Волосы циннвальдитового цвета

— Теперь я никак не могу помочь твоему сыну.

— Речь не о Толике, — она закатила рукав и продемонстрировала ему порез на руке.

— Ты что, рехнулась! — взъерепенился Доронин. — Приходить ко мне в таком виде! Да ты отдаешь себе отчет в том, какой скандал поднимется, если выяснится, что ко мне в кабинет заваливается окровитель!

— Скажем, сто тысяч в месяц замнут скандал?

— Какие еще сто тысяч? Ежемесячно, — он хмыкнул. — Убирайся отсюда, я не собираюсь тебя покрывать.

— Я никуда не пойду, пока ты не ответишь. Тебя интересует ежемесячная прибавка к доходам в размере ста тысяч.

— Нет.

— Ста пятидесяти.

— Уходи!

— Двухсот. Это последнее слово. Я не шучу. Нас никто сейчас не слышит. Двести тысяч в месяц. Как тебе сумма?

Доронин пристально изучал ее лицо, видимо, разглядев там нечто особенное, он сдался, смягчился, указал на стул.

— Коротко и по делу, что ты предлагаешь?

— Уничтожь базы некоторых граждан, а сигналы их блюстителей исключи из реестра сервера-приемника. Только десять человек. За это ты ежемесячно будешь получать двести тысяч.

— Чем планируете заниматься?

— Торговлей.

— Сейчас уходи, я подумаю. Если решусь, тогда позвоню тебе завтра и назначу встречу.

Он выполнил просьбу без лишних вопросов.

Прибыль росла, платить ему стали по полмиллиона в месяц. Куда он тратил деньги, Агния не знала, но Доронин продолжал настаивать на расширении торговли и увеличении собственной доли.

Деньги полились на нее, как из рога изобилия. Тогда они уже жили вместе с Кириллом, она целиком доверяла ему, потому переводила свою долю на его счета. Примерно через два года он сообщил ей, что нужная сумма собрана и нет нужды оставаться здесь. Можно ехать и до конца дней тратить заработанное.

— Еще и на внуков хватит, — уверил ее Кирилл.

Тогда Агния пустилась на поиски сына. Она пошла прямиком к отцу, но на вопрос, организует ли он их встречу, старик не дал конкретного ответа. Когда же она навестила отца в следующий раз, он сказал, что Толик не считает нужным встречаться с матерью. Его не интересует отъезд, здесь много дел, пояснил старик. Тогда она впервые за долгое время по-настоящему поругалась с отцом. Она употребляла такие слова, от которых даже на лице негра темной ночью можно было бы разглядеть румянец, бросалась в него посудой из его же шкафа. В конце прокляла его за то, что втянул сына в свои темные делишки. После ей стало стыдно, она просила у него прощения, но встречи с Толиком так и не добилась. Всякий раз намекая на отъезд из города, она просила отца позволить ей поговорить с сыном, но он отказывал, оставаясь до жестокого суровым.

За те несколько лет, что прошли со дня ссылки сына, она ни разу его не видела. Оставалось только верить на слово старику, которого она возненавидела, и повторять, что с сыном все в порядке, он жив и здоров. Себе Агния дала слово, что никогда не уедет из города без Толика. Чтобы не случилось, она отыщет его. По мере возрастания влияния их банды, росли и возможности Агнии, Кирилл раскинул свои сети на прилежащие к городу территории, охватывал площадь, населенную более чем двенадцатью миллионами человек, зарегистрированных легально! Шансы отыскать Толика увеличивались.

Поэтому Агния не теряла надежды снова встретиться со своим блудным отпрыском. Память — как сеть, потянешь за одну ниточку, достанешь целый клубок воспоминаний. Она вспомнила, как сидя за письменным столом в гостиной Кирилла, они вдвоем выдумывали себе клички.

— Гулливер, — настаивал Кирилл. — Он персонаж популярной еще в государственный период книги. Звучит грозно, сильно, внушительно. То, что мне нужно.

— Глупость, — возражала Агния. — Только послушай: Гу-л-ли-ве-р, — намеренно растягивая звуки, произнесла она.

— Ты ничего не понимаешь. Он был великаном, вот, смотри, — на информационной панели, за которой сидел Кирилл, замелькали рисунки гиганта, нарисованного на фоне маленьких человечков. — Имя отражает его сущность. Гулливер звучит как имя гиганта, для которого человек не больше мух. Именно такое впечатление должен производить на остальных. Меня должны бояться и уважать.

— Гули-вер. Гули-гули — так каких-то животных, кажется, подзывают. Таких, знаешь, с перьями, клювами, как курицы, только лапы другие. — Агния никак не могла вспомнить название этой птицы.

— Вон, слушай: персонаж нравоучительных книг некоего Свифта, в которых повествуется о его похождениях, участии в войнах и походах против могущественных государств древности. Гулливер олицетворял дух свободы угнетенного государством народа, который стремился свергнуть оковы правителей, но не мог это сделать, не устроив революцию. А ты говоришь смешно! Гулливер — так и чувствуется угроза.

— А я, значит, Аглая.

— Ты Аглая. А чем тебе не нравиться? Почти как Агния.

— Я понятия не имею, что это значит.

— Пишут, имя государственного периода. Наименование цвета. Синоним слова алый. Подходит же, ты вся такая румяная.

— Была, пока не начала пускать себе кровь, — парировала Агния.

Кирилл не стал развивать эту тему, погрузился в работу с информационной панелью.

Агния вспоминала эти дни, слабо улыбаясь. Тогда они только начинали, не верилось, что их затея осуществится, потому мечтать было проще. Теперь всё изменилось. Мечты стали реальностью, нужно было делать следующий шаг, но Агния не могла.

Посидев еще немного, она собралась ложиться спать, не дожидаясь Кирилла, но тут щелкнул ключ в замке входной двери. Он все-таки пришёл. Агния выскочила к нему навстречу. Кирилл выглядел уставшим, измотанным. Тяжелые веки приспущены, взгляд его был виноватым.

— Извини, что там накричал на тебя, — сказал он первым делом. — Но ты понимаешь, я не могу позволить подрывать мой авторитет.

Агния кивнула, давая понять, что извиняться не обязательно.

— Я не хочу, чтобы вы убивали Артема, — сказала она.

— Решение уже принято. Пойми, у нас нет другого выбора. Разве только…

— Договаривай.

— Разве только мы сегодня же уедем, — он разулся, подошел к ней вплотную. — Исчезнем из города раз и навсегда. Убежим от твоего брата, от этих глупцов. Там, на западе, нас никто не поймает, никаких доказательств нет.

— Но Толик…

— Если согласишься, соберем вещи прямо сейчас, я найму машину, и мы покинем город. Никого не придется убивать, смоем всю кровь, которой успели выпачкать свои руки.

— Я не могу без сына.

— Он взрослый, самостоятельный. Позволь ему жить своей жизнью. Он сделал выбор, так пускай несет за него ответственность.

Агния опустила голову, не знала, что сказать.

— Так как, Агния? Ты можешь спасти жизнь несчастному дураку. И его, и нашу шайку, скорее всего, арестуют, но ведь никто не умрет. Они отсидят срок и выйдут на свободу. Возможно, заживут лучше, чем сейчас. А так, кто знает, чем мы закончим, если пойдем дальше. Чем шире разворачиваемся, тем сложнее скрывать нашу деятельность. Собственник, тот уже давно о чем-то подозревает, вот-вот выйдет на нас. Собираемся и едем? — спросил он, приковав свой взор к её лицу.

Так хотелось махнуть на всё рукой и ответить да. Она представила себя на берегу Средиземного моря или, быть может, Атлантического океана, с коктейлем в руках, прислугой, кружащейся около нее. Ей хотят угодить, разговаривают с ней почтительно, заискивают. Как же хотелось, чтобы эта мечта когда-нибудь стала реальностью. Когда-нибудь, но не сейчас. Агния не могла забыть сына.

— Нет, — ответила она.

Кирилл вздохнул.

— Тогда у твоего протеже Куркова не остается шансов. Прости.

На том и закончился их вечерний разговор.

…

На следующее утро Агния проснулась поздно — в двенадцать часов дня. Кирилла дома не было, а на кухонном столе лежала записка следующего содержания:

«Звонила твоя племянница, обещала приехать в гости. Уж не знаю, что ей надо. Я ушел по делам, вернусь поздно, не жди».

Исчезновение Кирилла не удивило Агнию. Он постоянно пропадал, часто не на один день, так что в этом она не видела ничего страшного. А вот визит племянницы казался удивительным и пугающим в контексте происходящих событий. Тамара Доронина была любимицей отца, но не только и не столько потому, что была его единственным ребенком. Главная причина — она приходилась внучкой Юрию Павловичу Костицыну, собственнику городской земли и ряда крупнейших промышленных предприятий на территории города и в округе, на арендуемой земле. Тамара не была прямой наследницей, маловероятно, что она могла рассчитывать занять место деда, но Вячеслав был доволен самим фактом родства с Костицыным. Поэтому дочку свою Доронин хаял и лелеял. Она получила превосходное образование, была хороша собой, холодна и расчетлива, обладала исключительным здоровьем (в свое время Славик жаловался на то, сколько денег заплатил генным инженерам, но следом добавил: «С лихвой окупится»). Идеальная наследница состояния Доронина. К тете Тамара никогда не питала привязанности, за все время самостоятельной жизни она ни разу не навестила Агнию, совершенно не интересовалась ее жизнью и здоровьем. Тем загадочнее становился её предстоящий визит. Тамара явно не чаевничать собиралась.

Часов в двенадцать пополудни позвонили, автоматически включился домофон. То пришла племянница. Выдавив неестественную широкую улыбку, Агния открыла дверь и впустила ее внутрь.

— Подросла-то как! — восхитилась Агния. — В такой интересный цвет перекрасилась.

— Да. Циннвальдитовый. Нравится? — у племянницы был приятный низкий голос.

— Тебе любой подойдет, заходи, — она помогла Тамаре раздеться и проводила ее в прихожую.

— Уютненько тут у вас, — сказала племянница.

— Чем богаты. Детьми мы, правда, пока не обзавелись.

— А что Толик? Так ничего о нём и не слышно?

Агния нахмурилась. Она не хотел разговаривать о родном сыне с девчонкой, которую видела второй раз в жизни.

— Нет, — грубо ответила Агния. Тамара, похоже, поняла, что тему поддерживать не стоит, заговорила об интерьере комнаты, нахваливая теткин вкус и сравнивая ее с дизайнерами, о которых Агния слыхом не слыхивала. Немного поболтав, Агния пригласила гостью на кухню, та отказываться не стала. Тамара оказалась девушкой словоохотливой и образованной, она с удовольствием делилась своими наблюдениями и замечаниями по поводу современной жизни.

— Вот все повторяют, капитализм — это самая эффективная система, самая правильная и самая лучшая. Ресурсы используются экономичнее, рынок отбрасывает неспособных и дает выиграть самым лучшим, — рассуждала Тамара. — А между тем, что мы наблюдаем сегодня? Состояния выбившихся в люди родителей растрачивают их дети, ресурсы спускаются в воздух, а всё из-за чего? А всё из-за того, тетя, что мы упорно продолжаем держаться за традиционный уклад, традиционные ценности. Да, революция и капитализация общества дали нам многое, но революция произошла в обществе, а не в умах. Мы уничтожили государство снаружи, но не смогли расправиться с ним изнутри. Вот смотрите, если хорошо подумать, почему все воспевают дифирамбы семье, так высоко ценят доверительные отношения между родственниками? Чем, к примеру, для капиталиста сын отличается от любого другого работника? Почему отец оставляет состояние своему возможно и не приспособленному для несения столь почетной ответственности чаду? А всё потому, что нелепо следует по сути глупым, неоправданным биологическим импульсам. Да, никто не отрицает, генная инженерия подняла шансы рождения у богатых способных и умных детей, но ведь роль воспитания никто не отменял. Одни исследователи продолжают настаивать на генном детерминизме, другие стоят на позиции ключевой роли воспитания и, пожалуй, я солидарна с последними. Скольких замечательных, перспективных ребятишек загубило дурное влияние внешней среды! Когда я училась в университет, знавала многих талантливых выходцев из состоятельных семей. О, мой университет, наверное, был лучшим в мире. И я там далеко не самая богатая, но выбивалась в лидеры. Был только один паренек, тощий, чахлый, но при этом невероятно умный. Казалось, он живет одним только духом. И вроде гены у него отборные, инженеры работали лучшие из лучших, а вон что вышло. Его не сильно заботили внешность, внимание. От того, наверное, он меня и раздражал. Я не могла обойти его в учебе, как ни старалась, но хуже того, ему до моих стараний не было никакого дела. Он погружался в какие-то наивные мечты о социальном равенстве, совершенном обществе. Как итог, этот гений-отличник, лучший из лучших на курсе, разорился через год после смерти своего отца. Казалось, перспективный, но что-то в нем было не так, не создан он для управления крупным предприятием. То ли дело я, уже сегодня руковожу кучей филиалов, которые приносят невероятный доход. А ведь уступала ему, во всем уступала. Достанься состояние его отца кому-то еще, мне, к примеру, и была бы возможность приумножить капитал, а так лопнул очередной пузырь. Шума много, толку мало. Поэтому я и говорю — семья не должна цениться так высоко, как она ценится сегодня. Семейные узы, как оковы, мешают капиталу перетекать из одного русла в другое с максимальной эффективностью. Я за то, чтобы модифицировать наследственное право. Капиталисты должны передавать свое состояние тем, кто лучше справится с управлением, а не тем, кто в силу случайности является их близким родственником.