Алая заря

Глава пятая, в которой хуже худшего бывает

У бабы Вали жилось сносно, хотя характер у нее был сложный. Ходила она прихрамывая, поэтому Соня благоразумно решила дать ей отдыхать побольше и взяла на себя столько обязанностей по дому, сколько смогла, не подозревая, что на каждое ее действие — не имело значения, правильное или нет — у бабы Вали найдется слишком много слов. Далеко не хвалебных.

Разумеется, Соня была очень благодарна за жилье, но ежедневные упреки она слушала сквозь стиснутые зубы. Не пол помыла, а размазала грязь. Не подмела, а пыль встряхнула. Картошку не пожарила, а маслом залила и погрела. И говорила не по-нашенски!

— Баб Валь, это же работа моя. Я учительница, — оправдывалась Соня, не отрываясь от проверки тетрадок. — Брат же ваш тоже английский знает.

— Брат мой как был балбесом, так и остался. Семью столько раз бросал, пока разъезжал по своим Лондо́нам, а бабка твоя с пузом ходила и помощи просила у всех родственников — одна-то не справлялась. А ты могла б что полезнее выбрать! Младшие классы учить вот. Это важнее. Все с малых лет закладывается.

Соня скрипела зубами, но не перечила.

Когда она была совсем маленькой, она помнила, что баба Валя была очень доброй и смешливой. Она частенько приходила в гости и каждый раз приносила ей гостинцы: шоколадку “Аленку”, а летом еще и горсть гороховых стручков со своего огорода — Соня горох обожала и всегда съедала прямо с маминой грядки, поэтому кончался он очень быстро. Теперь бабе Вале было уже семьдесят четыре, и она стала несговорчивой и придирчивой, горох не выращивала, “Аленкой” не угощала, зато с аппетитом ела сладкие пироги, которые готовила Соня. Только они критики и не удостаивались — хоть что-то она одобряла, пусть и молча.

— И замуж тебе уж давно пора, — непременно добавляла баба Валя после того, как любимые темы исчерпывались. — Засиделась в девках!

Когда приезжал Степка, она веселела и превращалась в очаровательную бабушку, которую будто милиционер только что перевел через дорогу. Он ей очень нравился, его она захваливала и смущала.

За первые две недели сентября он наведывался пять раз: водил Соню в театр и на местный концерт, гулял с ней по паркам и лез целоваться там, где никто не видел. Баба Валя по вечерам накладывала ему побольше еды, которую готовила Соня, наливала чай, а после восьми вечера выпроваживала домой в Горький. Степа уезжал расстроенным, но ему было не привыкать.

Две с половиной недели сентября пролетели стремительно.

Соня сильно уставала в школе, но это не останавливало ее от регулярных задержек допоздна. К сожалению, засиживаться приходилось не потому, что она проводила факультативы и устраивала английский клуб — Любовь Васильевна добро на это так и не дала. Нет, вместо этого Соня придумывала планы уроков и составляла упражнения и проверочные для всех классов, которые ужасно отставали от программы. Дома присесть после готовки и уборки удавалось только тогда, когда накапливалась стопка тетрадей с домашними заданиями, а отдохнуть — только укутавшись одеялом на скрипящей койке ночью.

На уроках было чаще трудно, чем легко и весело. Соня старалась увлекать младшие классы, как могла, но чувствовала, что того энтузиазма, который она испытывала на своих уроках английского много лет назад, нет, а как растормошить и оживить детей, пока не придумала. Послушные дети выполняли все, что им было сказано, но их глаза не блестели от любознательности и стремления к знаниям — и блеск Сониных понемногу затухал тоже.

С 9 “Б” отношения сдвинулись с мертвой точки, но лучше бы не сдвигались. На следующих двух уроках они играли в карты, складывали самолетики и пускали их летать по всему классу, самые бесстрашные и наглые устроили пародийный спектакль со случайными английскими словами прямо у нее под носом, а некоторые помахали ей руками, как только она зашла в класс, и сбежали.

Заслуги Сони в том, что позже они все-таки присмирели, не было никакой. Это Любовь Васильевна пришла на четвертый, на пятый, а затем и на шестой уроки, благодаря чему все неподвижно рассаживались по своим местам и не издавали никаких лишних звуков. При всей своей правильности картина выглядела жуткой: дети замирали, словно были самым примерным классом на свете, однако Соня ясно видела напряженные спины и презрительные взгляды и понимала, что, видимо, они недолюбливают ее за стукачество. Очень обидно и незаслуженно!

Когда Соня осторожно спрашивала их о чем-либо по кое-как пройденной теме, они открывали рот, чтобы сказать, что не знают ответ на вопрос — “I don’t know”. Она быстро пожалела, что научила их этой фразе. Да, научила — хоть чему-то! — но успех был уж очень сомнительным. Девятиклассники начали с совершенно серьезными минами издеваться над ней, вставляя эту фразу в любых ситуациях и в немыслимых вариантах корявого произношения. “Айдоуноу”. “Ай дунт кнов”. “Ай дон нау”.

Любовь Васильевна все замечала на своей последней парте, делала какие-то записи в блокноте и странно кривила лицо. А может, и не кривила. Соне за учительским столом было плоховато видно, так что это могло и воображение дорисовать.

Кристина с колготками делала вид, что проблемы с ними у нее вообще не было, а значит и помощи от Сони — тоже. Рядом со своими товарищами она сидела с таким же каменно-презрительным лицом. “Ай донт ноу” разве что произносила верно — только этим и отличилась.

А Дима Корешков, временно потеряв контроль над бунтарями, наверное, навсегда вычеркнул Соню из кандидаток в “любимые училки”. Он глазел на нее так часто и пронзительно, что от неловкости ее всерьез начинало подташнивать.

Долго все это длиться, конечно же, не могло, и уже на седьмой урок Любовь Васильевна приходить отказалась, поэтому Соня заранее предчувствовала катастрофу.

— Как долго с вами нянчиться нужно, Софья Николаевна? — спросила та в учительской, чуть не заставив ее подавиться чаем. — Сегодня отпускаю вас в свободное плавание.

Марина принесла целый пакет вкусных конфет в честь своего дня рождения, но даже первую после этого предупреждения Соня доела с трудом.

— Со мной она тоже нянчится, — задумчиво сказала Марина, когда та ушла. — Я совсем не знаю, что с 9 “Б” делать. География им не нравится. И меня они ненавидят…

Виктор Иванович, который сидел рядом с ними за столом и ел только конфеты, без чая, усмехнулся.

— Им вообще ничего не нравится. Русский с литературой тоже не удостоились их внимания. А это, между прочим, самые важные предметы.

— Вам, Виктор Иваныч, проще, — возмутилась Марина. — Вы хоть и молоды, но мужчина. Дети вас лучше воспринимают и больше уважают.

— Едва ли.

Соня слышала, что боятся девятиклассники только директора, завуча, учителей истории, математики и физры, а вот всем остальным приходится тяжко. Но Виктор Иванович лукавил: он с девятиклассниками как-то ладил — чему-то за три года все же научился.

— Знаете, в чем секрет наших глубокоуважаемых опытных коллег? — склонив голову набок, задумчиво проговорил он.

— В чем? — спросила Марина вяло, не надеясь на полезный совет.

— В особых ежовых рукавицах.

— Мне Миша Воронин на первом уроке говорил, что все дело в зубах, — вздохнула Соня. — Но ведь ни ежовые рукавицы, ни зубы не подходят. Детей нужно воспитывать не угрозами и грубой силой. Не через страх!

Виктор Иванович вскинул брови, а Марина даже перестала теребить фантик от конфеты и непонятно с чего хихикнула, прикрывая рот ладонью.

— Наивная Сонечка, — покачал головой Виктор Иванович.

Они, конечно, пересекались ежедневно и постоянно сидели втроем в столовой, но такая фамильярность Соню раздражала — сближаться и дружить с человеком, который был к ней неравнодушен, она не хотела.

— Софья Николаевна я, не путайте!

— Да-да, Софья Николаевна, — небрежно отозвался Виктор Иванович. — В общем, вы наивны. Времена настали другие. Ни добрым словом, ни красивыми обещаниями современных детей уже не проймешь. У целой трети класса родители в партийных органах сидят. Отец Димы Корешкова — первый секретарь Горьковского обкома. А? Как вам такое?

— Но я слышала, что в 9 “Б” много ребят из неблагополучных семей, — растерянно пробормотала Соня.

— И это тоже правда. У Миши Воронина, например, отец — местный алкоголик. Когда-то классов было два и какое-никакое разграничение было, а потом ученики и учителя разбежались, школу их прошлую закрыли и всех оставшихся перевели сюда. Двадцать два человека — как тут делить, если и так учителей не хватает? Это трудный класс, потому что выходцы из неблагополучных семей связались с обласканными детьми из приличных. И вот кашу-малу эту мы с вами теперь кушаем и не можем прожевать.

— Кушаем и не можем прожевать, — фыркнула Марина. — Ну Виктор Иваныч! Покрасивше бы хоть подобрали метафору, что ли.

— Зубы для каши не нужны, — сказала Соня.

— Для обычной, может, и не нужны. А нашу размягчать чем-то надо.

Марина скорчила гримасу отвращения.

— Какая гадость.

Соня согласно качнула головой. Затем, положив так и не развернутую вторую конфету на стол, поднялась.

— Пойдемте уже. Звонок скоро.

Несмотря на то что она всех поторопила и выдвигались от учительской они вместе, сама она добралась до класса на третьем этаже только после звонка. Опоздание не было нарочным — Соня просто не торопилась и невольно отвлекалась, так что успела и в туалет забежать, и понаблюдать за младшими классами в школьном дворе, которые шумной толпой спешили на урок физкультуры.

Ее почти не задело то, что, увидев ее без завуча, большинство девятиклассников даже не потрудились встать — это было ожидаемо. Некоторые ребята по привычке поднялись, но тут же, не дожидаясь разрешения, сели обратно, когда Корешков мрачно на них взглянул. Даже скромные и довольно тихие девочки, которых, как Соня насчитала, тут было пять, следовали примеру большинства и не выделялись своим послушанием.

Это стая диких и неприручаемых волчат.

Зубы показать им? Что за глупость!

Если Соня попытается провести нормальный урок, а в ответ на их сопротивление начнет кричать и угрожать им прогулками к директору и вызовом родителей в школу, они быстро оскалят уже свои зубы, устроят очередной погром и Соне опять придется шагнуть за порог кабинета, чтобы не задохнуться от мятежного духа, охватившего все пространство.

Она вытащила из портфеля стопку листов, которые накануне вечером вручную исписала простыми упражнениями, разделила на три части и пустила по рядам. Она бы не удивилась, если бы почти все листки затерялись уже на первых партах, но в итоге оказались они практически у всех.

— Это че? — лениво протянул Корешков.

— Контрольная. Пишите. До конца урока.

После первого же слова отовсюду послышались возмущения и недовольный ор.

— Э!

— Чево?

— Э-э-э!

— Да вы че? Какая еще контрольная?

— Мы ничего ваще не знаем!

— В жопу английский!

На короткий миг Соне захотелось объясниться, но она опустила взгляд на свой изрисованный мелом стул и передумала.

Свободный стулья находились в конце кабинета, и по дороге туда Соня искренне опасалась получить подножку или чего похуже. Беспокойство оказалось не напрасным. Когда она возвращалась к учительскому столу с чистым стулом в руках, друг Димы Корешкова Ваня Дорохов шлепнул ее сзади по бедру — не сильно, не больно, но унизительно. Класс дружно взорвался хохотом.