Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы
- Автор: Константин Симонов
- Жанр: Советская проза
- Дата выхода: 1980
Читать книгу "Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы"
XXI
Ночь была темная. Вдали шлепались случайные мины, и именно потому, что разрывы были редки и неожиданны, Сабуров несколько раз вздрогнул. Добравшись до своего батальона, он встретил бойца, который узнал его.
– Здравствуйте, товарищ капитан.
– Здравствуйте, – сказал Сабуров. – Проводите меня на командный пункт. Где он теперь, знаете?
– А где был, там и есть, – ответил боец.
Когда Сабуров подошел к блиндажу и увидел в окопе знакомую фигуру Пети, ему показалось, что он пришел домой.
– Товарищ капитан! – обрадовался Петя. – А мы-то уж вас ждали…
– Вы бы меньше ждали, да лучше воевали, – сказал Сабуров, стараясь скрыть свою растроганность. – Дом отдали.
– Это верно, – согласился Петя. – Очень уж навалились, а то бы не отдали. Сил не было. Сорок человек генерал от нас забрал.
– Не только у вас забирали.
– Так и других потеснили, – обиженно сказал Петя. – Не было человеческой возможности… А уж комиссар и Масленников вас ждали, ждали.
– Где они?
– Товарищ Ванин здесь.
– А Масленников?
– А Масленников, как темнеть стало, пошел в дом. Туда теперь днем не пройдешь,
– А до немцев отсюда сколько теперь?
– Слева далеко, как были, а с этой стороны, – Петя кивнул направо, – шестидесяти метров не будет. Все слышно.
– Много народу потеряли? – спросил Сабуров.
– Одиннадцать убитых, тридцать два раненых. И Марью Ивановну убило.
– А дети?
– И детей. Всех вместе. Прямо в их подвал бомба. Одна воронка – и кругом ничего.
– Когда это?
– Вчера.
Сабуров вспомнил, как эта женщина давно, теперь казалось, целую вечность назад, сказала ему равнодушным голосом: «А если бомба, так пусть – один конец всем, вместе с детьми».
И вот ее пророчество исполнилось.
– Да, много ты мне всего наговорил, – сказал Сабуров. – Лучше бы меньше, – и, подняв плащ-палатку, вошел в блиндаж.
Ванин дремал за столом. Он писал политдонесение и так и заснул, уронив голову на бумагу и разбросав по столу руки. «Отрицательных случаев морально-политического поведения нет» – была последняя фраза, которую успел дописать Ванин, засыпая.
– Ванин, – позвал Сабуров, постояв над ним. – Ванин!
Тот вскочил.
– Ванин, – повторил Сабуров, – это я!
Ванин долго тряс ему руку, глядя на него, как на выходца с того света.
– А мы уже за тебя тревожились, – сказал он.
– У вас тут, кажется, некогда было тревожиться.
– Представь себе, нашли время. Черт тебя знает, что-то такое в тебе есть, что скучно без тебя. Будто из комнаты печку вынесли.
– Спасибо за сравнение, – улыбнулся Сабуров.
– Между прочим, дело к холодам, так что напрасно обижаешься: печка – теперь самая необходимая техника, чтоб согревать живую силу.
– Тем более, когда эта техника топится.
Сабуров сел на койку, стащил сапоги и портянки и протянул ноги к огню.
– Хорошо, – сказал он. – Очень хорошо. Нажаловался на меня генералу?
Ванин рассмеялся:
– Нажаловался. Я же комиссар. Увидел, что у тебя душа не на месте, и нажаловался.
– У всех душа не на месте, – сказал Сабуров, – и раньше, чем война не кончится, она на место не встанет… Что Масленников, вперед ушел?
– Да.
– К утру вернется?
– Должен. Если к утру не вернется, значит, до следующего вечера. Туда и оттуда днем не пройдешь.
– Кто ж там остался в доме?
– Человек пятнадцать. И Конюков за коменданта. Потапов-то убит.
– Ну?
– Убит. Конюкова я в критическую минуту своей властью командиром роты назначил. Больше некого было. Когда нас вышибли, он с тем, что от роты осталось, засел в доме.
– Неужели пятнадцать человек всего во второй роте?
– Нет, – сказал Ванин, – еще человек десять здесь есть. Они с двух сторон отошли, а он в доме остался. Если точно – двадцать шесть человек во второй роте.
– А в остальных?
– В остальных немножко больше. На, смотри.
На листочке бумаги было расписано наличие людей по всем ротам.
– Да, много потеряли. А где передний край теперь проходит?
– Вот, пожалуйста. – Ванин вынул план.
На плане было нанесено расположение батальона. Батальон уже не выдавался уступом вперед, как это было раньше, а после потери Г-образного дома стоял на одной линии с остальными батальонами, вдоль правой стороны разрушенной улицы, и только один дом, номер 7, обведенный на плане пунктиром, языком выходил вперед.
– В сущности, дом в окружении, – сказал Ванин. – Немцы днем не пускают. Ползаем ночью.
– Когда всю улицу обратно придется брать, будет хороший опорный пункт для продвижения, – сказал Сабуров. – Надо его удержать.
– Когда обратно брать будем… – протянул Ванин. – Боюсь, далеко еще до этого. Дай бог удержаться там, где сидим.
– Конечно, – согласился Сабуров, – я об этом и говорю, что дай бог удержаться. А удержимся, так и обратно возьмем.
– Ты что-то веселый вернулся, – сказал Ванин.
– Да, веселый, – сказал Сабуров. – Это ничего, что один дом отдали. То есть плохо, конечно, но ничего. А что удержались сегодня на берегу и не пустили их к Волге, это самое главное. И дальше не пустим.
– Убежден? – спросил Ванин.
– Убежден, – ответил Сабуров.
– А почему убежден?
– Как тебе сказать? Могу привести некоторые логические доводы, но не в них дело. Верю в это. Такое сегодня выдержали, чего раньше не выдержали бы. Сломалось у них что-то. Знаешь, как игрушка заводная. Заводили, заводили, а потом – крак – и больше не заводится.
– Рад слышать это от тебя. А мы тут с этим домом так огорчились, что ни вчера, ни сегодня никаких чувств у нас, кроме горькой досады, не было.
Ванин поднялся и, прихрамывая, прошелся по блиндажу.
– Ты что хромаешь?
– Ранен. Ничего, до свадьбы заживет – до моей, конечно, твоя, говорят, не за горами.
– Кто говорит?
– Проценко. Как Масленников вернется, мальчишник устроим. Без мальчишника все равно не дадим тебе жениться.
– Не возражаю, только у Пети с запасами, наверное, слабовато. А, Петя?
– Как-нибудь уж постараюсь, товарищ капитан, – сказал Петя и, открыв флягу, налил водки в кружки, стоявшие перед Ваниным и Сабуровым.
Но не успели они поднести кружки к губам, как плащ-палатка поднялась, и Масленников, веселый, шумный, растрепанный Масленников, появился на пороге блиндажа.
– Подождите, – поднял он руку. – Что вы делаете? Без меня?
Бросившись к Сабурову, Масленников схватил его, приподнял с места, обнял, расцеловал, отодвинул от себя, посмотрел, опять придвинул к себе и снова расцеловал, – все в одну минуту. Потом плюхнулся на третью, стоявшую у стола табуретку и басом крикнул:
– Петя, водки мне!
Петя налил ему водки.
– За Сабурова, – произнес Масленников. – Чтобы он скорее стал генералом.
Но Ванин, подняв кружку, улыбнулся своей грустной улыбкой и возразил:
– А я за то, чтобы он поскорее стал учителем истории.
– Значит: или – или, – сказал Сабуров. – А я готов всю остальную жизнь быть поливальщиком улиц, если бы из-за этого война кончилась хоть на день раньше. Разумеется – победой. Может, за нее и выпьем? – Он выпил залпом и, переведя дух, добавил: – А что до учителей, то после войны все мы понемножку будем учителями истории… Ну как там в доме, а? – повернулся он к Масленникову.
– В доме правит Конюков; объявил себя начальником гарнизона, нацепил старый Георгий и говорит, что носит его в ожидании, когда комбат выдаст законно причитающийся ему, согласно приказу командующего, орден Красной Звезды. Петя, что смотришь? – крикнул Масленников. – Кружки пустые.
Сабуров искоса посмотрел на Масленникова, но, решив, что тот все равно валится с ног от усталости и ему так или иначе надо спать, не стал возражать. Петя налил им еще по одной.
– Интересно, что Петя никогда не ошибается: всегда наливает ровно по сто грамм, – заметил Ванин.
– Точно, товарищ старший политрук.
– Я знаю, что точно. Даже если в разную посуду. Может, объяснишь секрет?
– Я разливаю не на глаз, товарищ старший политрук, а на слух. Держу фляжку под одним углом и по звуку отсчитываю: раз, два, три, четыре, пять – готово!
– Похоже, что ты после войны будешь работать в аптеке, – сказал Масленников.
– Никогда, товарищ лейтенант, – сказал Петя. – Вот уж именно – никогда! – с неожиданным жаром повторил он. – Зря вы думаете, товарищ лейтенант, что я так люблю считать каждую каплю, что даже после войны мечтаю об этом!
– А ты часом не выпил, Петя? – улыбнулся Сабуров.
– Да, товарищ капитан, когда вы выпили за победу, я тоже немного выпил, – сказал Петя. Водка, против обыкновения, ударила ему в голову, потому что еда была на исходе и он, экономя для командиров, за день съел лишь два сухаря. – После войны я буду работать по снабжению, как и работал. Но я мечтаю за такое время, когда все, что я делал когда-нибудь раньше, показалось бы людям смешным. Я считался королем, потому что мог достать пятьдесят мешков картошки или три мешка репчатого лука. Но когда-нибудь, после войны, мне скажут: «Петя, достань в рабочую столовую устриц». И я скажу: «Пожалуйста». И к обеду будут устрицы.
– А ты ел когда-нибудь этих устриц? – спросил Сабуров. – Может, они – дрянь?
– Не ел. Я только к примеру, хотел сказать что-нибудь такое, о чем вы сейчас меньше всего думаете. Налить вам еще?
– Нет, – сказал Сабуров, – довольно. – Он опустил голову на руки и задумался над тем, сколько мечтаний, мыслей о будущем, поздних раскаяний и неосуществленных желаний погребено в русской земле за эти полтора года, сколько людей, мечтавших, желавших, мысливших, каявшихся, погребено в этой земле, и никогда они уже не осуществят ничего из того, о чем думали. И ему показалось, что все это исполнимое, но не выполненное, все задуманное, но не сделанное теми, кто теперь мертв, всей своей тяжестью ложится на плечи живых и на его плечи. Он задумался над тем, как все будет после войны, и не мог себе этого представить, так же как не мог бы себе представить до войны того, что происходило с ним сейчас.
– Чего загрустил? – спросил Ванин. – Генерал говорил с тобой?
Сабуров поднял голову.
– Я не грущу, я просто думаю. – Он рассмеялся. – Почему у нас, если кто-нибудь задумается, считают, что он грустит? Петя, возьми автомат. Сейчас пойдем с тобой.
– Куда? – спросил Масленников.
– Обойдем позиции.
– Поспите, Алексей Иванович. Утром…
– Нет, утром обходить их… мне жизнь дороже, – усмехнулся Сабуров.
– Тогда я с вами, – сказал Масленников.
– Нет, я один, – и Сабуров положил руку на плечо Масленникова. – Все, Миша. Когда командир возвращается в часть, его принимают как гостя первые полчаса, а потом хозяин снова он. Понял? Ложись спать. Ты бы тоже вздремнул, – вставая, сказал Сабуров Ванину.
– Я уже, – улыбнулся Ванин. – Никак политдонесение не кончу, три раза засыпал.
– А ты их скучно пишешь, – сказал Сабуров, – так скучно, что сам в это время засыпаешь, а представь себе, как другие засыпают, когда их читают!
Сабуров и Петя вышли из блиндажа. Масленников растянулся на койке и сразу же, по-детски посапывая носом, заснул, а Ванин сел за стол и, положив перед собой незаконченный лист политдонесения, задумался. Потом полез под койку, достал оттуда потрепанный клеенчатый чемодан и вытащил из него толстую общую ученическую тетрадь. На первой странице ее было написано: «Дневник». Сюда в редкие свободные минуты он заносил разные привлекавшие его внимание события и обстоятельства.