Малиновые облака

Глава четвертая

Словно сочный блин ячменный,

Сладок был мне дом родной.

Плача и держась за стены,

Расставались вы со мной.

С глаз роняя слезы градом,

Обнимали вы сестру,

Гнулись обе, стоя рядом,

Как березы на ветру. Йыван КЫРЛЯ, «От радости пою»

Николай открыл стол, в ящике в углу нашел кожаный мешочек, перевязанный крест-накрест суровыми нитками. Бережно развязал. Старые облигации, сберкнижка. И письма. Много писем. Его, Николая, и брата Гриши, когда-то присланные матери, корешки денежных переводов, пожелтевшая, смятая в углах фотография. На ней запечатлена вся семья брата, соседи-марийцы. Там же и Ольга. Какая она сейчас? Наверно, давно вышла замуж, двух-трех детей заимела…

Положил фотографию на стол, прикрыл глаза — и все так отчетливо вспомнилось, будто вчера было. А прошло уже с той последней встречи с братом пять с лишним лет.

Ездил тогда Николай отдыхать в Узбекистан. Обратно возвращался на экспрессе «Ташкент — Москва». Поезд как раз проходил по тем краям, где жил брат. Нехорошо, конечно, проехать рядом и не навестить старшего брата. Да и обижаться Григорий будет, если не остановиться хоть на денек. Решение пришло сразу и бесповоротно. Сошел на маленькой станции с названием Джурды.

И начались мытарства. Двое суток караулил попутную машину, сто раз покаялся, что вышел. Ни уснуть, ни отлучиться, даже в столовую сходить нельзя: вдруг да будет оказия? Наконец, подвернулся грузовик. И еще почти полсуток трясся в кузове по бесконечной степной дороге. Пропылился так, что на зубах скрипел песок. Нестерпимо пекло солнце, от жажды и сухости покалывало горло. А дороге, казалось, конца не будет. Степь и степь, ни селения, ни дерева — глазу не за что зацепиться. От горизонта до горизонта качается волнами пшеница. И как только здешние люди успевают сеять и убирать эти хлебные моря!

Лишь к вечеру, вконец уставший и разбитый, добрался до поселка Талдыбай. У женщины-казашки спросил нужную улицу. Она по-русски не понимала. Кое-как, жестами и знаками, удалось объяснить.

— А-а, Воронцов! Гришка Воронцов! — обрадованно воскликнула женщина с сильным акцентом и указательными пальцами обвела свое почти круглое скуластое лицо: дескать, Николай похож на брата. И дальше уже пошел разговор, хоть и не очень понятный для обоих, но все же понимали друг друга. Женщина говорила то на русском, то на казахском языке, к тому же торопилась, безбожно искажая слова, и Николай понимал ее, пожалуй, больше по мимике и жестам, чем по рассказу. Расстались как давние знакомые, пожали на прощание руки. Доброта, участие казашки так тронули Николая, что досаду и дорожную усталость как рукой сняло. По первой встрече было видно, что живут здесь чуткие, приветливые люди.

Брата дома не оказалось. Встретили Николая три черноглазых мальчугана. Удивленно, даже испуганно, уставились на незнакомца, забыв свои игры. Николай обратился к ним по-марийски — не понимают, по-русски — тоже. Делать нечего, чтобы не смущать ребятишек, вышел во двор, сел на деревянный диван. Но ждал недолго, брату передали о приезде Николая, и он вскоре прибежал с работы, запыхавшийся, в блестящей от мазута робе. Бросился к Николаю с объятиями:

— Браток, браток, откуда ты взялся?!

Он долго тискал Николая и не скрывал слез радости, которые тут же, по-детски, размазывал тыльной стороной ладони по грязным щекам. Но минутная слабость от нежданной встречи прошла, Григорий резко отстранил от себя Николая, твердо посмотрел в лицо и засмеялся:

— Ну и возмужал ты, браток!

Зашли в дом. Мальчуганы, до этого затаенно наблюдавшие из сеней за отцом и незнакомым дядей, теперь смело подбежали к ним, повисли на шее отца. Быстро-быстро, перебивая друг друга, стали спрашивать его о чем-то по-татарски, кося угольные глаза на Николая. Брат им отвечал тоже по-татарски. Николай ничего не понимал и растерянно смотрел то на ^брата, то на ребятишек. Но как только Григорий кончил говорить, ребята враз подбежали к Николаю, схватили за руки, потащили в переднюю комнату.

— Мои сыновья. Видал, какие орлы! — с гордостью сказал Григорий. — Еще есть дочь. Старшая у нас. Ушла помогать матери.

О том, что брат женился на татарской девушке, Николай знал. Знал и о детях. Но вот то, что в семье говорят по-татарски, брат не писал. Думал, говорят или по-русски, или по-марийски. А вон как оно…

— Это Иван, — показал Григорий на самого маленького. — Дал такое имя в честь нашего отца. А это средний, Нурислан. по-нашему, значит, Руслан — так зовут отца их матери. Старшего из сыновей, вот этого героя, — брат потрепал сына по круглой кудрявой голове, — назвал в честь себя, что ли — Гришей. Григорий Григорьевич, стало быть. Ну как, звучит? А дочка у нас Алина. Одним словом, интернациональная семья! — Брат гоготнул своей шутке и похлопал Николая по плечу.

— А по-марийски говорить не учишь? — спросил Николай.

— В нашем поселке мало марийцев, но вообще-то есть. Попозже все здесь будут. Познакомишься. А жена говорит по-марийски. Какая жена, если не будет знать родной язык мужа? Я-то ведь хорошо говорю по-татарски. А в общем-то, конечно, дело не в языке.

В это время в дом вошла хозяйка. Она уже знала, что у них гость. Видать, торопилась, наскоро умылась: в волнистых прядях волос еще дрожат, посверкивают серебряные горошины влаги. В красивом цветастом платье, на ногах татарские сапожки — читэк. У невестки приятное лицо с солнечным загаром, большие черные глаза, опушенные длинными ресницами. Брови узкие, круто выгнутые, как два острых серпа расчертили высокий смуглый лоб.

— Здравствуй, Николай! — поздоровалась она по-марийски и протянула руку.

— Здравствуйте, Гульсара-енгай! — с нежностью сказал Николай. И ни с того, ни с сего ляпнул:

— Какая вы… красивая…

В груди у него стало жарко, почувствовал, как наливаются краской щеки. Как-то не так бы надо сказать.

Но из неловкости вывела Николая сама же Гульсара:

— Енгай… Это что такое?

— По-марийски жену брата так называют, — ободрился Николай. — По-русски, значит, невестка.

— Килен, — вмешался Гриша, объясняя уже по-татарски.

— А, понимаю, понимаю! — согласно кивнула Гульсара. — Килен-енгай-невестка… Хорошие слова. И звучат красиво. Только ты не сердись на меня, Коля, я еще плохо по-марийски разговариваю. Все время прошу Гришу: поедем да поедем на твою родину, сразу бы выучила язык. А то хвалит, хвалит свою землю, а самого даже в отпуск не вытащишь… — Она с притворной укоризной посмотрела на мужа.

— Работа держит, — как бы оправдываясь, сказал Григорий. — Все некогда и некогда. Вот подрастут ребятишки, тогда и съездим все вместе.

Гульсара начала накрывать стол, а Гриша позвал Николая во двор показывать хозяйство. Только что пригнали с пастбища стадо, и во дворе было полно скотины: две коровы, телка, бычок, две годовалые свиньи. Тут же диковато жались к загородке овцы, гагакали у корыта упитанные гуси, кудахтали куры. В просторном дворе было тесно от всей этой живности…

— Ничего, браток, живешь! — восхитился Николай. — Сущий кулак.

— Здесь все так живут, — не без гордости сказал Гриша.

— Но ведь надо прокормить такую ораву. Ухаживать за ней. И работать в совхозе надо. Гульсара-то ведь тоже не дома сидит!

— Не сидит, верно. Приходится крутиться. А как иначе? Иной раз до полночи места не находим. Утром ни свет ни заря опять на ногах. Ты же знаешь, я не бездельник. Люблю работать.

— Так-то оно так, но зачем вам столько скотины?

— А что я, хуже других? Говорю, что здесь все так живут. Да потом, куда девать хлеб, овощи? Ты видел, какие у нас поля? Это же бывшие целинные земли, урожаи невиданные! Комбайнерам дают зерна по четыре тонны бесплатно. Вот и идет оно на корм скотине… Ты-то хоть как живешь? Пошли огород, там потолкуем.

В огороде Григорий сорвал тяжеленный спелый арбуз, разрезал на части. Забыв о своем вопросе, заговорил о другом:

— Как-то еще дома купил я арбуз, ну, с капустный вилочек, не больше. Заплатил два рубля, а он весь зеленый. И думал, что все арбузы такие. Только тут понял, какой это солнечный дар. Посмотри, сколько их у меня! — Григорий широким жестом обвел огород. Действительно, на грядках из-под тучных листьев там и тут выглядывали крутолобые, матово лоснящиеся арбузы. — Здесь они совсем дешевые, пять копеек килограмм. Вот тоже скотину ими кормим…

— Я живу все так же, — напомнил Николай вопрос брата. — По-прежнему в Йошкар-Оле, в однокомнатной квартире. Пока один — хватает. И работаю все там же, на заводе электроавтоматики.

— Пора бы и жениться, браток, — Григорий хитровато сощурил глаза. — А чего тянуть? Ведь уже не восемнадцать лет. Работа есть, квартира тоже. Жены только нет.

— Успею. Не такой уж я старик. Да и невесту еще не присмотрел. — И вспомнил шутливое присловье: — Жениться, браток, не напасть, лишь бы женатому не пропасть…

— Тоже верно, — согласился Григорий. — Но если добрую жену выберешь — не пропадешь. Вот есть тут у нас одна. Молоденькая, толковая.

Николай промолчал, поэтому брат деликатно сменил разговор:

— В деревню нет желания возвратиться? А то смотри, и к нам можно. Неплохо живем, сам видишь. Специалистов с руками, с ногами заберут, дом бесплатный поставят, скотины наведут…

— Нет, Гриша, привык я к городу, да вроде бы и на заводе у меня дела идут неплохо.

— Это, конечно, так. Кому, как говорится, что: утке — озеро, ласточке — небо. Но я бы, например, не прожил в городе. Придешь с работы — что делать? Неуж только спать? А тут, глядишь, есть чем заняться, не заскучаешь… Ну да ладно, не подумай, что я тебя агитирую. Сам, чай, не маленький.

Григорий поднялся.

— Ты посиди здесь, ешь арбуз-то, а я пойду покличу наших. Уже воротились, наверно, с работы.