ЛЕФ 1923 № 2

Н. Тарабукин. Маковский С. Последние итоги живописи

С. МАКОВСКИЙ. ПОСЛЕДНИЕ ИТОГИ ЖИВОПИСИ.

Русское универсальное издательство. Берлин, 1922 г. 168 стр. 80.

Бывший редактор снобистического «Аполлона», а ныне эмигрант, брызжущий слюной бессильной ненависти по поводу «наших пронзенных большевизмом дней» (164 стр.), издал в Берлине эту знаменательную во всех смыслах книжку. Начиная с буквы «ять», пестрящей на страницах текста – до «надгробного плача» над «несчастной Россией» (145 стр.), стаи эмигрантской России ощетинился в ней всей злобой выкинутых жизнью за борт людей.

От первой до последней страницы стон стоит от измывательства над современной живописью и обвинениями ее в «дикарстве», «варварстве»,

«невежестве» (стр. 140) и «душевной болезни», (стр. 148), «дивизионизме» и «вивисекции» плоти искусства, убийстве «духовности», «красоты», «человечности», «погружении в материальность» (94 стр.), «вещепоклонстве», «интернационализме» (113–155 стр.), и отрыве от национальной почвы, отсутствии единственно мыслимого для искусства удобрения «в душе народной» и т. д. и все это с историческими «шаманскими» выкриками и с призывом старых колдунов, гадателей на чортовской гуще Бердяева, Булгакова, Чулкова.

Словно долго скрытый и годами назревший нарыв прорвался и более чем на полуторасотне страниц обдает читающего зловонной жидкостью. Издевка «над устремленностью кубо-футуристского варварства навстречу глубочайшим и тончайшим вопросам разума» (стр. 130), над «ворожбой и четвертым измерением», над «фактурным пуризмом», являющим признак «поразительного обеднения, бессилия художественной эмоции» (117), – перемежается с застарелой, лишенной новизны и остроумия, иронией над «подборами материалов» из жести, клочков газетной бумаги, гипса, стекла, опилок, проволоки в контр-рельефах. Ядовитая слюна ненависти по поводу «разрушителей духовностей» и «человечности» сменяется плачем над ушедшей «красотой», над невозможностью гурмански и снобистически отнестись к нынешней «картине», отчаянием и испугом, что «над поверженным Аполлоном торжествует готентотская Венера», «обросший шерстью человекоподобный пращур выглянул из мглы столетий, и его хитрый полуобезьяний глаз злорадно усмехнулся» (стр. 152).

Придя в полное отчаяние, Маковский – в противовес целому ряду наших «художественных критиков», верящих, или по крайней мере стремящихся прежде всего, себя убедить в том, что они верят, в «возрождение» какой-то «Картины» с большой буквы или в какое-то «монументальное искусство», – на последних страницах своей книжки признается: «человечество перешло в ту фазу бытия, когда изобретательное искусство ему не нужно, когда потребность в зрительной эстетике ушла из обихода» (161). Большего варварства и большего пугала нежели коммунизм и интернационал для Маковского не существует. «Коммунистическое устроение жизни и то, что мы называем искусством, – понятия не совместимые. Живопись должна погибнуть, или осуществиться Третий Интернационал» (165).

Космополитизм современной культуры, проникший в искусство, оторвавший его от национальных истоков, – вот корень всяческого зла и гибели художественного творчества. «Цивилизованные папуасы», сюсюкает брезгливый эстет, распространили заразу повсеместно. Зараза обошла все страны. И везде итог один. Ничего в этой живописи не осталось, ни от отечественной преемственности, ни от народного колорита, – плачется эстет – в ней как бы осуществился космополитизм сознательного дикарства. Языки смешались, национальные особенности сгладились. Все племена залепетали на одичалом «воляпюке» (стр. 143).

Из-под маски эстетической косности и доктринерства постоянно выглядывает иногда слишком знакомый современности, лик общественно политической реакции. Характерны эти, все чаще рождающиеся, совпадения, гласящие о гибели искусства. Об этом провозглашают трубными голосами шпенглерианство, фашизм, ныне со страниц книги Маковского о том же мы слышим из уст «аполитичного», «чистого» эстета. И наступило время присмотреться более внимательно не к конечным выводам, а к исходным началам подобных умозаключений, и в них вскрыть глубочайшую, ни в единой точке не соприкасающуюся пропасть между русскими «производственниками», констатирующими факт смерти искусства, опираясь на передовую социально политическую базу современности и реакционнейшим по всем пунктам «эстетством», аппологетом которого выступает Маковский, драпирующийся в овечью шкуру «чистой эстетики», но постоянно выпускающий когти социально-политического врага.