Дикие лебеди

Но народная симпатия к Гоминьдану вскоре сменилась горьким разочарованием. Большинство солдат происходили из других частей Китая и презрительно называли местных «ван го ну» («рабы, потерявшие отечество»). Они поучали население, как оно должно быть им благодарно за освобождение от японцев. Однажды в маминой школе устроили вечеринку для учениц и гоминьдановских офицеров. Трехлетняя дочь одного чиновника произнесла речь, которая начиналась словами: «Мы, Гоминьдан, боролись с японцами восемь лет и наконец спасли вас, рабов Японии…» Мама с подругами вышли из зала.

Маму возмущало, что гоминьдановцы начали охоту за наложницами. В начале 1946 года Цзиньчжоу стал заполняться войсками. Мама училась в единственной городской школе для девочек, и офицеры с чиновниками являлись туда косяками в поисках наложниц, а иногда и жен. Некоторые девушки выходили замуж охотно, другие уступали требованиям семей, считавших, что брак с офицером поможет им в жизни.

В пятнадцать лет мама была девушкой на выданье. Она обладала привлекательной внешностью, пользовалась большим успехом и считалась одной из лучших учениц в школе. Ее руки уже просили несколько офицеров, но она заявила родителям, что никто из них ей не подходит. Один из сватавшихся, начальник штаба, пригрозил послать за ней носилки как за наложницей — коль скоро от его золотой клетки отказались. Когда он высказывал эту угрозу родителям, мама подслушивала под дверью. Она ворвалась в комнату и крикнула ему в лицо, что там, в носилках, и покончит с собой. К счастью, вскоре он получил приказ покинуть город.

Мама решила сама выбрать себе мужа. Она не питала никаких иллюзий на счет отношения мужчин к женщинам и ненавидела институт наложничества. Родители разделяли ее взгляды, но, опасаясь офицеров, принуждены были вести сложную, изматывающую дипломатическую игру, стараясь сказать «нет», не обозлив женихов.

Маму искренне любила ее учительница по фамилии Лю. В Китае люди, которым вы нравитесь, зачастую стремятся с вами породниться. В те дни, хотя юношей и девушек уже не разделяла такая глухая стена, как в годы бабушкиной молодости, возможности для общения выпадали редко. Поэтому молодежь, не желавшая, чтобы ее сватали родители, сама старалась познакомиться с братом или сестрой подруги или друга — то был способ найти себе пару. Учительница Лю представила маму своему брату. Предварительно их знакомство одобрили господин и госпожа Лю.

В 1946 году маму пригласили на встречу китайского Нового года в роскошный дом семьи Лю. Господин Лю был одним из крупнейших в Цзиньчжоу владельцев магазинов. Его девятнадцатилетний сын производил впечатление человека светского; он носил темно — зеленый костюм с платочком, выглядывавшим из нагрудного кармашка, что в провинциальном городе, каким был Цзиньчжоу, казалось верхом утонченности и щегольства. Молодой Лю изучал русский язык и литературу в одном из пекинских университетов. На маму он произвел большое впечатление, а она пришлась по душе его домашним. Вскоре они послали к доктору Ся сваху, не говоря, конечно, ни слова ей самой.

Доктор Ся, человек куда более либеральный, чем большинство мужчин его времени, спросил маминого мнения. Она согласилась стать «подругой» молодого господина Лю. В те годы, если юноша и девушка разговаривали друг с другом на людях, им следовало быть по меньшей мере помолвленными. А мама жаждала веселья и свободы, ей хотелось общаться с мужчинами, не беря на себя брачных обязательств. Зная маму, доктор Ся и бабушка были осторожны с Лю и отказывались от положенных подарков. В соответствии с китайской традицией семья невесты часто не соглашалась на брачное предложение с первого раза, чтобы не показаться слишком в нем заинтересованной. Принять подарок означало неявно выразить согласие. Доктор Ся и бабушка опасались возможных недоразумений.

Мама некоторое время встречалась с молодым Лю. Ей нравились его хорошие манеры, и все родственники, знакомые и соседи говорили, что он ей подходит. Доктор Ся и бабушка думали, что они прекрасная пара и про себя уже считали его своим зятем. Но мама чувствовала его поверхностную натуру. Она заметила, что он никогда не ездит в Пекин, а слоняется по дому, наслаждаясь праздностью как человек без определенных занятий. Однажды она обнаружила, что он не читал даже «Сон в красном тереме», знаменитый классический роман XVIII века, известный всякому грамотному китайцу. Она не стала скрывать, что разочарована, но молодой Лю не смущаясь ответил, что китайская классика — не его конек и что ему больше нравится иностранная литература. Пытаясь утвердить свое превосходство, он добавил: «Читала ли ты «Госпожу Бовари»? Это моя любимая книга. По моему мнению, лучшее из написанного Мопассаном».

Мама читала «Госпожу Бовари» и знала, что ее автор Флобер, а не Мопассан. Самонадеянное заявление Лю рассердило ее, но она удержалась и смолчала, не желая показаться «вздорной».

Лю нравились азартные игры, особенно маджонг, наводивший на маму смертельную скуку. Однажды вечером, вскоре после вышеописанного разговора, во время игры вошла служанка и спросила: «Какая девушка будет прислуживать господину в кровати?» Он совершенно спокойно сказал: такая — то. Мама задрожала от возмущения, но Лю, словно удивившись, лишь поднял бровь. Потом он высокомерно произнес: «Это широко распространенный японский обычай. Все так делают. Это называется «сы — цинь» (кровать с обслуживанием)». Он пытался заставить маму почувствовать себя ревнивой провинциалкой, а ревность традиционно считалась в Китае одним из худших женских пороков и причиной, по которой муж мог отказаться от жены. Мама опять ничего не сказала, хотя в душе у нее все кипело от гнева.

Она поняла, что не будет счастлива с супругом, для которого интрижки и внебрачный секс — естественная часть жизни «настоящего мужчины». Она мечтала встретить человека, который будет ее любить и не станет так ранить. В тот же вечер она решила порвать с женихом.

Несколько дней спустя внезапно умер господин Лю — старший. В те дни большое значение придавалось пышным похоронам, особенно если покойный был главой семьи. Похороны, не отвечавшие ожиданиям родственников и общества, бросали тень на близких. Лю желали провести сложную церемонию, а не просто ограничиться процессией, идущей из дома на кладбище. Для чтения в присутствии всей семьи сутры об «опускании головы» были приглашены буддийские монахи. После чего родственники немедленно принялись рыдать. С этого мгновения до похорон, которые устраивались на сорок девятый день после смерти, с раннего утра до полуночи должны были раздаваться плач и причитания. Одновременно жглись «загробные деньги», чтобы почивший мог тратить их в ином мире. Многие семьи не выдерживали подобного марафона и нанимали профессионалов. Из уважения к усопшему Лю рыдали «собственными силами» при участии многочисленных родственников.

На сорок второй день украшенный тонкой резьбой сандаловый гроб с телом поместили в шатер во дворе. Считалось, что в каждую из семи ночей перед преданием земле покойник поднимается в загробном мире на высокую гору и смотрит на свою семью; он радуется, если все его близкие на месте и никто не брошен на произвол судьбы. В противном случае ему никогда не обрести покоя. Семья хотела, чтобы мама как будущая невестка присутствовала на похоронах.

Но она отказалась. Как ни жалко ей было старого господина Лю, который всегда был добр к ней, она не могла участвовать в церемонии — тогда пришлось бы выйти замуж за его сына.

А в дом Ся один за другим являлись посланцы семьи Лю. Доктор Ся заявил маме, что разорвать помолвку в такую минуту значит предать господина Лю — старшего и что это безнравственно. Хотя при нормальных обстоятельствах он не стал бы возражать против разрыва с молодым Лю, в данном случае, полагал он, следует пожертвовать собой. Бабушка также считала, что мама должна присутствовать на похоронах. И добавила: «Слыханное ли дело, чтобы девушка отказывала мужчине из — за того, что он перепутал имя какого — то писателя и имел связи на стороне? Все богатые молодые люди любят развлечься и должны перебеситься. Кроме того, тебе нечего бояться служанок и наложниц. Ты с характером и сможешь держать мужа в узде».

Мама представляла себе жизнь по — другому, о чем и заявила бабушке. В душе та была согласна с дочерью, но боялась держать ее дома из — за постоянно сватавшихся гоминдановских офицеров. «Мы можем отказать одному, другому, но не всем, — сказала она. — Не за Ли, так за Чжана тебе выйти придется. Подумай, разве Лю не многим лучше остальных? Если ты станешь его женой, ни один офицер больше тебя не потревожит. Я день и ночь думаю о том, что может с тобой статься. И не успокоюсь, пока ты не покинешь дом». Но мама ответила, что скорей умрет, чем выйдет замуж за того, кто не даст ей ни счастья, ни любви.

Лю были в ярости, так же как и мамины родители. Дни напролет они убеждали, умоляли, уговаривали, кричали и плакали — без малейшего результата. В конце концов доктор Ся — впервые с тех пор, как ударил ее в детстве за то, что она села на его место на кане, — разгневался на маму: «Ты позоришь имя Ся. Мне не нужна такая дочь!» Мама встала и бросила ему в лицо: «Прекрасно, тогда у тебя не будет такой дочери. Я ухожу!» Она выбежала из комнаты, сложила вещи и покинула дом.

В бабушкины времена и речи не могло быть о том, чтобы подобным образом уйти от родителей. Женщина могла устроиться на работу разве что служанкой, да и то лишь имея рекомендательное письмо. Но жизнь изменилась. В 1946 году женщины уже могли содержать себя и служить, например, учительницами или медсестрами, хотя в большинстве семей на это по — прежнему смотрели как на последнее средство. При маминой школе действовало педагогическое отделение, предлагавшее бесплатное проживание и обучение для девушек, окончивших в ней не менее трех классов. Кроме сдачи вступительного экзамена, выдвигалось лишь одно условие: выпускницы должны были стать учительницами. Большинство учениц происходили из бедных семей и не могли платить за обучение или же считали, что, так как у них нет шансов попасть в университет, нет смысла оставаться в школе. Женщин стали принимать в высшие учебные заведения только с 1945 года — при японцах их образование завершалось старшими классами, где школьниц обучали в основном ведению домашнего хозяйства.

Прежде маме и в голову не приходило поступать на это отделение — оно считалось второсортным. А она полагала, что достойна университета. Начальство слегка удивилось, увидев ее заявление, но мама объяснила, что всегда считала педагогику своим призванием. Правда, она еще не отучилась в этой школе полных три года, но ее знали как отличницу и с радостью приняли — экзамен она сдала без труда и переселилась в школу. Вскоре туда примчалась бабушка, умоляя ее вернуться. Мама была рада примирению, обещала часто приходить домой и оставаться на ночь. Но так и не отказалась от койки в общежитии: она решительно не желала зависеть даже от тех, кто ее любит. Педагогическое отделение идеально ей подходило. После обучения оно гарантировало работу, тогда как выпускники университетов часто не могли найти места. Важно было и то, что за учебу не требовалось платить, ведь и доктор Ся уже начал ощущать на себе последствия неумелого государственного управления экономикой.