Том 8. Статьи, рецензии, очерки

IV

Оказывается, однако, что еще не кончено, председатель пытается опять перейти к следующему вопросу, но целый ряд ораторов, на этот раз очень настойчиво, просит слова по тому же вопросу. Последние слова Николая Федоровича, сказанные с оттенком сдержанного негодования, пробившегося через легкую и веселую форму его речи, вызывают сочувственные отклики у всех, в ком не заглохли земские традиции. Еще недавно казалось, что большинство на стороне громко заговорившей «практики». Теперь общий вид собрания меняется, точно кусок материи, повернутый другой стороной.

Первым подымается А. М. Ермолов. Это старый либерал и бывший земец. Под влиянием новых веяний «дворянской эры» он, – говорили, – вдруг уверовал в «призвание дворянства», бросил земскую службу и вместе с молодежью стал в ряды земских начальников. Этот поворот удивил его старых товарищей и произвел известную сенсацию в пользу новой реформы. «Видите, – даже Ермолов пошел», – говорили в Нижнем. Человек состоятельный, независимый, со средствами, всю жизнь проведший в своем имении, «на земле» и на земской службе, он как бы отмечал, с одной стороны, разочарование в либеральных началах эпохи реформ, и с другой – поворот к идеям сословно-дворянской эры…

И когда теперь этот человек поднялся с своего места, – все насторожились. Что скажет Ермолов и чью сторону станет защищать: господ лукояновских дворян и земских начальников, «призванных волею монарха к опеке над крестьянами», или земства со статистикой.

Красивый седой старик говорит спокойно, но с тем же оттенком сдержанного пафоса, который прозвучал в заключении речи Анненского. Он тоже человек земли: он всю жизнь провел в своем уезде на разных видах местной службы. И он должен признаться, что сам разделял некоторое предубеждение против статистики. В том уезде, где он живет, было произведено обследование статистической экспедиции, и он лично видел ее участников. Он просит извинения у глубокоуважаемого Николая Федоровича, но должен признаться: когда двое «молодых людей» явились к нему в имение в Сергачском уезде, он позволил себе… незаметно, среди разговора, произвести маленький смотр тем данным, какие они собрали. И он был поражен той изумительной точностью, подробностью и определенностью сведений, какую проявили эти наезжие молодые люди. Не было вопроса, даже самого детального, о той или другой семье, о том или другом домохозяине, на который молодые люди не нашли бы в своих карточках ясного ответа. Эту поразившую его, старого практика, осведомленность он может объяснить себе лишь двумя обстоятельствами: это, во-первых, чрезвычайная добросовестность и преданность делу работников, а во-вторых, – глубоко и всесторонне обдуманная система, которая легла в основу обследования. И то, и другое, то есть подбор работников и метод исследования, зависели от руководителя статистического бюро, которому и губернское земство и все население обязаны в этот тяжелый год глубокой благодарностью.

Старый земец кланяется в том направлении, где сидит Анненский, и садится на место. За ним стремительно поднимается фон-Брин, председатель княгининской земской управы. Это – человек сравнительно молодой, не сбросивший еще гусарской формы, которую носил до перехода на земскую службу, и для большинства еще не вполне выяснившийся. На него обе стороны тоже смотрят с ожиданием.

Он начинает с некоторой горячностью: он считает обязанностью подтвердить все, что Николай Федорович Анненский сказал относительно Большого Мурашкина. Если исключать из поуездных итогов урожаи на землях таких сел, то ведь придется также исключить все частновладельческие и дворянские земли, так как дворяне тоже не землепашцы и тоже частью сдают землю в аренду. Он считает своею обязанностью также присоединиться и ко всему, что А. М. Ермолов сказал о личном составе и работе статистиков… Он тоже имел случаи наблюдать эту работу и заявляет, что собрание может с полным доверием отнестись к данным, на которых губернская управа основывает свою смету…

Ответом служит одобрительный шорох голосов. Встают еще два-три человека. Им явно нечего прибавить по существу, и в своих коротких заявлениях они выражают лишь потребность дать отзыв на те ноты, которые Николай Федорович задел в конце своей речи. И прежде чем председатель успевает, наконец, перейти к следующим вопросам, в собрании, в огромной части чисто бюрократическом, разыгрывается маленький апофеоз статистическому бюро и идеям старого земства…

Сконфуженная «практика» хранит полное молчание…