Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

* * *

В грузовом отсеке было накурено и тепло.

Правую сторону отсека занимал большой желтый бак с горючим. Слева, в углу, находилась двухконфорная газовая плитка с баллоном, возле нее стоял столик, а вдоль всего борта протянулась жесткая металлическая скамья, на которой сидели, лежали люди. Несколько человек приютились в проходе — на вещевых мешках, чемоданах.

Белухин думал о том, какой найдет станцию после трехмесячного отсутствия. Хозяйство он оставил двум молодым механикам, своим ученикам, парни старательные, но молодо-зелено, как бы не запороли дизеля и не искалечили за лето вездеход. Работа по приезде предстоит большая: к Новому году Белухин надумал перестроить баню, чтоб была, о чем все мечтают, с парной и в кают-компании сложить настоящий камин — для уюта. Да и дизельная порядком поизносилась, пора как следует зацементировать фундамент и вынести емкость для солярки на крышу.

Анна Григорьевна Белухина, свернувшись на скамье и положив голову мужу на колени, лежала, прикрыв глаза, и очень жалела дочку, которая вышла замуж по любви, не спросившись родителей, а теперь от этой любви осталось брюхо на восьмом месяце и страдание в глазах. Хорошо еще, если в роддом придет, гуляка. Конечно, лучше всего было бы забрать его с собой на станцию, голова у парня дурная, а руки золотые, здесь бы вся дурь у него вымерзла и вернулся бы шелковым. Сразу забрать не вышло, но обещался приехать по вызову. Только приедет ли, не отговорят ли дружки?

У ног Белухиных растянулся Шельмец. Наверное, он тоже о чем-то думал, потому что был старым и мудрым псом, невзгод на его долю досталось куда больше, чем радостей, а именно невзгоды побуждают размышлять. Его теребил Гриша Невский, и пес тихо урчал. Гриша вообще любил собак, а к этой относился с любовью и состраданием, так как она была слепая — открытие, потрясшее Гришу три дня назад.

На мешке сидел Зозуля и улыбался самому себе. За последние несколько часов на его долю выпали две большие удачи. Перед самым отлетом диспетчер аэропорта, с которым Зозуля переписывался и обменивался марками много лет, отдал ему за полную спартакиаду и авиапочту жемчужину своей коллекции — Леваневского с надпечаткой. За этой маркой Зозуля охотился со студенческих лет, всего лишь два раза видел ее наяву и сто раз в сладостных снах филателиста, а сейчас вот она лежит в кляссере, бесценная, желанная! И Зозуля испытывал непередаваемое счастье обладания, какое разве что влюбленный испытывает, достигая предмета своих мечтаний, — чувство, впрочем, незнакомое Зозуле, старому и безнадежному холостяку. Ну и вторая большая удача, что самолет прямиком летит на Северную Землю, до которой Зозуля уже не чаял и добраться.

— Что, доволен? — спросил Белухин. — Весь светишься.

— Еще бы, с надпечаткой! — радостно ответил Зозуля, но тут же спохватился, что Белухин и не подозревает о неслыханном везении с маркой. — Целую неделю не мог попасть на Средний, и вдруг такая удача!

— Эгоист ты, Михал Иваныч, — добродушно упрекнул Белухин. — Твоя удача — наша неудача, а нас вон сколько.

— Но мне, Николай Георгиевич, очень важно попасть на Северную Землю, — с извинением в голосе сказал Зозуля, — осенью там медведями никто всерьез не занимался.

— А Урванцев с Журавлевым? — удивился Гриша. — Я сам читал книгу Урванцева, он пишет…

— Я преклоняюсь перед Урванцевым! — Зозуля торжественно выпрямился. — Но, друзья, будьте справедливы, он и его товарищи интересовались медведем… гм, как бы точнее выразиться…

— Они его кушали, — подсказал Белухин.

— Вот именно! — похвалил Зозуля. — Наша же цель совершенно противоположна: сохранить белого медведя, не дать ему исчезнуть.

— Полезное дело, — согласился Белухин.

— Михаил Иванович, — умоляюще попросил Гриша, — возьмите меня с собой!

— Обязательно, — пообещал Зозуля. — Вот кончишь школу…

— Так она какая-то нескончаемая, — пожаловался Гриша. — Чем больше тянешь лямку, тем больше остается.

— В двенадцать лет я тоже ужасно спешил, — припомнил Зозуля. — Мне казалось, я не успею совершить всего того, что задумал. А задумано было немало: найти Атлантиду и Землю Санникова, расшифровать письмена майя и — это в первую очередь — изобрести машину, на которой можно отправиться в прошлое и предупредить Констанцию Бонасье, что миледи дает ей отравленное вино. А теперь мне пятьдесят, и я никуда не спешу. Разве что, — исправился он, — на Северную Землю, потому что мне осталось всего лишь три недели отпуска.

— Самое место для отпуска, — одобрительно сказал Белухин, — южный берег Северной Земли. Курорт! Правда, Гришутка?

— Вы все шутите, — проворчал Гриша, — а мне надоело. В школе учителя, дома учительница, деться человеку некуда.

К разговору с улыбкой прислушивалась Невская. Еще совсем недавно, взяв брата за ручонку, она вела его в школу, маленького, беззащитного… Нет, для нее он все равно останется маленьким: шестнадцать лет разницы… Только купать себя больше не позволяет и сердито отворачивается, когда, забывшись, она натягивает при нем чулки — проросло зернышко, вытянулся колосок к небу, уже чуть ли не с сестру ростом. Каково ему с его уходом в себя и недетской задумчивостью будет в незнакомом классе? А ей в тиксинской школе? Ну, за себя-то она постоит, только бы не подвели с квартирой, обещали однокомнатную — это пока сманивали, в пояс кланялись, а что дадут?

— Зоя Васильевна, — смеясь, обратилась к ней Лиза Горюнова, — Игорь обещает устроить меня в Ленинграде в институт красоты, нос на сантиметр удлинить!

— Ты и так хороша, — серьезно сказала Невская. — Курносый, да свой.

— Уродка! — фыркнула Лиза, посмотревшись в зеркальце. — Что у меня, Зоинька, ничего, так это ноги, ну, еще плечи. Да вот беда, они в одежке, а нос-курнос на виду!

— Дура ты, Горюнова, — сдерживая улыбку, сказала Невская.

— Нет, правда, — не унималась Лиза, — я персиянкам завидую, что они закрываются, вот везучие бабы! У них так: сначала женись, а потом смотри, какая фурия тебе досталась!

— Постыдилась бы, девка, — пробормотала Анна Григорьевна.

— Кого? — удивилась Лиза. — Игорь все равно на мне не женится, маменькин сынок, а Славчик спит без задних ног. И Михаил Иваныч на бедную девушку никакого внимания не обращает.

Зозуля, не оборачиваясь, покашлял.

— Много болтаешь, Елизавета, — заулыбалась Анна Григорьевна. — Вон Игоря в краску вогнала.

— Это у него румянец во всю щеку, — возразила Горюнова, — кровь с молоком. И на кой мужику красота? Мне б такую или хотя бы Зойкину, я бы у Эльдара Рязанова в «Иронии судьбы» снималась. А то, видишь, в России красавиц не нашел. Игорь, а если мне новый нос сделают, пригласишь на танцы?

— Послушай, а ты и в самом деле медсестра? — засмеялся Игорь Чистяков. — Они все надменные, с тонкими губами и неприступные.

— Я в сестры пошла для ради белого халата, — поведала Горюнова, — он на подвенечное платье похож, а косынка — на фату. Я шью халаты из шелка и короткие, до коленок, чтоб пациент косил глазами и легче переносил уколы.

— В Тикси первым делом записываюсь в процедурный кабинет! — поддержал игру Игорь.

— Я-то думала, вокруг школы будешь ходить, кой-кого встречать и провожать!

— Ли-за… — с упреком сказала Зоя. — А что это нас так трясет?

— Воздушные потоки, — пояснил Гриша. — Это бывает, не беспокойся, Зоя. Михаил Иванович, а какого самого большого медведя вы видели?

— Метра три с половиной, — припомнил Зозуля. — Это когда он встал на задние лапы.

— А вы были близко? — У Гриши загорелись глаза.

— Не очень, метрах в ста. Но, признаюсь, в тот момент мне хотелось оказаться от него в ста километрах.

— Но ведь они не нападают на человека, — удивился Гриша. — Урванцев об этом писал, и я фильм видел по телевизору.

— Это мы знаем, что не нападают, — подал голос Белухин, — а медведю тот фильм не показывали, вот он и не знает.

— Самое агрессивное живое существо в Арктике — это человек, — сурово сказал Зозуля. — И, пожалуй, единственное в природе, которое убивает для своего удовольствия или самоутверждения.

— Я тоже так думаю, — согласился Гриша. — А вы, Николай Георгиевич?

— Пора бы заправиться, — уклонился от ответа Белухин. — На Среднем уже отобедали, до ужина там ничего не получишь.

— Трясет, — сказала Анна Григорьевна, — чайник с плиты сбросит. Может, подождем?

— Можно и подождать, — согласился Белухин.

Будь благословенно, неведенье!

Когда судьба делает крутой вираж и чаши весов — быть или не быть — замирают в шатком равновесии, когда с каждой секундой может прерваться ход времени и открыться вечность, когда мощные моторы Ли-2 от непосильного напряжения стонут, молят о пощаде — тогда будь благословенно, неведенье!

Ты спасаешь от бунта чувств, от взрыва нервной системы и ужасающей мысли, что через миг ты можешь обратиться в пыль, в ничто, — мысли, к чудовищности которой не подготовлено самое высокое сознание; ты даруешь безмятежный переход к абсолютному покою навсегда, который никто и никогда не потревожит; ты — величайшее благо, заслуженная награда за след, оставленный тобою на земле, за твои земные труды, радости, горести и разочарования. Спящий просто не досмотрит последний сон, бодрствующий заснет с улыбкой, и лишь знающий испытает щемящую горечь расставания со всем, что составляло смысл его, быть может, уходящей жизни.

Поэтому будь благословенно, неведенье! В грузовом отсеке люди спали, разговаривали, смеялись — жили своей пассажирской жизнью, нисколько не догадываясь о том, что самолет влетел в непогоду и отчаянно пытается вырваться из железных лап циклона.

Четыре человека в пилотской кабине знали, потому что знать и бороться до конца было их профессией.

Если быть честным, то Савич, синоптик со Среднего, о надвигающемся циклоне предупредил и просил поспешить. Но сделал он это больше для порядка, так как был совершенно уверен, что циклон идет стороной и не зацепит самолет своим хвостом. А циклон, устойчиво распространявшийся на юг, вдруг круто развернулся на юго-восток, поставив под сомнение благополучный исход полета и чистую репутацию известного всей Арктике «ветродуя» Егора Савича.

Впрочем, о репутации Савича, несмотря на доброе к нему отношение, Анисимов не задумывался. Синоптик, даже самый отменный, — только человек, а человеку свойственно ошибаться. Если уж он не в состоянии познать самого себя, то природу и подавно. Природа приоткрывает свои тайны ровно на столько, на сколько сочтет нужным — чтобы человек не слишком зазнался и не потерял к ней уважение. Вот циклон и решил круто развернуться на юго-восток, чтобы синоптик Савич отныне и навсегда лишился уверенности в точности своих прогнозов. Такое рано или поздно случалось со всеми синоптиками, исключений Анисимов не знал. Да что там синоптики, вечные «козлы отпущения»! В разных они весовых категориях — человек и природа, особенно человек, попавший в другую стихию. Иной раз природа, втихомолку посмеиваясь, ложится на лопатки — радуйся, мол, думай, что осилил; но бросивший ей открытый вызов далеко не всегда может рассказать подробности своего единоборства, как никому ничего не рассказали Амундсен, Леваневский, Экзюпери…