Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Ваганов. Вот с этим я согласен. А впрочем, нет, не согласен. Возьмите хоть Алексея, у него же золотые руки, а чем дольше я его здесь в Москве наблюдаю, тем ясней вижу, что он не умеет заставить ценить себя. В этом смысле у него просто горы потерянного времени.

Входит Катя.

Голубь. Ну, уж это неправда. Он никогда времени не терял. Он жил.

Марков (Кате). Ты слышишь, они говорят обо мне, как о покойнике: покойный терял время; нет, покойный не терял времени… Как, по-твоему, терял я время?

Катя. По-моему, вы все сейчас теряете время, потому что кофе уже на столе.

Голубь. Что верно, то верно.

Все подсаживаются к столу.

Ваганов. Ну, ладно, терял, не терял… (Голубю.) Но ответьте мне здраво – неужели даже эти три последних года, когда (кивнув на Маркова) он волей-неволей оказался в Москве, неужели верно – не использовать их, чтобы по праву выдвинуться, имея за плечами такой, как у него, практический опыт? (Маркову.) А у тебя только и свету в окошке, чтобы при первой возможности снова удрать рядовым прорабом на свой возлюбленный Север! Никогда не пойму!

Марков. Север я действительно люблю. А на том, чтобы ты понимал меня, – не настаиваю. (Смотрит на часы. На них-два часа.) Дядя Коля, ты что ж туфли-то надел? Забыл, что нам надо с тобой идти?

Голубь (не сразу поняв). Куда идти? А, ну да, конечно. Сейчас переоденусь. (Выходит в другую комнату.)

Катя. Хоть бы кофе допили. Куда вы собрались?

Марков (надевая пиджак). Так, вообще, по городу, к парикмахеру, еще кой-куда.

Катя (подойдя к Маркову, тихо). Почему ты уходишь?

Марков (так же тихо). Нужно. Правда, нужно. Не нарочно.

Катя. Как хочешь!

Марков (громко). Пошли, дядя Коля!

Голубь (выходя из другой комнаты.) Не прощаюсь!

Марков и Голубь выходят. Долгое молчание.

Катя. Знаешь, мне показалось, вы сейчас как-то нескладно говорили с дядей Колей. Как-то зло.

Ваганов. Возможно. Он и в давние времена меня недолюбливал.

Катя. Почему?

Ваганов. Слишком уж разные мы с ним люди. Как и с Алексеем, впрочем. Вот и не любит.

Катя. А я ведь знаю, тебя многие не любят. Ценят, а не любят. Говорят, что ты сухой, недобрый… Но я не верю. Те, кто так думает, просто плохо знают тебя. Да?

Ваганов. А мне все равно, что они думают. Мне важно, что Думаешь ты. И если ты говоришь так, – значит, так, и если ты говоришь – плохо, значит – плохо; надо иначе. Мне тридцать пять. Я не мальчик, Катя! И я прожил довольно одинокую жизнь, по внешности вполне благополучную, а на поверку не слишком-то счастливую. От такой жизни человек черствеет, даже если он не черств от природы. И если меня кто-то и не любит, то, наверное, есть за что. Но мне кажется, что если меня без оглядки, безрассудно, беззаветно полюбит только один, всего один человек, – меля потом полюбят и все остальные. Ведь это так украшает человека, когда его любят! И так смягчает его, когда его жалеют… хоть немножко.

Катя. Немножко – не умею. (Задумчиво.) Жалеют… Мама-покойница по деревенской привычке, бывало, всегда это слово – жалеют – говорила вместо любят.

Ваганов. Да, хочу, чтоб жалела! Ты… ты сама не знаешь, что такое ты для меня. Когда я в прошлом году получил докторскую – и не за красивые глаза, между прочим, как, очевидно, считает ваш дядя Коля, а за некоторые технические расчеты, которые завтра ему же помогут строить там у них на Севере в зоне вечной мерзлоты…

Катя. Мне кажется, дядя Коля совсем не хотел…

Ваганов. Ладно, не в этом дело… Когда я получил докторскую, меня поздравляли на всех углах, – это было не то; мы, как водится, пили с сослуживцами водку – это тоже было не то; я пришел домой – дома было пусто. И тогда я понял, что вот так же нерадостны будут все мои удачи, вся моя жизнь, если…

Звонок телефона.

Катя. Если что?

Ваганов. Если…

Опять звонок. Катя снимает трубку.

А вдруг Алексей?

Катя. Ну и что же? Ты не договорил. Говори.

Ваганов. А что говорить? Что я был тут вчера и приду завтра? Что я счастлив сидеть здесь и пить чай? Я не хочу больше этого говорить.

Катя. А что ты хочешь говорить?

Ваганов. Все. Если бы ты знала, как ты мне нужна.

Катя. Нужна?

Ваганов. Катя, родная…

Катя. Нет. Родная – это я слышала, а вот нужна… В этом доме мне последнее время все чаще казалось, что я никому не нужна.

Ваганов молча целует ее руки.

Да, я счастлива, что вот ты на людях такой независимый, резкий, а приходишь ко мне – и жалуешься и говоришь красивые слова. Нет, я не смеюсь, это ведь так нужно! Красивые слова. Я отвыкла от них.

Ваганов. Нет, я так больше не хочу, я скажу тебе все, все, что ты мне запрещаешь, и скажу это сегодня, вот сейчас!

Катя. Дай руку. (Берет его руку.) Видишь, какая длинная линия жизни. А ты все торопишься, непременно сегодня, сейчас…

Ваганов. Да, сейчас! Если б ты была одна и никого рядом с тобой и если б ты мне сказала: «Я не могу сейчас говорить об этом, я еще не решила, – потом, завтра, когда-нибудь!» – я бы ушел, уехал и ждал бы вдали еще месяц, год, два, как я ждал уже десять лет! Но когда рядом с тобой человек, который тебя не любит, да, не любит…

Катя жестом останавливает его.

Нет, на этот раз я не замолчу! Я знаю, ты прожила с ним десять дет, но это годами не меряется. Он тебя не любит, он каждым словом, каждым жестом доказывает, что ты ему не нужна. Но я ухожу, а он остается с тобой! Он, а не я. И вот так я не могу ждать. Не могу, слышишь?

Катя молчит. Ваганов, подойдя к ней, крепко взяв ее за плечи и приблизив свое лицо к ее лицу, долго смотрит ей в глаза. Входит Марков в плаще, с большим свертком под мышкой.

Марков (после молчания, овладев собой, почти спокойно). А я звонил, звонил, думал, вы ушли… (Оглядывает комнату, Ваганова, безмолвно застывшую Катю, снятую с рычага телефонную трубку, повторяет.) А я звонил, звонил, думал, вы ушли. Шел по Садовой. Начинает моросить.

Ваганов. Да, вот я здесь…

Катя. Ты же все видишь, почему ты молчишь?

Марков. Что я вижу? Я ничего не вижу. (Кладет на рычаг телефонную трубку.)

Катя. Это жестоко.

Марков. Что?

Катя. Делать вид, что ты ничего не видишь, молчать. Тогда я сама скажу, да, и этот телефон, и все… (Оглянувшись на Ваганова, с внезапной решимостью.) Я не могу так дальше. Я ухожу отсюда.

Марков. Когда?

Катя. Сегодня.

Марков. Хорошо. (Идет к двери.)

Катя. Куда ты?

Марков. Спять плащ. (Выходит.)

Ваганов благодарно целует Кате руку. Марков возвращается без плаща и свертка.

Катя. Я думала…

Марков. Ты думала, я убегу и не вернусь, пока вы не уйдете? Наоборот. Останусь и даже перекушу. Пока ты еще здесь, может, покормишь меня по старой памяти? (Садится за стол, дотрагивается до кофейника.) Оказывается, даже и кофе еще не остыл.

Катя. Что ты говоришь? Ты только послушай, что ты говоришь! Неужели тебе все, все равно?

Марков. Нет, мне не все равно. Но я не люблю переживать на пустой желудок. Сначала я поем. Потом вы уйдете. Потом я начну переживать.

Катя. Уйдет только Андрей. Я останусь. Мне нужно с тобой поговорить.

Марков. Как хочешь.

Катя (Ваганову, который остановился в нерешительности). Иди. Потом придешь, или я приду, или позвонишь мне… А пока иди, пожалуйста, хорошо?

Ваганов (по дороге к дверям, останавливаясь перед Марковым). Послушай, Алексей!

Марков. Ну?

Ваганов. Мне бы тоже нужно было…

Марков. Вот как! Тебе еще что-то нужно? Что тебе нужно?

Ваганов. Если ты намерен продолжать в таком тоне – ничего! (Резко поворачивается и выходит.)

Долгое молчание.

Марков. Ты мне что-то хотела сказать?

Катя. Да.

Марков. Ну?

Пауза.

Ну, говори.

Пауза.

Ну, что же ты не говоришь? Все думаешь – что бы такое мне сказать? Брось, Катя. Все равно ничего не придумаешь. Что уходишь от меня? Вижу. Что любишь его? Верю. Что же еще?

Катя. Мне многое надо тебе сказать.

Марков (незаметно для Кати взглянув на часы). А стоит ли? По-моему, не надо.

Катя. Алеша, я не хочу с тобой так говорить!

Марков. Ну, так не говори.

Катя. Так говорить!

Марков. А как же ты хочешь? Чтобы я просил тебя остаться?

Катя. Не знаю. Мне страшно, что ты такой спокойный.

Марков. Уж какой есть. Прости, пожалуйста.

Катя. Нет, это ты меня прости. Я, кажется, сказала глупость. Разве я имею право тебя упрекать?

Марков (снова взглянув на часы). Ты куда теперь? Туда, к нему?

Катя. Почему ты меня спрашиваешь об этом? Зачем?

Марков. Хочу знать. Туда?

Катя (теряя самообладание). Да, туда, туда! Вот сейчас возьму вещи, и прямо туда! Ты этого хочешь, этого, да? (Достает из шкафа чемодан и лихорадочно начинает швырять в него все, что попадается под руку.)

Марков молча наблюдает за ней.

(Остановившись.) Знаешь, мне вдруг стало так грустно… Я никогда не думала, что мы с тобой будем так прощаться.

Марков. А как ты думала? Прощаться со мной неделю, месяц, понемножку? А я не хочу прощаться понемножку. Я хочу сразу. Сейчас.

Катя. Алеша!

Молчание. Катя, отшвырнув раскрытый чемодан, идет, почти бежит, к двери. У самой двери останавливается. Говорит негромко, почти шепотом, но с силой.

Я тебя ненавижу. Слышишь? Ненавижу.

За ее спиной приоткрывается дверь. В дверь просовывается голова Марии Петровны.

Мария Петровна. Можно? (Не дожидаясь ответа, входит, прикрыв за собой дверь.) Хотела у вас электрический утюг одолжить. Мой опять испортился.

Катя (молча посмотрев на Марию Петровну и повернувшись к Маркову, рукой показывает на чемодан). Я приду за этим потом, когда тебя не будет. (Пройдя мимо Марии Петровны, как будто ее нет здесь, молча выходит.)

В тишине слышно, как щелкнула наружная дверь. Мария Петровна поворачивается вслед Кате, потом долго оглядывает комнату, останавливается взглядом на открытом чемодане, на разбросанных вещах. Марков продолжает сидеть все так же неподвижно, как он сидел.

Марков (после. долгого молчания). Присаживайтесь.

Мария Петровна садится. Снова молчание.

(С чуть заметной иронией.) Спросить хочется? Да?

Мария Петровна. А чего спрашивать-то. Сама вижу. Поругались.

Марков. Разве слышно было?

Мария Петровна. А вы что думаете? Ругаются – это только когда слышно? Когда не слышно – это еще хуже! Когда тихими голосами друг другу разные выражения говорят: он ей то, она ему это… Это самое и есть!