ЛЕФ 1923 № 2

1. – Футуризм и пассеизм.

Поговорим о практике искусства дня…

Если водораздел теории искусства отчеканился по линии – искусство, как метод жизнепознания (вчерашняя эстетика), и – искусство, как строение жизни (наша наука об искусстве), – то в области практики искусства дело гораздо путаннее.

Практика тоже идет двумя путями.

Только – немножко разными.

В то время, как все вздыхающие по вчерашнему искусники, обслуживая потребности нэпо-читателя и свою собственную потребность в отхождении от противной реальности, уносятся в область сладких вымыслов, – от кокаинной мистики до реставрации любезного быта, болтологически-февральско-революционного, чеховско-интимно-интеллигентского и кондово-старо-мещанского (тоже, по своему, «строят» мечтаемую жизнь), –

в это время новое искусство, контактирующее каждое дыхание свое с биением сердца класса работников, определенно упирается в непосредственное, земляное строение вещи.

Мало того, что самый процесс искусства здесь совершенно отожествляется с процессом производства и труда, – это бы еще такие элементарные пустяки, – но продукт вот этого искусство-производственного процесса мыслится, как некая товарная, т.-е. обменная и регулируемая спросом-предложением, ценность. Правда, конфликт между предложением и спросом, – идеологический и производственно-потребительский, основанный на чисто-количественном отличии очень конкретных требований дня от более отдаленных, – возможен и здесь, но это нисколько не ломает самого принципа, ибо этот «конфликт» – пойдет по линии отличия конкретно-классового, пролетарского, от завтрашнего – бесклассового.

И – так или этак, но каждый взмах искусства дня направлен в сторону строения вещи.

Было бы большой нелепостью при этом понимать под «вещью» только внешне-осязательную материальность, – ошибка, допущенная первыми производственниками искусства, упершимися в вульгарно-фетишизированный, метафизический материализм, – нельзя выбрасывать из представления о вещии «идею», поскольку идея есть необходимая предпосылка всякого реального строения – модель на завтра.

Строение диалектических моделей завтрашнего дня, – под углом ли эмоциональным преимущественно (искусство), под углом ли преимущественно логическим (наука) – в совершенно одинаковой степени необходимо классу будущего, как и строение самой вещи. И научно то и это творчество равно оправдывается диалектическим материализмом. Не трудно видеть при этом, что искусство коммунистических построений даст модельный скорее уклон, искусство же конкретного дня плотнее подойдет к производству конкретно-утилитарной вещи, т.-е. – к предложению отвечающего наибольшему спросу, в обстановке разрешения определенных производственных задач, товара. Явления – одного и того же порядка, только количественно разные.

Это – искусство под углом близко-далеких интересов рабочего класса.

Пропасть между ним и практикой искусства «сладких вымыслов» едва ли не столь же велика, как между жизнью и смертью. Она, во всяком случае, неизмеримо больше (и «качественней»), нежели пропасть между старой, буржуазной эстетикой, дошедшей в лучших образцах ее до осознания искусства, как миропознания, и новой, пролетарской наукой об искусстве, как методе строения жизни.

Перед нами – два непримиримых, четко кристаллизовавшихся культурно-художественных лагеря, – два лагеря и две культуры. Лагерь будущников, крепко-на крепко, зубами и когтями вцепившихся в действительность и создающих «реальнейшее, чем реальность» искусство – во имя завтрашнего дня. И – лагерь мертвых реставраторов, уходящих от императивных задач действительности под всякими забавно-невинными и вовсе не невинными соусами – от реставраторства «вишневых садов», «эпохи 60–70 годов», «театра Островского» и т. д., и т. д. (кому что больше по душе), до откровенных попыток «переоценки» революционных и коммунистических ценностей – во имя вчерашнего дня.

До каких курьезов договариваются при этом люди, бегущие от шума дня видно из недавнего заявления одного виднейшего оратора москвича:

«К Островскому, к идеалам художников 60–70 годов, в поэзии к Некрасову, в музыке к могучей кучке, в живописи к передвижникам, в литературе к великим романистам, а в театре к Островскому!»

Т.-е. – к эпохе «социального» (читай – либерально-дворянского) «жаления» народа, – к эпохе первого, элементарного внимания к «братцу-рабочему», – в то время как этотбратец уже пять слишком лет как отплюнул от себя всех этих пошлых жалетелей и пробует, пока еще неуклюже, обнять весь мир!..

Два лагеря, и – две культуры…

Жизнь, и – тление…

Рабочее – «вперед! до полной выварки в коммунистическом котле!» – и гете-обывательское: «назад, назад, туда, в золотой век искусства»!..

Компромисса между этими двумя культурами не может быть, – как, разумеется… –

– как, разумеется, не может быть и топтания на месте, под предлогом охранения добрых будетлянских традиций, – и всякий, кто не стремится прорваться в «завтра», перестраивая настоящее во имя его, тот неизбежно и логически отходит во «вчера». Один только пролетарско производственнический путь, к которому инстинктом подвело российское искусство левое крыло футуризма – ведет к победе жизни.

Всякие иные перепутья и пути – ведут в ничевочество, в смерть.

Никакое промежуточничество здесь невозможно.

Все промежуточники – отпадают.