Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

4. Семёнов

Стяжки, соединявшие щиты, лопнули, домик покачнулся и рухнул в разводье. Оттуда, невидимые в клубах пара, полетели брызги. Над разводьем с факелом в руке склонился Осокин.

— Ребята, у кого багор, два чемодана плавают!

— Прочь! — Семёнов отбросил Осокина от края разводья. — К локатору!

— Пропало, Витя, твоё барахло! — сочувственно прокричал Филатов и развернул трактор. — Госстрах оплатит!

Аврал продолжался уже много часов, и ему не видно было конца. То здесь, то там трещало и громыхало, льды наползали друг на друга и становились на дыбы, образуя торосы и отрывая от станции всё новые клочки её бывшей территории, и в этой обстановке всеобщего хаоса и разрушения важнее всего было сохранить самообладание, чтобы поддерживать в людях уверенность и железную дисциплину. Люди валились с ног от усталости, но передышки Семёнов никому не давал: во-первых, потому, что в минуту расслабления кое-кто мог преувеличить размеры опасности, ужаснуться и пасть духом, и, во-вторых, потому, что каждая минута отдыха означала непоправимую потерю какого-либо имущества и оборудования, без которого потом в огромной степени пострадают научные наблюдения.

Хотя туман, поднимающийся из разводий, ограничивал и без того никчёмную видимость, связь между группами поддерживалась непрерывная и общее представление о ледовой обстановке Семёнов имел.

На том месте, где несколько часов назад был магнитный павильон, возвышались пятиметровые торосы. Но дальше вал не пошёл, будто огорчённый тем, что из его лап успела выскользнуть законная добыча.

С противоположной стороны, метрах в трёхстах от дизельной, к лагерю подбирался другой вал. Он легко смял амортизатор из молодых льдов и принялся корнать основную Льдину. Но хватит ли у него сил добраться до дизельной, предсказать было нельзя.

Главные события происходили на отрезанной от лагеря двухметровой трещиной части Льдины, где находились метеоплощадка, локаторская и гидрология. Этот обломок площадью примерно сто на двести метров подвергался непрерывным сжатиям и был испещрён трещинами. Больше половины личного состава авралило здесь, демонтируя и перевозя на основную Льдину то оборудование, которое можно было спасти.

За этим обломком чернел и дымился свободный ото льда океан, и где-то вдали за разводьем изредка показывался аэропавильон. Приблизиться к нему возможности не было никакой, и Семёнов старался о нём не думать.

Вся эта информация позволяла Семёнову сделать вывод, что, если подвижки прекратятся, положение, будучи сложным, в то же время не является катастрофическим: всё-таки объекты, необходимые для жизнедеятельности станции, находятся на поверхности Льдины. А если же обстановка обострится, — что ж, придётся перебазировать лагерь на одну из запасных площадок. Их у Семёнова имелось три, хоть одна из них, верил он, должна уцелеть.

Но Семёнов никак не мог знать того, что в радиусе десяти километров весь лёд поломало и заторосило, подвижки в округе идут непрерывно и в этих условиях перевезти дизельную, радиостанцию и другие жизненно важные объекты на новое место абсолютно невозможно. Так что судьба станции целиком зависела от того, изменится ли ледовая обстановка, а если не изменится, куда и с какой силой пойдёт вал торосов.

Над станцией нависла грозная, быть может, смертельная опасность.

Семёнов надеялся, что аэропавильон удержится на поверхности, и поэтому все усилия сосредоточил на том, чтобы спасти важнейшую часть аэрологического комплекса — локаторскую. Домик с локатором Филатов уже оттащил от разводья, но дальнейший путь преграждали четыре трещины, две узкие и две широкие, до полутора метров: они то сходились, то расходились, наводить мост через них было крайне опасно, и Семёнов послал Бармина и Ковалёва искать обход. А пока что все остальные, разбившись на три группы, каждая из которых имела старшего, по мосткам переносили к центру лагеря лёгкое имущество и аварийные запасы.

Если бы знать, долго ли ещё будут продолжаться подвижки!

Память Семёнова хранила множество подобных ситуаций, когда обстановка менялась в ту или иную сторону самым неожиданным образом. Никогда, ни разу Арктика не предупреждала о своих намерениях! Как и в обычном бою, в котором друг с другом сражаются люди, всё зависело от соотношения сил. У океана и покрывающего его льда разные цели: океан постоянно стремится сбросить с себя оковы, а лёд — сохранить свою монолитность. Если на данном участке океан с его подводными течениями сильнее, он разорвёт и разбросает льды, словно они сделаны из поролона; если же сил у океана не хватит, он временно прекратит штурм или начнёт его на другом участке своей гигантской акватории.

Статистика утешала: чаще всего жестоко израненная станция всё-таки выходила из боя и, полуживая, продолжала свой дрейф. Но случалось, что она погибала. И никогда, до самого конца, находившиеся на ней люди не знали, какой им выпадет жребий.

Один такой случай запомнился Семёнову как самый драматичный в его полярной судьбе.

Сжатие, как и сегодня, началось полярной ночью, на лагерь пошли торосы, и несколько суток люди без сна и отдыха отчаянно боролись за жизнь. Торосы проглотили дизельную, нависли над кают-компанией и подступили к радиорубке, которую уже некуда было перетаскивать. Дав последнюю радиограмму о временном прекращении связи, Семёнов пытался демонтировать рацию и прекратил все попытки тогда, когда затрещали стены домика. После этого весь личный состав, десять человек, оказался на единственном целом осколке площадью сто девяносто на восемьдесят метров, почти без продовольствия, и, самое страшное, без связи. Выручила рация, случайно забытая на самолёте АН-2, разбившемся при посадке ещё в период создания станции. С этой рации Семёнову и удалось наладить связь со Свешниковым, который возглавил спасательную экспедицию. Станция в тот период дрейфовала в пятистах километрах северо-западнее острова Врангеля, и Свешников, создав промежуточные базы, начал серию челночных полётов на «Аннушках».

К этому времени Льдину ещё больше обкорнало, её площадь стала сто семьдесят на шестьдесят метров, и всем было ясно, что продержаться можно в лучшем случае ещё несколько часов. Сделав над станцией несколько кругов, Свешников с воздуха дал Семёнову радиограмму: «Вокруг тебя на сто километров некуда сесть, любой ценой оборудуй полосу». Из последних сил расчистили подобие полосы — через неё прошла трещина; побросали в трещину всякое тряпьё, забутили её снегом — и Белов, отчаянный Коля Белов, рассчитав до сантиметра, исхитрился посадить «Аннушку». Свешников выскочил: «К чёрту вещи, немедленно на борт!»

И ещё помнил Семёнов похожие случаи, которые происходили и с ним и с его товарищами, начальниками других дрейфов. Станции, казалось, погибали, но напоследок всегда происходило какое-нибудь чудо! То вдруг в последнюю минуту подвижки прекращались, то удавалось перебраться на другую Льдину, то выручала авиация, а в случае с папанинским дрейфом — корабли…

Бармин с Ковалёвым нашли обход — метров через двести трещины смыкались. Путь освещали факелами и ракетами: небо закрыла сплошная облачность, видимость исчезла абсолютно, и в довершение всего остался без питания прожектор. Рассыпавшиеся в небе огни ракет на короткое время вырывали из тьмы ползущий по направлению к дизельной вал торосов. Зрелище было страшное, оно притягивало, и вместо того, чтобы воспользоваться светом и работать, люди неотрывно с гнетущей тревогой смотрели на вал.

Половина людей теперь готовила дизельную к эвакуации, а остальные прорубали дорогу для трактора, волочившего за собой локаторскую: рвали толом ледяные лбы, разбивали кайлами, кирками заструги и ропаки, выравнивали поверхность.

Локатор следовало спасти во что бы то ни стало.

Пока Семёнову и его группе везло: едва успевал трактор преодолеть очередные расчищенные метры, как за ним лопался лёд. Не перед ним, не под ним, а за ним! Тракторы на дрейфующей станции без кабин, в случае чего водитель обязан остановить машину, прыгнуть в сторону — если успеет.

— Дорогу! — орал Филатов. — Я спешу, извините меня!

Двести метров шли два с половиной часа.

Мороз был градусов под сорок, а с людей градом лил пот. Они сбрасывали каэшки, окунали в снег головы — «так, что от них шёл пар!» — утверждал Бармин, просто валились с ног от безмерной усталости. Адова работа, ничего труднее авральной расчистки льда на дрейфующей станции нет.

Громыхнуло совсем рядом: это метрах в двадцати за трактором возникли и стали его нагонять торосы.

В свете факела Семёнов увидел замерших на месте, обессиленных, отчаявшихся людей.

Впереди, в нескольких шагах, разошлась свежая трещина, сзади шёл вал. Семь человек, трактор и локаторская оказались на неверном обломке Льдины, которая в любую секунду могла превратиться в крошево битого льда. Трещина расходилась, вот-вот она могла отрезать путь к отступлению, и времени терять было нельзя. В этом адском грохоте всё равно никто бы не услышал команды, и Семёнов, за руку сдёрнув Филатова с трактора, жестом приказал людям прыгать через трещину.

И тут совсем уж чудовищный грохот, будто взорвался и взлетел на воздух склад снарядов и бомб, потряс Льдину: вал торосов взгромоздил на свои плечи новую многотонную глыбу, рванулся вперёд и завис над локаторской.

И наступила тишина.

Семёнов запустил одну ракету, другую, третью.

Оглушённые, не в силах выдавить из себя хоть слово, люди смотрели на изуродованный, окаменевший в тишине пейзаж.

Полные могучей энергии, безжалостные в своей ненасытной жажде разрушения валы торосов, уничтожавшие станцию с трёх сторон, замерли, словно чья-то невидимая рука в одно мгновение вытряхнула из них живую душу.

Со стороны бывшей метеоплощадки ещё слышалось слабое потрескивание, но и оно прекратилось.

Семёнов опустился на волокушу, ноги его больше не держали. Рядом присел Бармин.

— Антракт, Николаич?

— Сплюнь три раза, — проворчал Семёнов.

К нему подошёл Шурик Соболев, заглянул в лицо.

— Сергей Николаич, — спросил он, — это уже всё, или они снова начнут?

— Кто они, Шурик?

— Ну, эти… — Соболев махнул рукой в сторону торосов.

— … хулиганы, — тихо подсказал Непомнящий.

Кругом заулыбались. От тишины ломило в ушах. Пока работали, было жарко, а теперь стал чувствительно пробирать мороз.

— Можно покурить, — сказал Семёнов и подозвал Филатова. — Как насчёт пороха в пороховницах? Ну, не делай несчастный вид, возьмёшь людей, перебросишь мост и перевезёшь локатор на основную Льдину.

— Имей совесть, отец-командир, — заныл Филатов. — Двенадцать часов не жрамши! Граждане, кто покажет оголодавшему полярнику, где ближайшая шашлычная?

— В твоей характеристике, Веня, — ласково сказал Бармин, — концовка будет такая: «Богатырский сон, зверский аппетит и полное отвращение к работе».

— Клевета! — возмутился Филатов. — Товарищи, вы все свидетели: сегодня — воскресенье, день отдыха, а Филатов дружно, как один, вышел на работу!

— Сергей Николаич, — к Семёнову подошёл Осокин, — может, разрешите аэропавильон проведать?