Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

1. Семёнов

Был у Семёнова и Гаранина в жизни очень смешной случай. Как-то поехали они жарким летом на любимый Андреем Валдай на двух машинах. Заветное местечко оказалось незанятым, и они стали устраиваться на ночлег основательно, с удобствами: разбили два двухкомнатных шатра, накосили травы и устлали полы, провели свет от аккумулятора, поставили раскладушки. Жёны и дети устали с дороги и быстро уснули, а Семёнов и Гаранин по старой привычке долго читали.

И вдруг свет погас. Одновременно, как подброшенные пружиной, они выскочили из палаток, ошеломлённо уставились друг на друга и буйно, неудержимо расхохотались. Жёны никак не могли понять спросонья, почему их мужья сходят с ума, но те отделались какой-то шуткой, поправили контакт у аккумулятора и вновь улеглись. И лишь наутро, подвергнутые энергичному допросу, признались.

Вера и Наташа очень смеялись, любили рассказывать в компании про тот случай, а Семёнов и Гаранин смеялись вместе со всеми, но переглядывались, словно напоминая друг другу эпизоды, когда погасший свет вызывал совсем другие эмоции.

На дрейфующих станциях электричество к домикам идёт по тонкому проводу, который легко рвётся даже при слабых подвижках льда. В полярную ночь лучшей сигнализации и придумать невозможно: погас в домике свет — бей тревогу!

Когда домик погрузился в темноту, Семёнов лежал в постели и читал книгу.

Много лет назад в такой же ситуации первачок Семёнов выбежал за дверь голый и, увидев, что домик накренился и завис над свежим разводьем, помчался босиком в кают-компанию. А на пути — трёхметровая трещина. Мороз, ветер! Попрыгал, попрыгал первачок на обломке Льдины и, деваться некуда, полез обратно в домик — одеваться… Товарищи потом смеялись, вспоминая, как Семёнов изображал молодого кенгуру, но с первачками на дрейфующих станциях случалось и не такое…

И всё-таки преодолел самого себя: ложась спать, обязательно раздевался до трусов. Тогда, на первой своей Льдине — для-ради самоутверждения, а в последующих дрейфах — потому, что видел в этом необходимость, великий смысл: каждый на станции знал, что самый опытный человек, её начальник, уверен в себе и в своей Льдине, а если начнётся заварушка, всегда можно успеть одеться. Не раз бывало, что в сложную ледовую обстановку к Семёнову под самыми надуманными предлогами заглядывали люди и беспроволочный телеграф разносил по домикам: «Николаич разделся до трусов!» И хотя даже первачки догадывались, что начальник занимается психотерапией, но следовали его примеру, заставляли себя раздеваться — и испытывали гордость за своё хотя бы внешнее спокойствие и уверенность. А тех, кто не верил и, пряча глаза, выползал утром из спальника одетым — поднимали на смех.

За многие годы отработанными, до автоматизма рассчитанными движениями Семёнов оделся, услышал частые удары гонга, потом звук, похожий на треск рвущейся парусины, и, погасив печку, быстро покинул домик.

Мозг его, натренированный мгновенно оценивать обстановку, зафиксировал несколько главных моментов.

Во-первых, пурга утихла, и луна щедро освещала Льдину, превращая непроглядную тьму в спасительные сумерки.

Во-вторых, Льдину перерезала на две части метровая трещина, над которой клубился пар. Все домики по правую сторону оказались без света: значит, трещина длинная, пошла по всему расположению. От лагеря оказались отрезанными метеоплощадка, аэрологический павильон, локаторская, гидрологическая палатка и жилой домик Осокина, Рахманова и Непомнящего.

В-третьих, откуда-то издали, со стороны магнитного павильона, возник нарастающий гул: там началось торошение.

В-четвёртых, Кирюшкин и Дугин бежали с паяльной лампой разогревать двигатель одного трактора, а к другому, двигатель которого работал круглосуточно, нёсся Филатов: не колеблясь, перемахнул через трещину, сел за рычаги и двинулся к радиостанции. Очень удачно, что тракторы оказались по обе стороны от трещины, очень удачно!

С этой минуты на станции задействовало аварийное расписание.

На раздумья у Семёнова были считанные секунды.

Люди бежали к кают-компании в расстёгнутых каэшках, иные без шапок.

— Аварийный запас в трещину ухнул!

— За аэропавильоном море шумит!

— Бармин! — Семёнов поднялся на крышу, встал у прожектора. — Проследи, чтобы люди как следует оделись! Подготовить факелы!

И, полностью отключившись, стал изучать обстановку.

Луч прожектора — на магнитный павильон, за которым шло торошение.

— Кирюшкин, Дугин, Груздев — эвакуировать магнитный павильон!

Луч прожектора — на метеоплощадку и аэропавильон. Неподалёку за ними начиналось разводье, полукругом опоясывающее лагерь. Из-за клубящегося пара ширину разводья определить оказалось невозможно, однако самим строениям как будто непосредственной угрозы не было.

Луч прожектора — на гидрологическую палатку. Возле неё с факелом суетился Ковалёв, в его малоосмысленных движениях Семёнов угадал растерянность. Палатка накренилась, стала оседать, одному Ковалёву там не справиться.

— Бармин — к Ковалёву!

Луч прожектора — на дизельную и тёплый продовольственный склад. Вдали, в полукилометре примерно, лёд встал на дыбы, но пока эти объекты вне опасности.

Сердце у Семёнова сжалось: в пяти шагах от радиостанции расходилась трещина, тёмная полоска пробежала и с другой стороны.

— Горемыкин, останешься у прожектора, действуй по обстановке!

— Есть действовать по обстановке!

Семёнов побежал к радиостанции.