Русская идея от Николая I до Путина. Книга III-1990-2000

Краткий обзор

Вот Карен Давиша, американский политолог, посвятившая изучению России всю жизнь (Кагеп Davisha. Putin's Kleptocracy. Who Owns Russia. 2014). Она тоже в итоге склоняется к мнению Кюстина: не дано России избавиться от произвола власти, от рабства. В частности, впрочем, исходит она из того, что КГБ играл значительную роль в частном бизнесе еще задолго до коллапса СССР. Еще важнее, что вывез КГБ, она утверждает, «в оффшоры деньги партии, искалечив, таким образом, режим Горбачева». Здесь, по ее мнению, корни гебешной клептократии, т. е. тотального разграбления страны «ПОД ПРЕДЛОГОМ (выделено мною.-А. Я.) восстановления величия России». И потому, заключает она, Путин «не более чем вор».

Этому, правда, противоречит утверждение путиниста-расстриги Г. О. Павловского, которое она цитирует: «Путин принадлежит к очень распространенной, но политически невидимой группе, которая с конца 1980-х ищет возможность реванша в связи с распадом Советского Союза». Давиша не верит. И, похоже, зря. Да, Павловский ошибается по поводу «невидимости» группы реванша, в конце концов, группа эта устроила в августе 1991-го очень даже видимый путч против Горбачева, и Путин (тогда еще при Собчаке) не мог быть даже в числе сочувствующих. Но Павловский не ошибается насчет «распространенности» реваншистских идей в России. И, состоя в стратегах раннего Путина, он вполне мог наблюдать зарождение в нем этих идей, которые со временем могли стать и определяющими.

Но Давиша уже заряжена на свою «клептократическую» гипотезу. И потому заключает, что «Путин и его окружение С САМОГО НАЧАЛА (выделено мной,-А. Я.) строили авторитарный режим, дающий им возможность безнаказанно грабить страну», а «восстановление величия»-это всего лишь, как мы уже слышали, предлог, обеспечивающий поддержку националистически настроенной общественности и масс. Короче, скорее — бандитская шайка, чем идейная группа. Мне эта гипотеза кажется несколько наивной для такой советологической «волчицы».

Наша соотечественница Маша Гессен (The Man Without a Face. 2012) не так наивна, конечно. Но она тоже думает, что Путин обыкновенный жлоб, человек без лица, случайно попавший на вершину власти в хаосе крушения СССР. И группа его объединена лишь «неконтролируемой жадностью», которую она называет р1еопех1а, перечисляя 20 официальных резиденций, 58 самолетов, 4 яхты и часы на 700 тыс. долларов.

Много ли Вы видели, однако, читатель, случайных людей, сумевших стать «национальными лидерами» великой державы и удержаться на ее вершине полтора десятилетия?

Куда сложнее портрет Путина, нарисованный моей старой знакомой Фионой Хилл в соавторстве с Клиффордом Гэдди (Fiona Hill and Klifford Gaddy. Mr. Putin: Operative in the Kremlin. 2013). У них Путин постоянно снует между шестью (!) собственными ипостасями: Государственник, Человек Истории (в смысле: преклоняющийся перед государственными людьми царских времен), Выживатель (ЗигущаПз!), Аутсайдер (в смысле: не москвич, не аппаратчик, даже не типичный офицер КГБ), Сторонник свободного рынка и Оперативник (добивающийся преданности посредством манипуляций, подкупа и шантажа). Неясным остается лишь, как из всей этой смеси получается диктатор.

На другом, апологетическом, полюсе голосов тоже хватает. Вот Николай Леонов, бывший главный аналитик КГБ, которого цитирует та же Давиша. Этот, невольно подтверждая догадку Павловского, считает Путина главой «ордена патриотов и сторонников сильного государства, основанного на вековой традиции и рекрутированного историей для возрождения великой державы». Но вяжется ли эта великодержавная риторика с той же клептократией? «Великая клептократическая держава» — звучит странновато, не правда ли? Особенно в сочетании с «рыцарским орденом, рекрутированным историей».

Не так патетически, но более реалистично вспоминает Путина бывший глава Петросовета Александр Беляев, которого цитирует журналист Бен Джуда (Веп Judah. Fragile Empire: How Russia Fell In and Out of Love With Vladimir Putin. 2013): «Путин был экспертом в обретении друзей и был лоялен к друзьям. Он блестящий знаток человеческой натуры и очень хорош в тактике».

Сам Джуда так суммирует смысл своей книги: «Что привело Путина к власти и позволило ему сохранить ее, это способность контролировать вечный российский кошмар тотального коллапса». Другими словами, Путин-циник, ловко эксплуатирующий страхи соотечественников. Означает ли в этом случае заголовок книги, что Путин утратил эту ключевую «способность контролировать» страну (fell out of love)? Автор склоняется к тому, что да, означает. Пока что российская реальность не подтверждает его оптимизм.

Но все это, да простят меня уважаемые авторы, ни на йоту не приближает нас к объяснению того, что произошло с Россией за полтора путинских десятилетия. В самом деле, Россия пережила за эти годы коренное изменение самого вектора своего развития — от состояния, близкого к интеграции с Европой, сопровождавшегося каскадом реформ и замечательно быстрым ростом экономики (с 196 миллиардов долларов ВВП в 1999 году до 2,1 триллионов в 2013), до конфронтации с Европой, сопровождающейся стагнацией и нулевым ростом. И все это время диктатор оставался «вором», как думает Давиша, или «жлобом», как думает Гессен? Как же в этом случае объяснить всю эту динамику, всю загадочную трансформацию, пережитую за это время страной, которую он возглавляет?

Скажут: Путин здесь ни при чем, это все цены на нефть? Но ведь опять не получается. В первый президентский срок Путина, когда сближение с Европой было максимальным, нефть продавалась в среднем по 35 долларов за баррель, но темпы роста экономики были стремительными, во второй срок, когда сближение забуксовало, цены в среднем стояли на отметке 65 долларов, но рост экономики замедлился, а в недавние годы, когда отношения совсем испортились, и цены на нефть превысили 100 долларов за баррель, экономика впала в стагнацию. Так от чего зависят успехи России — от цен на нефть или от степени ее сближения с Европой? Стоило нам ввести в уравнение еще одну переменную-и картина переменилась. Выходит, что от сближения с Европой зависит не только культурное величие России, но и элементарная эффективность ее экономики?