Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только

Жермен де Ланьи: кнут как квинтэссенция России

В 1830–1840-е годы европейское общественное мнение в большинстве своем уже было антирусским. В то же время в международных отношениях продолжали действовать пентархия, «европейский концерт», предполагавший коллективное решение возникавших споров дипломатическим путем. Однако Венская система подверглась серьезному кризису в ходе так называемых синхронных революций, прокатившихся по континентальной Европе в 1848–1849 годах. После них, как и по окончании Наполеоновских войн, авторитет России значительно возрос, не случайно императора Николая Павловича тогда в Европе сравнивали с Наполеоном. Но это могущество вызывало страх, раздражение и зависть.

«Седлайте своих коней, господа! Во Франции провозглашена республика!» – императору Николаю Павловичу приписывают эту фразу, якобы произнесенную на балу у наследника. Эти слова являются апокрифом, но именно такие преувеличенные страхи были распространены в Европе, особенно нагнетаемые либералами и радикалами.

В результате европейское общественное мнение и европейские политики солидаризировались; те и другие начали воспринимать Россию как угрозу существующему равновесию сил. Именно общественное мнение стало фактором, склонившим правящие круги Франции и Великобритании к вступлению в войну, и роль книги маркиза де Кюстина в идеологической подготовке Крымской войны нельзя недооценивать. Вовсе не случайно, что пятое, дешевое «издание для народа» книги Кюстина появилось в 1854 году. Война перьев превратилась в самую настоящую войну пушек, но и пропагандисты старались на славу.

Не стоит удивляться, что антирусская кампания обострилась в тот момент, когда Франция отправила свой флот к острову Саламин[6], после того как русские войска вступили на территорию Молдавии и Валахии (21 июня (3 июля) 1853 года). Это нашло отражение в ряде работ, среди которых особенно выделяется памфлет с говорящим названием «Кнут и русские. Нравы и устройство России» Жермена де Ланьи. Про автора сведений мало: он некоторое время жил в России, был известным путешественником и написал две книги об охоте.

Название книги красноречиво само по себе и демонстрирует всю ее концепцию. Работа имела целью утолить потребность части французской общественности видеть Россию на самой нижней ступеньке лестницы цивилизации.

Автор с этой задачей справился, хотя книга получилась не столь категоричной, как могло бы следовать из названия. Несмотря на то что образ кнута в этой книге является олицетворением грубой и репрессивной силы, по ее прочтении вовсе не складывается гнетущее впечатление о России, а образ императора, более того, выписан безукоризненным. В остальном же это ужасное антироссийское досье.

Жермен де Ланьи, как и большинство его соотечественников, заново открывает для читателя Россию и пишет о ней так, будто до него никто о нашей стране не писал, а если и писал, то одни небылицы и мифы: «Относительно этой страны царит полное неведение», а в книгах «вымысел занимает место правды». При этом, по словам де Ланьи, русские историки не могли быть беспристрастными: «Национальные историки не имеют права писать по совести: их оценка зависит от золота правительства». Что касается путешественников, то и они, по его словам, тоже не могли показывать объективную картину: «…они находятся под таким строгим надзором, что могут составить только такие впечатления от путешествия, какие позволяет сделать русская полиция». Автор имеет в виду, что все письма подвергались перлюстрации.

Все это, по словам писателя, «объясняет, почему так мало знают об этом колоссе». Но чем обоснован интерес самого Жермена де Ланьи к России? Россия, отмечает он, проводит настолько активную политику, что всюду это вызывает беспокойство и любопытство. По его словам, вся Европа ненавидит Россию и русских: «В Германии, как, впрочем, повсюду, одно только русское имя вызывает омерзение. Оно есть самое полное олицетворение варварства и дикости, и для большинства европейских наций Россия – это все еще кочевая Тартария Чингисхана или Тамерлана». Автор согласен, что так оно и было, но, на его взгляд, это осталось в истории: «Да, в этом наблюдении есть доля правды <…> но все это было во время царей, пьяных от вина и крови, когда по улицам и площадям Москвы и Новгорода бродили медведи, волки и голодные собаки, чтобы сожрать изуродованные и окровавленные тела жертв, убитых этими царями и выброшенных в сточную канаву».

Но это осталось в прошлом: «Нет больше тех времен, когда царь Петр Великий вершил правосудие с саблей в руке, отрубив лично одиннадцать голов во время стрелецкого бунта и десять дней присутствуя при самых ужасных пытках». В то же время Россия и при Николае I остается такой же монструозной: «Сегодня варварство – такое же, как прежде, только оно приняло более лицемерные и, я бы рискнул сказать, более цивилизованные формы». То есть перед нами все тот же взгляд на Россию как на варварскую деспотичную страну, лишь слегка «приглаженную» цивилизованными нормами.

Автор задается вопросом: почему до сих пор Европа находится во власти предрассудков и заблуждений относительно России? Виной тому сами русские: «Привычка к маскировке и лести зашла у них так далеко, что все без исключения становятся защитниками царя и его правительства, обманывая себя и вводя в заблуждение путешественников, которые могли бы своим беспристрастным и пытливым умом расширить свои знания и увидеть эту страну в ее истинном свете». Как видим, образ России как «царства фасадов» очень прочно закрепился в сознании.

Россия – это не только «царство фасадов», это еще и царство кнута! Кнут олицетворяет грубую власть силы, жестокости и деспотизма: «Кнут! Нет ни во французском языке, ни в языке другого цивилизованного народа слова, которое одно воплощает в себе столько сверхчеловеческих жестокостей и страданий!» Именно кнутом, то есть насилием и страхом, достигается рабская покорность народа: «Кнут! От одного этого слова у русского холодеет сердце, кровь стынет в жилах, это слово бросает в жар, поселяет ужас в душе и подавляет шестидесятимиллионный народ. Но знаете ли вы, что такое кнут? Это – смерть, – скажете вы. Нет, это не смерть, это в тысячу раз хуже».

Если Россия – царство кнута, то император в такой стране непременно должен персонифицировать деспотичную грубую власть. Между тем ничего подобного в тексте де Ланьи мы не находим, даже наоборот! «Император Николай, безусловно, самый достойный человек в своей империи, равно как самый красивый, самый справедливый, самый гуманный и самый просвещенный. Он внушает уважение и почтение всем, кто его окружает или имеет счастье к нему приблизиться, не столько из-за преклонения перед священной властью, сколько из-за его редких и великих качеств».

При этом Николай является достойным продолжателем дела Петра, на которого он очень похож (и это тоже частые сравнения у иностранцев), прежде всего своим неизбывным трудолюбием и энергией: «Здоровья крепкого и железной энергии, невероятной трудоспособности, он утомляет своих министров и секретарей работой. Все свое время и все свои силы он отдает управлению своей обширной империей, он всегда первым встает и последним ложится». «Армия, финансы, морской флот, торговля, сельское хозяйство – он за всем наблюдает, будучи предельно ответственным и честным». Единственное, что ему не под силу, – это «продажность, от которой страдает империя». Тут, как пишет де Ланьи, «его власть побеждена».

Итак, образ Николая I в интерпретации де Ланьи – это образ идеального правителя. Управляет страной этот идеальный правитель как абсолютный самодержец, он и есть олицетворение власти как таковой: «Он правит страной согласно только своим собственным намерениям, всегда сообразуясь только со своей собственной волей. Находиться под чьим-то влиянием было бы для него равнозначным отречению». Император – как Левиафан Гоббса, все нити и рычаги управления сходятся к нему, он обладает всей полнотой власти: «Религия, Бог, поп и закон персонифицируются в царе». «Указы, регламенты, решения, смертные приговоры, помилования – все зависит от императорской воли».

Но пресловутая жестокость Николая оправдана дикостью народа: «Он понимает, что его народ, который он очень хорошо знает, совершенно не способен жить при режиме, находящемся в гармонии с евангельскими заповедями». Это общее место авторов, доброжелательных по отношению к России, хотя де Ланьи к таким не относится: они оправдывают абсолютную власть, подчеркивая, что только таким образом можно управлять русскими: «Чтобы управлять таким народом, нужны кровавые и суровые законы, сеющие ужас в душах, поражающие всех, от малого до великого».

Однако нет особой нужды применять кнут, ведь народ и без того покорен и безропотен. А это является следствием крепостного права, которое ввергло народ в рабское состояние: «Приученный к покорности и ужасающему рабству, крестьянин совершенно безразличен ко всему, что его окружает. Управляющий его обкрадывает, хозяин, дабы удовлетворить свою похоть, забирает его дочь, а он благодарит его за честь, оказанную его семье».

Крестьяне – абсолютно бесправны, закон их не защищает: «Закон защищает только жизнь и имущество бояр. Крепостной, рассматриваемый как пахотная машина, не нуждается в законах; плуг может провести ночь на улице, на снегу, под дождем. То есть что еще крепостной в России, как не бродячий плуг?» Соответственно, «для крепостного нет закона, нет судов, нет правильной процедуры. Для него есть только помещик; суд – это тоже помещик». Собственности – тоже нет: «Для крепостного собственность – это вещь неизвестная, этого слова не существует в его языке». Равным образом в русском лексиконе нет слов «гражданин» и «свобода».

Вместе с тем на каждый тезис Ланьи выдвигает антитезис: он осуждает крепостничество, но подчеркивает, что в российских реалиях крепостное право предпочтительнее того положения, которое ожидает крестьян на свободе. Поэтому он согласен с утверждением, что «у русских крестьян нет стремления к свободе, и они счастливы в условиях рабства <…> Если крестьяне становятся свободными фермерами, они всё должны выращивать на свой страх и риск, и хозяин им не обязан помогать. Поэтому они предпочитают крепостническое состояние, позволяющее им не думать о будущем и о свободе, призывающей их к труду. Есть что-то негритянское в природе русских».

Прилагательное «негритянское» здесь вовсе не случайное. Русский народ, по словам Ланьи, пребывает еще в детском, читай – диком, состоянии: «Нравы русского крестьянина – это нравы ребенка». Это, как читатель уже знает, тоже общий взгляд на Россию: наша страна далеко отстоит от Запада, русскому народу еще предстоит пройти путь, который уже давно прошли все цивилизованные народы.