Сокровище Родины

XXII

Команда проснулась.

— Ну, вставай, что ли, мальчишка! — услыхал над собою Урвич голос старого Джона. — Ах, я и забыл, что ты ещё связан… Развяжите его.

Урвича освободили от верёвок, подняли и поставили на ноги.

Старый Джон, одетый в праздничный костюм Нокса, очевидно, вступил во владение вещами шкипера; он оглядел Урвича и, рассмеявшись, сказал:

— Хозяин! Хорош хозяин шхуны, нечего сказать… Да такое судно, как «Весталка», не по рылу тебе, мальчишка… Ну, так вот, я взял его себе, и в моих руках быть ему куда приличнее… А ты слушай меня внимательно. Твой приятель мистер Нокс пошёл нынче ночью командовать рыбкой на морской глубине, а ты остался в живых только благодаря своему искусству готовить кушанья, чего я, по правде сказать, совсем не умею. Так вот, каждому своё. Мне твоя шхуна, которой ты управлять не умеешь, а тебе мой камбуз, где ты распоряжаешься отлично. Ты нам сегодня сделаешь макароны и хороший кусок солонины. Мы тоже любим поесть хорошо. И имей в виду ещё вот что: первое неповиновение — двадцать ударов линком, а по второму — прямо за борт без всяких разговоров в гости к мистеру Ноксу… Ну, а теперь марш на своё место!

Он говорил, держа руки в карманах и расставив по-морскому ноги. С последними словами он повернулся спиной и пошёл по направлению к юту, как будто и не сомневался, что его приказание будет исполнено без возражения.

Урвич не возразил.

Он был готов к тому, что сказал старый Джон, и знал уже вполне определённо, что станет он делать и как ему быть.

Он пошёл в камбуз; руки и ноги, затёкшие от верёвок в течение ночи, плохо повиновались и болели у него… Он сделал над собою усилие и пошёл.

— Эй, мальчишка! — окликнул его один из матросов, рост и сложение которого подходили к внешности Урвича. — Поменяемся-ка, брат, с тобою платьем, тебе в камбузе и в моём хорошо будет, а мне тоже пощеголять лестно.

Хохот остальной компании явился как бы одобрением словам матроса.

Урвич безропотно отдал свою одежду, а сам надел рваные, грязные панталоны и куртку матроса.

Переодеваясь, он увидел, что всё тело у него в синяках. С ним не очень-то церемонились, когда связывали ночью.

В камбузе нашёл он небольшой нож в кожаных ножнах, отточил его и спрятал в карман.

Он принялся готовить обед, и пока был занят им, его не тревожили, и никто его не трогал.

После обеда его заставили мыть палубу и отскоблить кровяные пятна на ней.

Умерший Билли-Том был, вероятно, уже выброшен за борт; по крайней мере, Урвич не видел его на шхуне.

Двум раненым, лежавшим в матросской каюте, он носил есть и нашёл их очень слабыми.

К вечеру один из них умер.

Таким образом, на шхуне оставалось всего четыре человека, кроме Джона.

Умершего, когда убедились, что он покончил с земными счётами, без всяких церемоний спустили за борт, привязав ему тяжесть к ногам.

Происшествие это всё-таки произвело некоторое впечатление.

Среди четырёх матросов произошло как бы волнение, они были возбуждены событием прошлой ночи и смертью двух товарищей.

Урвичу пришлось быть свидетелем неприятной сцены.

Матросы узнали, вероятно, вчера ещё ночью о существовании кладовой за кают-компанией и о запасе рома.

Они потребовали от Джона, чтобы он дал им несколько бутылок.

Джон в шкиперском одеянии вышел к ним и, расставив ноги, засунул руки в карманы.

— Рому не дам! — коротко заявил он.

— Мы требуем! — в один голос крикнули четыре человека.

Джон поднял голову:

— Что-о!..

— Мы требуем рому! — повторили опять.

— Я сказал — не дам. Вы перепьётесь, а что будет со шхуной?

— Ты не гувернёр нам, мы не школьники, давай рому, говорят тебе!

С каждой секундой возбуждение росло.

Матросы наступали. Урвич, следивший издали, был уверен, что если Джон не исполнит требования, его изобьют.

Но он стоял твёрдо на месте, нисколько не смущаясь, как будто всё это было привычно ему и входило даже в порядок вещей.

— Чего лезете! — крикнул он, покрыв четыре голоса. — Я сказал, что не дам!

— Так мы возьмём силой!

И они подвинулись.

Джон спокойно вынул из кармана револьвер и поднял его.

— Назад! Кто осмелится, я ему пулю всажу…

В ответ послышался глухой ропот, но недовольные сейчас же стихли и, ворча, разошлись.

Джон спрятал револьвер в карман и ушёл к себе.

«Они трусы. Так и должно, впрочем, быть подлым негодяям!» — заключил Урвич.