Горячее сердце (повести)

— За голодранцев рук не подымем, — выкрикнул кто-то из дверей и унырнул за спины.

Неуверенно поднялась одна рука, другая.

Вдруг взвизгнула Аграфена:

— Теперь вам на ладошки-те будут ставить антихристову пече-еть!

— Эй, не разводи контру! — прикрикнул Сандаков Иван, но много рук опустилось.

Сандаков взболтнул лампешку. В ней керосину уже не было, позванивали соринки. Фитиль весь почернел от нагара, и огонь, напустив полное стекло дыма, душил сам себя.

Петр что-то сказал Сандакову и поднялся.

— Тут темно, тесно, много народу не попало в помещение. Пойдемте голосовать на улицу.

Собрание взбудораженно загудело. Взопревшие, будто с банного полка, повалили люди на улицу, жадно хватая воздух.

Нехотя растворилась дверь, и Капустин с Сандаковым выбрались на хлипкий балкончик. Филипп стал позади них. Солнце уже уходило за крыши домов. Надо было торопиться, покуда светло.

Внизу ровным лесным гулом шумела толпа. Вдруг из частокола оглобель опять выкрикнул голос:

— Долой! Нам голодранской власти не надо!

И в толпе загудели, закричали голоса: долой! «Неужели все напрасно? Скорей бы Сандаков говорил», — мучился Филипп. Вдруг зазвенел голос Петра:

— А ну, кому нужна Советская власть, отходи вправо, кто против — налево.

Толпа колыхнулась вправо. Ни одного человека не осталось на месте, никто не двинулся влево.

— Ур-ра! — гаркнули снизу солдаты. В это время над головой Капустина жалобно, по-комариному, пропела пуля.

— Слыхал? — крикнул Сандаков и матюгнулся.

«Из винта ударили», — понял Филипп и скатился по крутой лесенке вниз, бросился в гущу подвод. Да разве чего увидишь? Крестьяне запрягали лошадей: пока видно, проскочить через лес к своим деревенькам, оживленно перекликались.

Мужик в распахнутом, будто белка-полетуха, тулупе кричал соседу:

— А хитро приезжой-от повернул. На виду-то кому хотца в одиночку стоять или супротив всех. Молодой лешой, а сноровистой.