В начале жатвы

— Ну, у меня это не так и серьезно, — успокоил он. — Врач верно вам сказал — обыкновенная травма. Просто присыпало землей. Правда, перед этим основательно ударило. С тех пор, хоть и редко, а случается — теряю сознание. Вот и нынче. Вышел из клуба, не дошел до машины — и упал. И ничего не помню...

— То-то и есть, что нужно о себе беспокоиться, — подхватила Кланя и снова заговорила.

Ее шепот был горяч, как тот ветер, что дул в лицо, когда она шла сегодня ржаным полем. Увлеченная стремлением доказать свое, она старательно подыскивала точные, убедительные слова и вдруг спохватилась: больной не шевелился, спокойно дышал.

— Вы спите? — спросила Кланя.

Он молчал. Клане стало обидно за самое себя: столько говорила неизвестно зачем и кому. Так старалась... Посидела минут пять, прислушиваясь к его дыханию, проверила еще раз пульс, встала и осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить, вышла.

Больной какое-то время лежал неподвижно, а когда стукнула дверь у дежурной сестры, сел, провел ладонью по волосам, сказал вслух:

— Комбайны, если хочешь, запарятся. На жатках подручные могут подвести. А это тебе хлеб, приятель, а не что-нибудь. А на токах! Хвалить-то бригадиров хвалю, а попробуй только недосмотри. Снова, как прошлым летом, триер без дела простоит...

Он опустил голову, задумался. Вдруг вытянул вперед руки, побоксировал ими. В голове гудело, но ощущение дурноты отступало. Хотелось только спать, а заснуть он не мог. Завтрашний день, первый день жатвы, стоял перед глазами. Он видел рожь с налитым, тяжелым колосом. Ее нужно спасти от высыпания и от дождей, которые не заставят себя ждать. Горячий шепот медсестры отошел куда-то далеко-далеко — он жил только этим. И что говорят о нем, его тоже мало заботило. Хлеб нужно убрать, прежде чем отдашь его людям, продашь государству. Как в кинофильме, проплывали перед ним совещания с бригадирами, ссоры из-за минеральных удобрений, будничные хлопоты, знакомые лица... Один день год кормит — вот что не давало покоя. Только бы направить все в надежное русло, дать толчок, проверить, где что не так — поправить, дальше дело пойдет — он знал это. Он перебирал в памяти своих помощников, и ему казалось, что ни один из них не сможет в этот первый день заменить его. Он порывался встать и тут же бранил себя за юношескую горячность, которую всегда считал неуместной и даже смешной для его лет…

Когда дежурная медсестра снова вошла в палату, он лежал на койке, словно крепко спал. Она щупала пульс, а он думал, что эта молодая девушка нравится ему. У нее есть своя хватка, и довольно крепкая. Потом он снова сидел на койке — один в палате — и снова думал. И чем ближе к рассвету, тем больше волновался. Если уж на то пошло, они могли бы положить его в больницу и завтра. Никакой разницы в этом он теперь не видел. Почувствовав в себе достаточно сил, встал и принялся ходить по палате. Ходил долго, даже вспотел. Сел на край койки и снова задумался. В деревне уже в который раз пели петухи. Потом начало светать. Зарозовел восток, под окном прошуршали шаги первого прохожего.

Он встал, походил, подошел к двери и осторожно отворил ее. В коридоре никого не было. Тогда он вышел и направился к приемному покою. По дороге заметил табличку на приоткрытой двери: «Дежурная сестра». Поколебался, осторожно заглянул. Дежурная сестра сидела на стуле и спала, продолжая держать в руках салфетку. Больной усмехнулся, покивал головой и тихонько прикрыл дверь. До приемного покоя он уже добирался на цыпочках. И вот счастье: там никого не было. Его одежда лежала на скамейке, сапоги стояли под столом. Он решительным движением сбросил больничный халат, быстро, по-военному оделся. Ему, председателю передового колхоза, было немного стыдно, но иначе он поступить не мог. «Ишь ты, ручкой! — думал он. — А ты бы посмотрела, сколько эта ручка сегодня нагоняев даст кому следует». Чтобы не наделать шуму, он взял портянки и сапоги под мышку, вышел в коридор и осторожно отодвинул засов...

В полях уже пели жаворонки. По обе стороны дороги шумела рожь. Впереди поднималось солнце, одевая сначала верхушки деревьев, потом крыши строений, потом поля и его самого, быстро вышагивающего по дороге. На повороте он задержался, постоял немного и напрямик через широкий луг направился к машинно-тракторному парку. И тут только всерьез задумался над словами медсестры...

От болезни не осталось и следа. Голова не болела. Только, может, в ногах еще чуть-чуть чувствовалась слабость. Но это пройдет, пройдет... Нужно надеяться. А вообще-то придется подумать о здоровье. Он еще раз вспомнил медсестру и вдруг тепло и широко улыбнулся.

Галька