В те холодные дни
- Автор: Владимир Беляев
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1977
Читать книгу "В те холодные дни"
— Хитрый хлюст, прощелыга! — сердито сказал Воронков.
— А мне сдается, неплохой он человек, — осторожно вступила в разговор Алена Федоровна. — Уважительный.
Воронков сердито взглянул на жену и ударил кулаком по столу:
— Самая отрицательная личность, даром, что у нас на заводе работает. Погубил мою дочь!
— Что же ты ко мне не пришел? — сказал Воронкову Косачев. — Может, вместе разобрались бы?
— Вот ты и коснулся моего больного места. Приходил я к тебе, одна надежда была, что ты выручишь, запретишь давать им квартиру, а от этого сама собой разрушилась бы их женитьба. Пришел я к тебе в приемную, а секретарша говорит: опишите, мол, суть дела, оставьте заявление, завтра рассмотрим. Написал я ей бумагу, а на другой день получаю ответ по телефону, что по этому вопросу я должен обращаться в завком к Олегу Кваскову. Я говорю: «А что сказал Косачев?» Она повторяет: «Сергей Тарасович давно распорядился, чтобы с такими вопросами обращались в завком». Вот так-то вы мне помогли, друзья хорошие, начальство мудрое. И ты заодно, такой же, как они.
— Не видал я твоего заявления, — сказал Косачев. — Непременно вмешался бы.
— Видишь, какое чудное дело: я тебе писал, а ты не видел. Разве это порядок? Выходит, твоим умом вертят, как хотят.
Косачев от души засмеялся:
— Да что ты, Петро, из всего делаешь трагедию? Давай разберемся, поправим промашку.
Воронков скорчил горькую мину, покачал головой:
— Теперь, Серега, ничего не поправишь. Поздно. Они уже поженились, въехали в новую квартиру. Сам Квасков вручил ордер, не посчитался с моим протестом. Не поддержало меня начальство, обидело.
— Я прямо скажу, Петро, ты не прав. Один человек не так сделал, а ты обиделся на всех.
— Квасков не один, я же тебе объяснил. Все там заодно, и ты с ними. У тебя тоже уши ватой заложены. Я по другим делам знаю, не один пуд соли с тобой съели.
— Что ты все в одну кучу валишь? — обиделся Косачев. — Мелешь всякую чепуху.
— А я объясню на примерах. Помнишь, как лет семь назад приходил я к тебе на прием, на главного энергетика жаловаться, просил котлы в котельной сменить?
— Помню, я обещал помочь, — сказал Косачев.
— Обещать обещал, а помочь забыл! Но тогда я был еще мастак, выступил на профсоюзной конференции. Все загудели: надо помочь, как же! Сам прежний председатель фабкома речь произнес.
— Крынкин тогда был?
— А то кто же? Говорить был мастер, заслушаешься, а дела не сделал. Через год я опять поднял этот вопрос на партийном собрании. Помнишь?
— Ты еще на мой счет тогда проехался. Критику навел. Любил ты критиковать. Я не обиделся.
— Я не про обиды думал, для дела старался. Ты ловко тогда успокоил людей. В заключительном слове сказал: тут, мол, говорили о котельном цехе, это, товарищи, для нас десятистепенное дело, мы его решим в рабочем порядке, не стоит даже в резолюции записывать. Опять народ тебе поверил, да и я, признаться, понадеялся, а ты пустил слово на ветер и забыл. Воз и ныне там! Ничего же не сделано!
Косачев покраснел, пристыженный. Правильный факт раскопал Воронков. Верно, был такой случай.
— А ведь ты прав, Петро, — признался Косачев. — Сам знаешь, на заводе есть дела поважнее, ну и забываешь всякие мелочи.
— Вот ты сейчас и выдал себя с головой, — подхватил Воронков. — Для тебя, к примеру, самое важное — твой трубоэлектросварочный цех, а для работников паросилового цеха важнейшее дело — смена старых котлов на новые.
— Пошел разделять на твое и мое. У нас с тобой общие интересы, государственные.
— Про государство и я понимаю. Ты дальше послушай, что я скажу. Надо было тебе в том случае правильно понять и наше положение, коммунистов цеха. Сам посуди: на глазах у всей беспартийной массы вы, руководители, чихаете на наши просьбы, делаете нас, коммунистов, болтунами.
— Ну и загнул! Да неужели рабочие не понимают?
— То-то и оно, что понимают, и очень даже хорошо понимают. Вчера одно дело отфутболили, сегодня другое, а завтра рабочие, глядишь, и подумают: «Да что им, начальникам, толковать? Что ни скажи, все впустую». И каждый привыкает жить молчком: моя хата с краю, ничего не знаю.
— Мрачную картину ты рисуешь, Петро, — сказал Косачев. — На деле все иначе, проще.
— Не спеши выносить резолюцию. Сам же хотел по душам, так слушай. Мне теперь ничего не надо, я пожил свое, хочу, чтобы у других была дорога ровнее и чтобы не чувствовал человек в конце жизни горькую обиду, а услышал спасибо за труд, сделанное добро.
— Да разве тебе не говорили спасибо? Тебя награждали орденами, теперь персональная пенсия полагается, а ты ушел и сам своим товарищам спасибо не сказал, — с укором ответил Косачев. — А пенсию заслужил.
Воронков тряхнул головой, словно хотел сбросить ее с плеч.
— А коли заслужил, так дайте! Зачем просить? Я не нищий, ничего ни у кого просить не стану. За всю жизнь и крошки хлеба даром не съел, все своими руками заработал.
— Ты как-то все на свой лад кроишь. Ну что тут обидного? Такой уж порядок, все заявление пишут.
— А ты всех-то на один фасон не стриги! Ты уважай каждого человека, а не вообще людей. Ибо одного зовут Иваном, другого Степаном, третьего Колькой, один молодой, другой старый, тот любит рыбалку, а иной сидит по ночам читает книжки.
— Это так, — согласился Косачев. — Иногда забываем о человеке, есть такой недостаток.
— А мне надоела ваша куцая память. У вас все просто: все на «отдельные недостатки» сваливаете. А у людей от этих отдельных недостатков целая жизнь летит кувырком. Как было с нашими котлами: это, мол, не самое главное, отдельный недостаток, чего шуметь. А что получилось в итоге?
— Помнится, я поручал дело с котлами главному инженеру.
— Поручал. Да что толку от такой поруки? И он так же сделал, как и ты: пообещал и забыл. Я снова к тебе обратился, написал докладную. А ты мою бумагу опять же к нему отфутболил. Уж и не знаю, читал ли ты сам-то, нет ли? А инженер все свое: мол, подождите, есть более важные дела. Наловчились отмахиваться.
— Учту, Петро! Это мне урок.
— Хочешь, напомню еще про один случай? Про ту аварию, в нашем цехе? Опять же, сколько лет просили укрепить балки над краном, все нам отказывали, из года в год записывали в планы капремонта, да так и не сделали, пока не оборвалась старая балка, и ведь человека покалечило, чуть не убило.
Косачев грустно покачал головой, задумался:
— От несчастных случаев никто не застрахован. Без жертв не бывает, на войне тоже гибнут.
— При чем тут война? Безобразие оправдываешь?
— Мы же наказали виновных, под суд отдали Сидоренкова.
— Что хорошего? Одного уложили в больницу, другого посадили на скамью подсудимых. А кабы послушали нас, не было бы такого безобразия. Делаете большие дела, а человека чуть не погубили.
— Думаешь, я не переживал? — сказал Косачев.
— А я до сих пор кляну себя, что вовремя не добился замены балок. Я же тогда был председателем цехкома, обязан был проявить больше настойчивости.
— Все мы не святые, — согласился Косачев. — Мы-то с тобой достаточно хорошо знаем, тертые калачи. Иногда такую промашку дашь, что хоть плачь.
— Вверх лезь, да оглядывайся.
— Мудрено говоришь, Петро, да сомнительно. Под житейские дела такой фундамент подводишь.
— Фундамент всему в жизни нужен. А то как же? Сам знаешь. Пришел ты ко мне не только из-за приказа, насквозь тебя вижу. Уклонились мы от главного разговора, разбежались по всем линиям. Говори, что надо от меня?
— Я же сказал. Цельносварные трубы будем делать, и ты вот как нужен заводу. За тобой и пришел. Мы же коммунисты, должны уметь становиться выше личных обид.
— Нынче поднимаешься выше недостатков, завтра — выше обид, потом — выше мелочей, все выше да выше, а там, глядишь, от высоты так голова закружится. Понадобился, значит, я тебе? Это, брат, тоже не новость: все на свете знают, что, если что-нибудь срочно потребуется — газовые трубы, океанские корабли или сверхмощные ракеты, — рабочий класс все сделает. Напрасно ты волнуешься, что без меня будет завал. Есть на заводе Воронков или нет, дело не пострадает, в рабочем строю стоит миллионная силища, сам же знаешь, не в одном человеке суть.
Косачев не торопился возражать, решил воспользоваться замечанием Воронкова, чтобы повернуть разговор в иную сторону. Кажется, наступил подходящий момент покончить дело миром. Косачев, признаться, ожидал более трудного разговора, а вышло проще. Воронков поворчал, пофыркал да спустил пары. Вон как размяк, подобрел старина.
Косачев не нарушал паузу, молчал. Положил варенье в чай, размешал, с удовольствием выпил и, как ребенок, причмокнул губами, чтобы показать, как понравилось ему угощенье.
— Ну и варенье же у тебя, Алена Федоровна! Вкуснота необыкновенная! Спасибо, уважила. Давно такого не пробовал.
— Кушай на здоровье. Бери еще, — угощала Алена, подставляя вазочку. — Вон сколько его у меня, сама варила.
Косачев взял еще варенья, помешал ложечкой горячий чай.
— Знаешь, Петро, давно у меня была думка поручить тебе формовку полуцилиндрических заготовок из стального листа. Раз Москва просит взяться за трубы всерьез, хочу весь завод поднять на ноги. Всех до единого. И тебя прошу: помогай.
— И без меня справишься, не хитри.
— Хочешь верь, хочешь не верь, — сказал Косачев, — а я, как прочитал твое заявление, сразу почувствовал, с какой-то обидой уходишь. Если я виноват, не сердись, ради нашей дружбы. Без таких, как ты, нельзя. Вы — старая гвардия, фундамент завода. Я на вас с Никифором рассчитываю и на других ветеранов надеюсь.
— Привыкли на нашем горбу ездить. Знаете, что старики все вывезут. В какую телегу запрягут, такую и потащим, по любой дороге. — Воронков гордо поднял голову, молодецки выпятил грудь.
— Я и говорю, без вас ни в каком большом деле не обойдешься, — подтвердил Косачев. — Бесспорный вопрос.
— Факт! — Воронков ударил ладонью по столу. — Попал в самую точку.
— Значит, договорились? Я отменяю приказ, ты возвращаешься на завод?
— Не-не, — замотал головой Воронков и упрямо насупил брови. — Я не кисейная барышня, нечего меня улещать. Не трать силы, не люблю пятиться назад. Что сделал, то сделал.
— Все горячимся, бывает. Покипим и остынем.
— Остыну, когда помру, — упрямо отрезал Воронков.
— Рано о смерти каркать. Небось до сих пор подковы гнешь?
— На слабину не жалуюсь. Недавно и вправду пришлось тряхнуть стариной. Внук притащил со двора подкову, а я взял ее в правую руку да вот так, рывком, и согнул.
— А сам в отставку пошел. Упрямый, однако.
— Какой уж есть, не обессудь. — Воронков заерзал на стуле, взглянул на встревоженное лицо жены и вдруг засуетился, смущенно и виновато пряча глаза от Косачева: — Да ну тебя к дьяволу, Серега! Пристал со своими разговорами, всю душу вымотал. Давай еще по единой махонькой выпьем, для облегчения. Плюнь на свой мотор. Стучит же, и ладно.
Косачев молча поднял рюмку, повернулся к другу и его жене.
— Будьте здоровы и счастливы! — символически пригубил рюмку и полную поставил на стол.
— И ты так же! — сказал Воронков. — Будь здоров, счастлив и все такое прочее! Эх, Серега, Серега! Как быстро пролетела жизнь! — Он подвинулся к Косачеву, дружески толкнул его в плечо.