Малиновые облака

Глава первая

Звон морозный — в городах,

Вьюги грозной стон — в полях…

Мчатся сани в те края.

Где рожден и вырос я.

Ну-ка громче свистни, брат!

Резвый конь дороге рад.

Вскинь-ка вожжи от земли,

Чтоб под полоз не ушли! Йыван КЫРЛЯ, «В дороге»

Как всегда, Николай Воронцов проснулся ровно в семь утра. По привычке сразу же сбросил с себя одеяло — он не любил залеживаться — и вдруг вспомнил: торопиться некуда, с сегодняшнего дня он в отпуске. Что же делать? Так и валяться в постели целый день, весь месяц? Ни одного отпуска Ни-качай не проводил в Йошкар-Оле, всегда забирался куда-нибудь подальше. Побывал в Крыму, Узбекистане, Казахстане, на берегу Балтийского моря, даже посмотрел болгарскую землю. Ездил и по завкомовским путевкам, и просто так, дикарем. Дикарем даже лучше: ни условий тебе приписанных, ни режимов. Живи, гуляй, как душа желает! Тем более, когда ты один и лет тебе не так уж много. В общем, всяко бывало за те годы, как окончил институт и приехал на завод. На службе, в отделе главного механика, его ценили как работоспособного, подающего надежды молодого специалиста и отпуск давали всегда летом. А нынче нежданно-негаданно предложили зимой. Что-то там с графиком не увязывалось. И не просто зимой, а в самые что ни на есть холода — в рождество. В такую пору хоть к черту на кулички поезжай — везде снег да стужа.

Вчера он ругался в заводском комитете, хотел вообще отказаться от отпуска. Ходил и в партком. Только бесполезно. Везде слышал один ответ: «Ты пять лет подряд отдыхал летом, отдохни разок и зимой». Вообще-то, конечно, резонно, не велика персона, другие инженеры тоже зимой отдыхают.

Вспомнив бесплодные хождения по начальству, Николай махнул рукой, снова натянул на себя одеяло и постарался забыться. Нет, теперь уже не заснуть. Хоть и вытолкнули в отпуск среди зимы — а это надо расценивать именно так, — настроение почему-то все равно было приподнятое. Так и взлетел бы с койки! Отчего бы это? После того, как он пошумел в завкоме, видимо, что-то было еще. И конечно, приятное. Что же? Вечером один ходил в театр, посмотрел «Пасеку» Чавайна, а когда вернулся домой, занялся уборкой. Мокрой тряпкой протер пол, подоконники, начисто перемыл всю кухонную утварь и, попив чайку, лег спать. Вечером как будто ничего особенного не произошло, чтобы сегодня проснуться в таком просветленно-радостном расположении духа.

И вдруг вспомнил! Это был сон. Во сне совершенно отчетливо, как наяву, он видел мать. Сидят как будто в своем родном доме, в деревне Курыкумбал, рядышком, на длинной, до единой щелочки знакомой лавке, Мать нежно гладит сухой ладонью его плечо и ласково-обиженно говорит: «Совсем ты забыл меня, сыночек. Хоть бы разок навестил. Посмотрела бы на тебя, порадовалась…»

Приподнятое настроение сразу же сменилось запоздало-горьким упреком самому себе: ведь матери-то уже нет… — Как же так получается? — вслух проговорил Николай. — Выучился на инженера, имею хорошую работу, квартиру, катаюсь по разным югам — и совсем забыл о взрастившей тебя земле… Стыдно признаться, но даже не представляю, какой сейчас стала деревня. А может, уже не деревня, село? Когда ты, наконец, выберешь время побывать дома?

И тут же пришло решение: «Поеду в деревню! Вот так, неожиданно, никого не предупреждая, возьму и махну. Впрочем, предупреждать уже некого».

С этими мыслями он вскочил с кровати, босиком побежал в кухню, вытащил из холодильника кусок колбасы, три яичка. Быстро приготовил яичницу, поставил на газ. Пока в сковородке швыркало и шипело, успел умыться и одеться.

Завтракал он почти на ходу, бегая то к раскрытому чемодану в комнате на полу, то к сковородке на кухне. Так же, не мешкая, смахнул со стола, притворил форточки и, дожевывая, натянул на плечи свое короткополое пальто. Все вроде готово, ничего не забыл, ничего не оставил. Закрыл квартиру — и бегом по лестнице.

Опомнился внизу, у почтовых ящиков: «Ах ведь — газеты!» Поставил чемодан к стенке и снова запрыгал через три ступеньки вверх, на свою площадку. Длинно, нетерпеливо зазвонил соседу.

— Капитон Сергеевич, здравствуйте! — с придыханием поздоровался Николай, когда открыл ему дверь лысый старик с заспанными и порядком испуганными глазами. — Собрался в деревню… на целый месяц… В общем, вот вам ключ, пожалуйста, берите почту…

Сунув ключ в трясущуюся руку соседа, Николай опять прыжками помчался вниз и уже после того, как схватил чемодан, крикнул наверх:

— Будьте здоровы, Капитон Сергеевич!

Он успел на первый рейс. Купил билет и сразу же пошел в автобус. Место оказалось у окна. Это хорошо, когда ехать долго. Мороз изузорил стекла, затейливо разрисовал и как бы пригасил их. Свет в салоне был матово-белый, немножко торжественный, и куржак на окнах напоминал искусно вышитые льняные занавески. Николай подышал перед собой на стекло, протаял в куржаке круглую дырку — глядельце. Теперь, если время от времени оттаивать дыханием эту дырку, можно всю дорогу любоваться пейзажами.

Понадежнее закрепив чемодан на сетчатой полке над головой, Николай удобно устроился на сидении, оглядел попутчиков. Почти одна молодежь. И парни, и девчата одинаково длинноволосы, одеты тоже не больно на особицу, и когда смотришь на них сзади, не сразу разберешь, кто парень, а кто девушка. Те и другие в брюках, в шапках-ушанках. Оживленно разговаривают, от души смеются, у многих в руках магнитофоны, транзисторные приемники. Они, естественно, тоже не молчат, и потому в салоне шумно, как в фойе кинотеатра перед сеансом. Судя по всему, это студенты, сейчас как раз начались зимние каникулы, и они разъезжаются из города по домам, в деревни. А может быть, едут куда-нибудь с концертной бригадой. Так или иначе, это молодежь, самая что ни на есть современная, не особенно стеснительная, но и не слишком уж развязная. Видеть хорошо одетых парней и девчат Николаю не в диковинку. Во-первых, он сам недавний студент, а во-вторых, таких молодых людей можно встретить в любом уголке города. Вот только раньше, в его студенческие годы — как все же быстро меняется мода! — парни стриглись коротко и даже в морозы форсили без шапок. И брюки носили узкие, не то что теперешние клеши. Ну, клеши еще ладно, а вот к чему тряпичные оборки на концах штанин? И откуда идет такая мода, что здесь красивого?

Другое дело шапки. Из ондатрового, реже кроличьего меха, а то и вовсе из барсучьего. Скоро, наверное, из бобровых шкурок шапки будут шить. Прямо бояре, а не студенты!

Что поделаешь, другие времена, другие песни. Вроде бы не так уж велика разница в возрасте, а как эти ребята не похожи на сверстников Николая. Эти родились попозже, не видели тех трудностей, какие пережил Николай и его поколение. Поколение военных и послевоенных лет.

Живо вспомнилось детство. Нечего есть, нечего надеть. Особенно зимой. Весной и летом легче было. Прибежишь, бывало, из школы — и сразу в поле, собирать оттаявшую прошлогоднюю картошку. Кое-как вытаскиваешь из вязкой сырой пахоты ноги, а все же бродишь, ковыряешь землю палкой. Вытопчешь не один гектар, пока наберешь ведро: весна — не осень, ищешь случайно оставшиеся в земле картофелины. Сил нет тащить тяжелое ведро домой, а все же несешь. Отдохнешь, поразомнешь онемевшие красные пальцы — и опять несешь. Вечером придет с работы мать, промоет, очистит эту картошку от тонкой, податливо отстающей кожуры, провернет на мясорубке — и получается картофельный фарш. Черный, с кислинкой, ни с чем не сравнимый. Проснешься утром, а на столе дымится горка запашистых, рассыпчатых лепешек. И не было в ту пору ничего вкуснее их…

А что носили? Шапка и воротник кафтана из собачьего меха. Варежки тоже из собаки. Все шил сосед Федор Прокопьевич. В те годы он ел собачатину. Когда ни зайдешь в его дом, всегда на столе в большой сковороде жареное собачье мясо. Садись и ешь сколько угодно! Николай ел, и не раз. Ничего, мясо как мясо. Разве что псиной попахивало. Но из-за тех воротника и шапки на собачьем меху он стал посмешищем в деревне. Ребята дали ему собачье прозвище: Жучка. Была такая собака в деревне, потом ее не стало… По шапке, по воротнику ребята и узнали Жучку.

Вспомнив детство, Николай невесело улыбнулся и посмотрел на меховые шапки без зависти. Нет, не надо ему такую — поносил…

Напротив сидят двое пожилых. Наверное, муж и жена. Молчат, подозрительно рассматривают ребят. Бабка, закутанная в шаль, иногда скорбно качает головой, дескать, до чего дошла молодежь. Ее бы воля, то всех бы подогнала под свой аршин: остригла, сбрила парням бороды, с девчат содрала бы брюки и заставила надеть длинные до пят, как на ней самой, юбки. В общем, все бы сделала так, как было у них, у стариков. Видимо, старость не понимает и не признает молодости иной, не похожей на их далекую, свою.

Тракт добрый, автобус катится ровно, без толчков и тряски, завихряя за собой снежные шлейфы, а телеграфные столбы по обочине бегут и бегут нескончаемой вереницей. Николай радуется быстрой езде, заснеженным полям, предстоящим встречам с земляками, и на душе у него светло и безоблачно, как перед праздником. «Домой, домой, домой!» — тихо ликовало сердце. «Скоро, скоро, скоро!» — в такт ему поскрипывало мягкое сиденье.

Однако и в самом деле скоро сходить. Не прозевать бы. Бот будет еще один поворот — и, можно считать, приехал. От него до деревни останется всего каких-нибудь семь километров.

Он встал, снял чемодан и, перехватываясь свободной рукой за поручень над головой, пошел к передней двери. Через ветровое стекло узнал знакомый отвороток. Тронул водителя за плечо.

— Притормози чуток, я выйду здесь.

Спрыгнул на стылый, отполированный колесами асфальт, подождал, когда отъедет автобус, и, помахивая нетяжелым чемоданом, легко зашагал по проселку, только что подчищенному грейдером.

Ноги сами несли вперед. Ни встречных, ни попутчиков — ни души кругом. Сизой сталью отсвечивают следы санных полозьев; морозный воздух приятно холодит разгоряченное лицо. Вдохнешь поглубже — и кажется, будто глотнул родниковой воды с кусочками льда. Аж кончики зубов ломит.

Хотя на исходе декабрь, снега в полях маловато. Только вдоль расчищенной дороги по обеим сторонам дыбятся высокие снежные заструги.

Николай остановился. Куда ни глянь — поля и поля. Ослепительно белые, искрящиеся под солнцем. Лишь впереди синеватыми призраками вздымались над снегами деревья. Откуда они? Ах да, это те самые молодые дубки да ели, что тесной гурьбой поднимались по берегу оврага. Вон как они вымахали! А сразу за оврагом тремя прогонистыми улицами начинается его родная деревня Курыкумбал.

Николай так ясно представил и деревню, и глубокий овраг, в котором когда-то катался на лыжах, что от предчувствия близкой встречи с родиной, с далеким своим детством учащенно забилось сердце и повлажнели глаза. Он прибавил шагу и даже побежал небыстро, когда дорога крутой излукой незаметно потекла в ложок, под горку.

— Тпр-р-р-у! — вдруг раздалось сзади, за самой спиной.

Николай, не успев оглянуться, инстинктивно вымахнул на бруствер, да так, что и чемодан отлетел в сторону.