Тирания Я: конец общего мира

Неуправляемое общество

Сегодня мы обнаруживаем, что существует два типа ресентимента в отношении текущей социальной и политической обстановки. Один нам уже знаком и задан прежде всего коллективным началом, духом времени, сложился из смутного недовольства, зло для него – в повседневных трудностях, переживаемых многими, в проявлениях неравенства, в порядке вещей, который в итоге приходится пассивно терпеть. Этим латентным состоянием, подавляемым с большим или меньшим успехом в зависимости от сиюминутных обстоятельств, всегда пользуются, в некоторые эпохи – чрезмерно, политические силы, заинтересованные в том, чтобы посредством специальных риторических и пропагандистских инструментов его раздуть, в том, чтобы стимулировать чувство локтя между всеми существами, утратившими иллюзии, обозначить мобилизующий их круг общих интересов. Второй тип возник совсем недавно и носит скорее сугубо индивидуальный – а точнее, интимный и обособленный характер, – поскольку ресентиментные чувства испытывают субъекты, не только глубоко разочарованные и бесконечно страдающие, но и пребывающие в непосредственной связи с историческим моментом, который, десятилетие за десятилетием, будет давать столь значительный негативный опыт, что мера досады и горечи в подавляющем большинстве умов лишит их веры в какой бы то ни было коллективный проект, и они обратятся только к самим себе, не питая ложных надежд на возможные совместные перспективы. Можно сказать, что сейчас время персонального ресентимента, изолированного и исключительного одновременно, который вместе с тем проявляется с большим размахом. Под знаком всего этого практически незаметно образовался и ширится разрыв между резко меняющимся положением индивидов – отмеченных опытом лишения и иллюзией собственной изолированности, – и органами власти, структуры которой в общем и целом не поменялись.

При этом с недавних пор мы следим за тем, как возникает совершенно новое явление – перманентно неуправляемое государство. Толпы заявляют о твердой решимости избавиться от управления на давно устаревших началах, не пасовать, опуская руки перед обстоятельствами, держать власть на раскаленных углях, которые в любой момент могут воспламениться под влиянием все более решительных и частых протестов, – все это так характерно для начала десятилетия. Между тем недоверие проявляется и к так называемым внесистемным и отмежевавшимся сторонам: мы ошибемся, предположив, будто это они преимущественно формируют «банки гнева», по выражению Петера Слотердайка[16], понимаемые прежде всего как субъективные аффекты, на которых лежит плотный налет памяти о страданиях и предательствах, в частности, по вине стольких представительных или промежуточных инстанций, – и этот опыт выплескивается наружу, чтобы никто другой не попытался стать его рупором. Напротив, мы живем в эпоху, когда люди – все более массово – выступают в некотором роде банкирами собственного гнева.

Такова эпоха индивида-тирана, тирания Я, – складывается цивилизация с совершенно новыми условиями, когда постепенно убирается любая общая основа, а на ее месте вырастает муравейник, в котором все снуют кто куда, полагая, что они – единственный правильный пример для подражания и доминируют по праву. Как будто за двадцать лет сочетание предполагаемой горизонтализации сетей и всплеска либеральной логики при воспевании «личной ответственности» привело к атомизации субъектов, неспособных устанавливать конструктивные и прочные связи, к тому, что на первый план выходят требования, основанные прежде всего на их частных биографиях и обстоятельствах. Образуется новая политическая категория – точнее, аполитичная – в том смысле, что проистекает из отрицания самой политики, начало которой Ханна Арендт справедливо выводит из плюрализма существования, предполагающего выражение различий и требующего неустанных усилий для переговоров ради достижения возможности согласия по разным вопросам. Такое положение аполитично вдвойне, поскольку его основное русло зависит не от осмысленного плана, а скорее определяется органическим началом, которое никак не оговорено, опирается на особую форму изоляции индивидов и устанавливает, часто непроизвольно и не направленно, то, что мы могли бы назвать «тоталитаризмом множества».

Термин «тоталитаризм», которым, как мы знаем, следует пользоваться с осторожностью, можно понимать так, как трактует его Ханна Арендт в книге «Истоки тоталитаризма»[17], – это общая ситуация, внутри которой не выделяется ни один узнаваемый ориентир, где сознательно создается постоянная нестабильность, а некоторые стремления, не находя препятствий, приводят в движение маховик хаоса, что влечет за собой отсутствие личной безопасности и распад социальных структур. Не то чтобы мы сегодня непосредственно сталкиваемся с такими явлениями, но если склонность индивидов воспринимать себя как нечто более или менее замкнутое, сосредоточенное на собственной системе взглядов и предназначенное в первую очередь для продвижения персональной точки зрения будет встречаться все чаще, усиливаться и становиться обычным делом, это вполне может привести к различным формам аномии. Это понятие, введенное Эмилем Дюркгеймом, обозначает дезорганизацию целого, дезинтеграцию социальных связей как следствие подрыва общих основ. И тогда может наступить новый тоталитаризм – такой, каким его еще не видели. Он больше не будет заведомо организован сверху, чтобы осуществить продуманный план и утолить жажду власти некоего клана, – его в каком-то смысле установят снизу: все начнут говорить на непонятном вавилонском языке, в результате исчезнет пространство, где есть взаимопонимание, а различия и всевозможные столкновения неизбежно станут множиться.

Подобный «возмущенный дух» времени, который – имея мало общего с гипотетическим и в достаточной степени фантазматичным «миром после», который, по мнению некоторых, уже со дня на день примет более справедливый и менее разрушительный облик, – должен, вероятно, прийти в еще большее напряжение вследствие пандемии COVID-19. Ведь уже практически ясно, что чудовищный экономический кризис, грядущий во всем мире, приведет к банкротству многочисленных предприятий, а значит, массовым увольнениям, падению государственных доходов, ухудшению условий жизни и, как следствие, к крайней нестабильности вместе с обнищанием населения. Эта ситуация будет развиваться на фоне беспрецедентной информированности, широких возможностей для коммуникаций, выражения недовольства, злости и гнева, констатации факта, что, несмотря на бесконечные обещания и очередные попытки новых начинаний, все только обостряется. Недовольство и накал страстей в обществе подогреваются со всех сторон, и это может оказаться таким же непредсказуемым, как и неуправляемость коронавируса, который масштабом и внезапностью последствий застал нас врасплох и словно поразил молнией.