридорах, а здесь был отдельный пляж, репетиторы, а на одного учителя приходилось всего восемь учеников. Мама его соседа по комнате принадлежала к аристократическому семейству из Провиденса и каждую неделю приносила ему печенье.

Больше всего Джейсона поразили не другие условия, а то, что к нему здесь относились совершенно иначе. «В школе в Мемфисе… меня арестовали за то, что я отстаивал свои права, — рассказывает он, — а в Сент-Джордже это поощрялось». Когда Джейсон возражал учителям, они советовали ему поучаствовать в игровом заседании суда или в дискуссионном клубе. Он добился в Сент-Джордже больших успехов, а затем блестяще окончил Северо-Западный университет и аспирантуру по психологии в Стэнфорде. Сейчас он профессор Калифорнийского университета в Беркли.

Джейсон изучает несправедливые дисциплинарные меры, коснувшиеся его в детстве. В одном исследовании он давал учителям текст про выдуманного ученика, который плохо ведет себя в классе. Если подразумевалось, что ребенок белый, учителя больше были настроены помочь ему[258]. Если же они считали, что он черный, то чаще всего отстраняли от занятий.

Джейсона не просто интересует расовое неравенство в образовании, он хочет с ним бороться. После получения диплома он присоединился к команде стэнфордских исследователей, работавших над этой задачей. Они обнаружили, что студенты из национальных меньшинств чувствуют неприязнь к себе, особенно в таких местах, как Стэнфорд — где учатся преимущественно состоятельные белые. Исследователи ввели процедуру, во время которой первокурсники представляли, что ощущают себя в Стэнфорде как дома, и думали почему.

Примечательно, что это простое упражнение вдвое сократило разницу между студентами разных рас в среднем балле успеваемости в последующий год[259].

Джейсон решил аналогичным образом помочь старшеклассникам из национальных меньшинств. Для этого он присоединился к масштабному образовательному тренду — фокусу на чувствах учащихся. Программы «Социальное и эмоциональное обучение» учат детей управлять собой и быть внимательнее к окружающим. В них используются разные методы: дети практикуют самоосознание, каждый день начинают с называния своих эмоций или рассказывают, как их поступки влияют на других детей. Десятки школ внедрили «программу доброты», разработанную в Центре здорового сознания Университета Висконсина[260].

Недавний обзор более чем двухсот исследований — с участием примерно четверти миллиона человек — продемонстрировал положительный результат[261]. Ученики, прошедшие программу, стали лучше понимать чувства друг друга и контролировать свои эмоции. Есть и более осязаемые плюсы. Такие программы снижают частоту буллинга, депрессий и нарушений дисциплины, а также повышают средний балл успеваемости.

Самый большой недостаток программ «Социальное и эмоциональное обучение» в том, что они менее эффективны для подростков[262]. К тринадцати годам дети становятся практически невосприимчивыми к их методам. Тому есть разные объяснения: начинаются трудности полового созревания и учебная нагрузка возрастает в преддверии поступления в вуз. Помимо этого повышенное значение приобретает социум. Подростки подражают ровесникам как никакая другая возрастная группа[263], и если все вокруг эгоисты — или, хуже того, считают, что добрыми бывают только дураки, — доброта приравнивается к социальному суициду.