В начале жатвы

5

— Ганна дома? — спросила Назаровна.

— Дома, — ответила Адарка. — Заходи.

— А самой тебе все нездоровится?

— Так, нездоровится, — ответила Адарка. — Вишь, осень вот-вот, — и она показала рукой на стаю аистов, перелетавших через деревню к плавням. — Аисты перед отлетом собираются.

Обе стояли возле двора. Адарка было направлялась к соседке, да как раз и встретила Назаровну. В последнее время она часто жаловалась на боль в пояснице, часто ездила в больницу, но ни бригадир, ни Назаровна, ни даже дочь Ганна не верили ей, а также справке, которую выдал врач. Все знали, что Адарка в последнее время любит увильнуть от работы. Особенно на нее и не обижались за это, некоторые вовсе отмахивались, когда им напоминали про Адарку, — немало пришлось пережить вдове в войну. На ее скуластом, опаленном солнцем и ветрами лицо лежала замысловатая сеть больших и малых морщин, а волосы были седые, как у старухи. Многие помнили, какой непоседливой была она, когда восстанавливали колхоз, да и позже женщина старалась. А вот теперь, как подросла дочь и пошла работать вместе со всеми, Адарка несколько заупрямилась.

— По делу? — спросила она Назаровну, пряча глаза.

— По делу. Надо бы тебе пойти, да, вижу, прибаливаешь.

— Да, прибаливаю, милая моя. Поясница. На работу вряд ли пойду.

— Да не на работу, — махнула рукой Назаровна. — Какая ты! К колхозным амбарам надо идти, аванс дают на трудодни.

— Ой, что ты? — удивилась Адарка. — А сколько же на трудодень?

— По килограмму ржи.

— Не обманываешь? — уставилась на нее Адарка. — Не много ли? В прошлом году всего по полкило на трудодень, а тут в аванс по килограмму. Не верю! — и она медленно опустилась на лавочку.

— Ну и не верь, — отрезала ей Назаровна и поспешила во двор.

Через несколько минут она и Ганна вышли из хаты, молча прошли мимо Адарки, будто ее совсем тут и не было. Адарка окинула взглядом их спины и опустила голову. Чудеса, а не дочь у нее! Когда зимой было собрание и запланировали получить на трудодень по три килограмма зерновых, Ганна так поверила этому, будто те три килограмма уже были у нее в хате. И вон как старательно бегала она на работу в колхоз, от темна до темна, изо дня в день. И вишь как вышло: если уж авансом по килограмму, то позже, осенью, акурат, смотри, и по три будет. Удивительно: и совпадает же иногда такое! И только после этого как следует дошло до ее сознания: это же по три килограмма! У них с Ганной уже теперь триста с лишним трудодней, а это значит... Сколько же это будет? И Адарка начала подсчитывать. Беззвучно шевелила она губами, припоминая известные одной ей правила умножения, а перед собой видела не мешки с зерном, а чистую уютную хату, в которой царит достаток.

Разве мало мечтала она об этом? Рыгор умер перед войной, оставив ее с дитем на руках. Может, и неплохо жила бы она, может, еще и замуж вышла бы, но тут — война. Сколько горя перенесла Адарка, спасая от гибели Ганнулю. Неделями в темных погребах отсиживалась, по лесам бродила, в землянках жила, потому что гитлеровцы из деревни выгнали. Хорошо, что хоть хата уцелела каким-то чудом. Сразу после войны еще крепилась Адарка, а тут вот сдавать начала. Безразличие какое-то вселилось, как старуха ведет себя. А какая же она старуха, если ей еще только немногим больше сорока лет!..

Ой, господи, больше тысячи килограммов получается! Да не может того быть! Ну, поглядим.

А Ганна в это время грузила на подводу мешки. Ей начислили триста сорок килограммов ржи. Это была первая большая получка после войны. Быть может, некоторых, как и Адарку, она захватила врасплох, только не Ганну. Она грузила свои мешки вместе с Рыгором Дроздовым. Подхватывала левой рукой мешок за угол, перебрасывала на правую, которую крепко держал Рыгор, и, по-мужски широко ступая, шла к телеге. Перенося мешки, они коротко разговаривали.

— Сильная же ты, — удивлялся Рыгор.

— Я просто выносливая, — сказала Ганна.

— В то, что колхоз выйдет в передовые, веришь? — совсем как-то по-детски спросил Рыгор

— А как же, — ответила Ганна.

— А в школе ты училась? Верно ли, что в Митьку Точилу была влюблена? А легко ли было расти сиротой, да после такой войны? А изучала ли постановление партии и правительства о трудодне? — сыпал он вопросы и под конец предложил: — Давай дружить. Приходи на комсомольское собрание.

— Хорошо, — радостно согласилась Ганна.

— Вчера на правлении решили открыть в колхозе агрономические курсы, — сообщил Рыгор. — Два раза в неделю заниматься будем. Запишешься?

— А как же, — сказала Ганна.

— Ты сколько классов окончила?

— Три, — подхватывая очередной мешок, ответила она. — Не могла больше учиться, потому и бросила.

— Сегодня у нас собрание, приходи. Во всем поможем — ты девушка трудолюбивая. Возьмешь у меня Устав комсомола.

Вон сколько успел наговорить ей Рыгор Дроздов, пока носили мешки. Сколько мечтала она об учебе, а тут гляди что делается! Уже заранее о ней подумали, заранее обо всем побеспокоились. Она взялась за вожжи, тронула коня:

— Н-но!

Тогда Рыгор Дроздов крикнул:

— Погоди, Ганна! А кто же мешки поможет снять?

Девушка остановила коня, пожала плечами: помочь и в самом деле было некому...

Невысокого роста, коренастый, с коричневыми веселыми глазами, в полувоенной форме, в хромовых поношенных сапогах, он шел рядом с ней, разговаривал и время от времени перебирал правой рукой волосы на голове. Поскрипывали оглобли, скрипело что-то в хомуте, фыркал конь, звенел чуть хрипловатый, но ласковый голос Рыгора, а надо всем этим стоял полулетний, полуосенний день, цеплявший и на заборы, и на дворы, и на коня, и на колеса с мешками, и на них самих тонкую паутину бабьего лета.

Рыгор все рассказывал, но, к его большому удивлению, Ганна совсем не слушала его. Почти из каждого двора за ней следили любопытные глаза женщин, подростков. Ганну так и подмывало сказать им всем: «Видите, сколько у нас хлеба! Вот придет праздник, то так подготовимся и Евгена из города позовем!» Но можно ли было такое говорить, если рядом с ней шагал Рыгор Дроздов? Ганна долго думала над этим и вдруг сказала:

— А ведь скоро Октябрьские праздники. Мы тоже справлять их будем. Придете к нам в гости?

— А почему бы и не прийти, — сразу согласился Рыгор.

Подвода спускалась в лощину к мостку, конь пошел мелкой рысцой, и оба они заспешили. Рыгор, когда они взошли на мосток, намеревался было снова напомнить про Митьку Точилу, но передумал и смолчал. А тут, за мостком, сразу же и поворотка во двор. Двор стоит на взгорье и построен по давнишнему обычаю — почти в конце участка. Вокруг дома растет картофель, виднеется полоска льна да шумит на ветру груша. А дальше, за двором, косогор, плавни. А на дворе под вишней на скамейке сидит Адарка.

«Господи, думает она, когда подвода сворачивает с улицы. — Неужели это к нам?»

И тайком Адарка уже ругает себя, что маловато работала, будто ей всего этого и не хотелось. И, похоже, стыд закрадывается в душу. Невольно она подхватывается и старческим шагом идет к воротам, чтоб открыть их. И невольно припоминаются споры с бригадиром. Как это случилось, что порою она отставала ото всех?

Тяжело бьется сердце у Адарки, хотя самой ей и радостно.

А когда подвода подкатывает к воротам, на лице Адарки появляется что-то вроде недопонимания. Сам новый секретарь комсомола шагает рядом с Ганной. Это тебе не дальний родственник Евген, которого она недолюбливала за его горделивость. А этот, незнакомый, вишь, таскает с Ганной мешки, перебрасывается с ней словами да посмеивается. И Адарка начинает критически поглядывать на дочь: а кто его знает, чем оно все может кончиться!..