Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

Свешников

Свешников прилетел на станцию первым бортом. Огромный, радостно-взволнованный, он спустился на лёд и, пожимая руки обступившим его людям, весело прогремел:

— Сам себе не верю — вырвался! Позавчера были три заседания, на завтра назначен учёный совет, послезавтра съёмки для телевидения, а меня и след простыл. Сбежал, как мальчишка!

И, неожиданно распустив «молнию» на каэшке Бармина, погрозил ему пальцем.

— Вот кто стащил мой кожаный костюм! Сам отобрал его на складе, велел беречь — где ещё на мой рост достанешь? Сергей, влепи своему доктору строгача за похищение спецодежды директора Института!.. Привет тебе, дядя Вася, вот и довелось встретиться. Дошло до меня, что сундучок-то свой прихватил, а Машу забыл?

— Вот это сюрприз!

С восторженным лаем Кореш и Махно совершали немыслимые прыжки вокруг царственно невозмутимой лайки.

— Разве так представляются даме? — под общий смех пожурил Крутилин. — К ручке прикладывайтесь, чурбаны неотёсанные, ножкой шаркайте! Лапша, поучи их этикету!

Приветливо зарычав, Лапша величественной трусцой отправилась изучать лагерь, а за ней почётным эскортом засеменили Кореш и Махно.

— Диспетчер аэропорта Сорокин на две недели одолжил, — пояснил Крутилин. — Под честное слово, что привезём обратно, и за арендную плату: десяток фирменных конвертов с печатями и подписями зимовочного состава.

— Кореш и Махно тоже распишутся!

— Да они Сорокину за Лапшу все свои коллекции отдадут!

— Выгружайте дизель поосторожнее, нового не дам, — предупредил Свешников и поискал глазами. — Новостей вам привёз!.. Груздев, с тебя причитается, вот уже с неделю ты кандидат наук, утвердили. Сергей, письма и газеты у штурмана, а в этом чемодане посылка от Веры. Филатов, как рука?

— Забыл, какая болела, Пётр Григорьич!

— Не втирай очки, месяц провалялся, директор всё знает. Ну, пошли, Сергей, покажи свои владения.

— Григорьич, — с упрёком сказал Белов. — Дай друга помять!

Семёнов и Белов обнялись.

— Изобрази мыслителя. — Белов снял фотоаппарат. — Вера прослышала про твои ожоги, велела зафиксировать.

— В таком виде? — запротестовал Семёнов, поглаживая багровые шрамы на лице. — Отвезёшь прошлогоднюю. Или ещё лучше нашу свадебную!

— Нет уж, такой кадр я не упущу. — Белов быстро щёлкнул затвором. — Ящиком коньяка не выкупишь!

Свешников засмеялся.

— Этот шантажист снял меня, когда я приложился к ручке одной престарелой учёной дамы…

— … двадцати пяти лет, — с усмешкой уточнил Белов. — За тот кадр будешь поить меня до конца жизни! Ну, идите, а то у меня самолёт растащат.

— Сначала на радиостанцию, — на ходу, делая большие шаги, сказал Свешников. — Отобью весточку домой и дам ЦУ в Институт, чтобы знали: начальство не спит и всё видит. Смотри, Сергей, антенны в изморози, того и гляди грохнутся под её тяжестью.

— Каждый день сбиваем, Пётр Григорьич.

— Твой район я несколько раз облетел, наметили с Колей запасные площадки, карта у него, — шагая, вдоль торосов, говорил Свешников. — Льдину ты в общем выбрал правильно. Вон молодые льды вокруг поломало, а твою многолетнюю только пощипало по краям да в двух местах чуточку развело. Но не зазнавайся, настоящей встряски она ещё не испытала, зимние циклоны впереди. Зимой тебе помочь будет некому, сбросим на Новый год ёлку с пожеланиями — и будь здоров. Прожектор — круглые сутки, заготовь побольше мостков, клиперботы наготове держи, аварийные запасы рассредоточь. — Свешников покосился на Семёнова. — Не морщи нос, сам знаю, что знаешь, а напомнить не мешает… Нет, не могу пройти мимо гидрологии, давай навестим Ковалёва.

Свешников нагнулся и с трудом протиснулся в гидрологическую палатку, половину площади которой занимала квадратная, метр на метр, лунка.

— Вот где рыбу удить! — Он подмигнул Ковалёву. — Тепло, конкуренты под боком не орут. Какие глубины?

— Резкий подъём. — Ковалёв протянул Свешникову журнал. — Вчера было 3400 метров, а сегодня 1270.

— Вползли на хребет Ломоносова, — удовлетворённо констатировал Свешников. — У нас с тобой, Сергей, в этом приполюсном районе минимальная глубина была — помнишь? — 1225 метров. А через двое суток — четыре километра! Район исключительно интересный, циркуляция атлантических вод в Арктическом бассейне изучена ещё недостаточно, а хребет Ломоносова — помнишь наши споры, Сергей? — оказывает на неё существеннейшее влияние. Так что учти, Олег, твои данные в Институте ждут с нетерпением, делом занимайся, а не рыбалкой.

— Да я… — возмутился Ковалёв.

— Начальству, Олег, не возражают, перед ним дóлжно трепетать! А помнишь, Сергей, как у нас в лунке морж прописался? Вхожу и вижу: торчит из океана усатая морда с клыками. Решил — дьявольское наваждение. Трудно одному здесь ковыряться, Олег?

— Доктор у него на подхвате, — подсказал Семёнов. — Вечным двигателем работает — лебёдку вертит. Вот установим дизеля…

— А метеорологу кто помогает?

— Тот же Бармин. И ещё прирабатывает мальчиком на камбузе.

— Надо — он и трактор заменяет, — вставил Ковалёв.

— Ловко устроился, хитрец, на одной ставке за четверых, — похвалил Свешников. — А ты, Сергей, жаловался, тебя штатом обидели. Рекомендую Муравьёву, чтобы ещё две-три единицы сократил, пусть доктор за мой кожаный костюм отрабатывает!

Они выбрались из палатки и направились к радиостанции. Возле длинного крытого фанерой магнитного павильона склонился над теодолитом Груздев. Увидев начальство, он выжидательно поднял голову.

— В гости не пригласишь? — спросил Свешников.

— Только в том случае, — поколебавшись, сказал Груздев, — если оставите все металлические предметы, часы, одежду с молниями…

— … и коронки с зубов, — закончил Семёнов. — Не пустит нас этот бюрократ, Пётр Григорьич.

Свешников кивнул, и Груздев, беспокойно следивший за намерениями гостей, облегчённо вздохнул.

— Взял координаты? — спросил Свешников. — Дай-ка мне лучше карту… Сколько за сутки продрейфовали?

— Три с половиной километра, — ответил Груздев.

— … 88 градусов 52 минуты… — Свешников уставился на карту. — Ты, Георгий, ещё в школу бегал, когда мы спорили о генеральной схеме дрейфа льдов Арктического бассейна. Я склонен думать, что в ближайшее время вас завернёт не к Канадскому архипелагу, а в пролив между Шпицбергеном и Гренландией. Был бы рад ошибиться, — тогда Льдина, быть может, уцелеет и новая смена прилетит на готовенькое. Всякое может случиться, но готовьтесь к тому, что вас вынесет в Гренландское море.

— А раз так, — продолжил Свешников, — ни новых домиков, ни оборудования, кроме двух дизелей, завозить на станцию нет смысла. Перебьётесь с тем, что есть.

— Я просил заменить магнитную вариационную станцию, — напомнил Груздев.

— Поставь дяде Васе дюжину пива, отремонтирует, — посоветовал Свешников. — Великий мастер! Ещё Кренкель пошутил, что единственное, чего Кирюшкин не умеет, — это рожать, и то лишь потому, что этого не требуют интересы дела. К полюсу тебя несёт, Сергей. Может, и повезёт, пройдёшь через точку, мы с тобой тогда самую малость отклонились, километров на тридцать — прошли примерно там, откуда Папанин начал свой дрейф. Ну, а магнитные наблюдения, Георгий? Скажешь сейчас: отметил прелюбопытное возмущение магнитного поля?

— Именно так, — серьёзно подтвердил Груздев. — Вы же сами прекрасно знаете, мы проходим крупнейший район магнитной аномалии северного полушария!

— А вот почему она здесь, аномалия? — задумчиво произнёс Свешников. — Не курские края, в глубь Земли не заглянешь… Рано или поздно, а мы должны будем создать геологическую модель земной коры под океаном, выявить все запасы полезных ископаемых на планете. В Антарктиде, сам знаешь, нашли немало, а когда-нибудь и сюда люди доберутся. Тогда и вспомнят, где Георгий Груздев определял аномалии… Ну, колдуй, пока солнце позволяет.

Груздев вновь склонился над теодолитом.

— Как он, оттаял? — спросил Свешников, когда они отошли от магнитного павильона.

— Не совсем, — ответил Семёнов, — больше «играет в молчанку», как говорит Томилин. Но не жалею, что он здесь. Какая-то шестерёнка в его мозгу явно завертелась в другую сторону: тянется к ребятам и даже зашёл ко мне на огонёк, чего никогда не случалось раньше.

— Наверное, с разговором о смысле жизни?

— Информация правильная, — подтвердил Семёнов. — Думаю, его здорово когда-то тряхнуло.

— Возможно. Он скоро снова к тебе придёт, точно говорю.

— Почему так думаете? — удивился Семёнов.

— А вот это, извини, не скажу, секрет. — Свешников рывком открыл дверь радиорубки. — Здравствуй, Костя, эфирная душа! Это ты запустил Райкина во время пожара? Молодец, гореть надо весело! А это и есть твой помощник? Будем знакомы: Свешников.

— Шурик, — растерянно пролепетал Соболев.

— А по отчеству?

— Алексеевич.

— Рад познакомиться, Шурик Алексеевич. Женат?

— Нет, — еле слышно пискнул Соболев. — Мне всего двадцать лет.

— В двадцать лет у моего деда было трое детей! — грозно сказал Свешников. — Товарищ Семёнов, зачем берёте в дрейф старых холостяков? По возвращении немедленно жениться и доложить!

Соболев столь решительно замотал головой, что все рассмеялись.

— Ладно, погуляй ещё нестреноженный, — смилостивился Свешников, — Костя, передашь по старому знакомству парочку радиограмм?

Перед обедом Свешников выступил в кают-компании, рассказал о делах Института, о жизни антарктической экспедиции. Потом, отвечая на вопросы, много шутил, все смеялись, и он охотно смеялся, давно уже в кают-компании не было такого оживления.

Семёнов же ловил себя на том, что слушает не очень внимательно и с волнением ждёт разговора наедине, когда Свешников выскажет своё отношение ко всему, что произошло на станции. Внешние признаки свидетельствовали как будто в пользу того, что станцией он доволен и сильного разноса не будет, но Семёнов знал, что Свешников принадлежит к тем людям, подлинные мысли которых отнюдь не отражают эти самые внешние признаки и которые высшей добродетелью руководителя считают умение владеть собой. И понимал, что одно дело — весёлой общительностью и дружелюбием повысить тонус коллектива, внушить ему уверенность перед лицом надвигающейся полярной ночи, и совсем другое — выложить начальнику станции всё, что он думает на самом деле об имевших место ЧП. Хотя со дня пожара прошло больше месяца, а Осокина ребята давно простили, Семёнова не переставали терзать запросами, в которых порой чувствовались не забота или желание помочь, а недоброжелательность и скрытая угроза — Белов даже шепнул, что на станцию рвалась комиссия во главе с Макухиным, который своей бестактностью мог бы нанести коллективу непоправимый вред. То, что Макухин, старинный недруг, не прилетел, было, конечно, хорошим предзнаменованием, но всё равно Семёнова волновала мысль о том, что наедине Свешников выскажет серьёзные претензии и будет с ним холоден. Не потому волновала, что это предвещало бы трудности с продвижением по службе — Семёнов искренне верил в то, что достиг своего потолка, — а потому, что Свешникова Семёнов любил и был бы чрезвычайно огорчён потерей его дружеского расположения: с людьми, в которых он переставал верить, Свешников переходил на «вы», не шутил с ними, становился равнодушен к их настроению и не брал в экспедиции, которые сам возглавлял…