Семьдесят два градуса ниже нуля. Роман, повести

* * *

Послышались топот, крики, залаял Шельмец, и Белухин, кряхтя, сполз с полатей и проковылял в тамбур. Бац! бац! — два выстрела, дикий рев, лязганье засова, кто-то вбежал в тамбур, и засов снова лязгнул.

— Мама родная… — это, конечно, Лиза, ее лексика. Вслед за Белухиным, порывисто дыша, вошли Матвеич и Дима.

— Не уложил? — спокойно поинтересовался Белухин, будто о погоде — метет или не метет.

— Вряд ли, — с извинением сказал Матвеич. — Ранил, наверное.

— Обязательно надо было стрелять? — Белухин поднял палец, прислушался.

— Живой твой медведь, уходит.

— Летел как танк! — возбужденно сказал Дима. — У самых дверей прихватил.

— У вышки еще двое бродят, — добавил Матвеич. — Зозуля с ребятами на скале, надо выручать.

— Опасный, однако, твой подстреленный, — проворчал Белухин, застегивая полушубок и надевая рукавицы. — Что ж, пошли. Топор возьми, Игорь… Ну? Топор, говорю, возьми!

— Я? — спросил Игорь.

— Ты, ты!.. Ладно, оставайся за старшего. Бери топор, Дима.

— Куда ты пойдешь, скрюченный? — запричитала Анна Григорьевна. — И без тебя народу хватает!

— В самом деле, оставайся, — сказал Матвеич.

— Помолчи, старая! — повысил голос Белухин. — Цыц! — рыкнул он на Шельмеца, который сунулся было за ним. — Мы скоро. Дверь не забудь, Игорь.

Матвеич пропустил вперед Белухина и Диму, обернулся, будто хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел. Дверь хлопнула, Чистяков тут же выскочил в тамбур и закрыл засов.

— Мама родная…

Я взглянул на часы, ровно сутки назад мы совершили посадку. Медленно идет время — для тех, кому делать нечего…