Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести
Читать книгу "Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести"
* * *
Хуже всего было Диме Кулебякину.
Почему — знал только он сам. Валька-повариха, чтоб ее… всегда была баба как баба, на часок приглашала — и будь здоров, а вчера в полночь хотел уйти, чтоб выспаться, — дверь заперла и ключ в форточку выбросила, до утра не отпускала. Конечно, очень бы захотел уйти — ушел бы…
И впервые в жизни бортмеханик Кулебякин изменил своему Ли-2: с прохладцей, без любви подготовил машину к полету, не прогнал как следует моторы. А на вопрос командира корабля кивнул: все, мол, в порядке.
Карбюратор левого мотора — простил, правого — жестоко наказал: обледенели сетка, дроссельная заслонка и диффузор.
Подвел, обманул Матвеича — единственного человека, которого Кулебякин по-настоящему любил и уважал!
Гнали из авиации — Матвеич поручился, отбил; на пятнадцать суток за мордобой сажали — Матвеич приходил в милицию, униженно просил, уводил за руку. Верил! Верил, что Дима Кулебякин, для которого не так уж много в жизни святого, не подведет, что самолет для него свят, что разгульная натура бортмеханика смирится при виде старого, ворчливого Ли-2.
И смирялась. Ни одну подругу свою так не баловал Кулебякин, не было в полярной авиации бортмеханика, более преданного своей машине, готового по первому ее требованию выполнить любой ее каприз. Разве что цветами не украшал.
И теперь за то, что самолет отбивается от циклона одной рукой, был в ответе он, Кулебякин. И если не отобьется — виноват будет только он, и больше никто. И, конечно, Матвеич об этом догадывается — по несвойственной ему, Диме, угодливости, по его суетливости и безмерной готовности выполнить — бегом! — любое указание.
Он лучше других знал материальную часть и с минуты на минуту ждал, что и левый мотор вот-вот даст перебои из-за непосильной нагрузки — за двоих держать в воздухе отяжелевшую машину. Знал и не мог прогнать от себя страх перед лицом почти что неизбежной вынужденной посадки. Не потому, что боялся за свою жизнь — никакого подобного чувства он но мог себе позволить.
В свои двадцать девять лет Кулебякин еще никого не любил, если не называть любовью бурные и кратковременные радости, получаемые от легко идущих навстречу женщин. Но если бы ему так и сказали — никого, он бы искренне удивился, потому что больше всего на свете любил Матвеича и его самолет.
И Кулебякин страдал.