Поющие барханы (сборник)

Повернувшись к отцу, он просит: "Отец, доставьте меня, пожалуйста, к моей зимовке". — "Почему, сын мой?" — "Я понял теперь, как надо летать и зачем надо летать". А в ушах беспрестанный шум мотора…

Бархан проснулся: от грохота сотрясался правый угол его дома. "Надо же, такой сон прервали! Не пойду — что вы, интересно, со мной сделаете?" — пробормотал он и повернулся на другой бок в надежде досмотреть сон. На том конце проволоки, у Сейткула, не успокаивались, знай себе дергали и дергали. Бархан вскочил, быстро оделся и нос к носу столкнулся около своих дверей с Сейткулом, который сам бежал к нему.

— Уважаемый, вас Алике и главный зоотехник из совхоза вызывают.

— Один час в сутки и тот не поспишь спокойно…

Бархан, сердитый, еще не очнувшийся ото сна, шагал за Сейткулом. Сосед меж тем без умолку тарахтел:

— Уважаемый, не подумайте меня обвинять, на меня гневаться, самого, как говорится, только что за пятки из постели вытащили.

"Ох, и хитер ты, парень, голыми руками тебя не возьмешь. Все равно что рыбу в воде, не ухватишь, больно скользкая. Со стороны вроде обычный парень, чернявый, простенький, но уж больно гладенький, будто сваренное вкрутую яйцо". Бархан шагал рядом с Сейткулом размашисто и свободно.

— Уважаемый, я перед вами в вечном долгу. Вон даже среди ночи, как говорится, без вас не можем обойтись…

"Зачем я, интересно, понадобился тебе на сей раз? Неспроста ты юлишь и мед источаешь!" — решил Бархан.

— Уважаемый, во всем районе, говорят, нету никого, кого бы можно было поставить рядом с вами. Всех опередили, — прямо-таки ворковал Сейткул.

"Так, так. Но зачем я все-таки понадобился начальству?" — пытался предугадать Бархан.

Рядом с Аликулом сидел, поджав под себя ноги, главный зоотехник. В этих краях он был новый человек, один сезон проработал в совхозе. Бархан видел его всего два-три раза. Прежние специалисты по животноводству были солидными, плотными, склонными к полноте мужчинами. Потому Бархан каждый раз удивлялся, что новый зоотехник, хотя ему уже за тридцать, выглядел несолидно, как общипанный журавль, — ни мяса на костях, ни жира…

Бархана еще больше удивило, что Аликул, как только он появился на пороге, резво вскочил с места, протянул ему обе руки для приветствия, похлопал по спине, указал ему место по левую сторону от себя, расспросил о здоровье детей, перечислив всех до единого, поздравил с нынешней благополучной зимовкой и принялся долго разглагольствовать о таланте чабана-самородка Бархана Егемкулова… Но Бархан прямо-таки поразился, когда заметил: чем больше похвал произносит заведующий фермой, тем все энергичнее, все одобрительнее кивает головой главный зоотехник совхоза. "Ну и на чем же, Алике, вы намерены поставить точку?" — размышлял Бархан.

Аликул, разогнав вовсю ретивого жеребца своего красноречия, наконец начал привязывать его к столбу.

"Чем скакать вокруг да около, утомляться, давно бы придержал поводья…" — не без ехидства отметил Бархан про себя.

— В общем, вот так, товарищ и друг наш Баке, — подытожил Аликул. — Вот он перед тобой, Сейткул, твой птенец, вылетевший из твоего же гнезда, ты вправе сделать с ним, что хочешь, как говорится, и сварить его можешь, и поджарить, никто тебя за руку держать не будет. Как ни верти, а получается так: удача, которая улыбнется этому твоему братишке, — и твоя удача тоже; покатится его камень вверх — так это плюс и тебе и твоей чести; не в чужой дом, в твой собственный, можно сказать, дом придет счастье.

"Как плетет, как заворачивает лихо, а?" — Бархан сидел с непроницаемым видом.

— В подобных ситуациях, понимаешь, нет разницы между двумя гнедыми! Для нас — что ты, что он, оба одинаковы. Предки наши говорили: "Пусть лучше стригунок из твоего аула вырвется вперед, нежели конь из чужого аула". Вашему братцу не повезло нынче — видите, какой сидит понурый, прямо-таки убитый! Показатели у него неважные за определяющий год пятилетки. А мы всем районом, понимаешь, шум подняли: вот он, наш будущий Герой Труда! Столько об этом натрезвонили! А оно вон как все плачевно обернулось… Вполне понятно, Сейткул Таниркулов не отлынивал от дела, изрядно трудился, себя не жалел. Но что поделаешь — факт остается фактом: от каждой сотни овцематок он сумел взять лишь по сто сорок ягнят. А нужно, чтобы по сто пятьдесят было!

— Возьмет в следующий раз! Чабанье ремесло сложное, учтет ошибки, исправит их и будет у него по сто пятьдесят ягнят! — перебил Бархан, чувствуя, как в нем закипает ярость.

— Тьфу, Баке! Иногда вы прямо уж такой наивный, Младенец, да и только! — в сердцах крикнул Аликул. — Хорошо вам, вон у вас какие огромные, прямо с верблюжью ступню, ручищи. Такие все могут, вы и сами знаете это. Короче, не могли бы вы дать — взаймы, конечно, — Вашему братцу сорок ягнят, он вам их на следующий год Вернет…

В доме стало тихо-тихо.

— Мудрые были у нас предки, как рассуждали:

"Даже если посыплется с неба кожа, так рабу все равно на подошву Не достанется", — сделал Бархан многозначительную паузу.

Смысл пословицы Дошел, кажется, только до главного зоотехника. Он заерзал на месте, внимательно посмотрел на Бархана и перевел взгляд на Аликула.

— Уважаемый, — не преминул тут же взять слово Аликул, — всем известно, как вы трудитесь, вы давно уже, почитай, герой. Но понимаете, есть тут неловкость одна… О вашем труде — хотя много у вас было достижений, этого никто не отрицает! — не говорили на собраниях и по радио, не писали в газетах. У вас богатый трудовой опыт, но огласке он не предавался, так сказать, путь вашего роста остался пока незамеченным, не отмеченным, то есть медалями, орденами вы не награждались… Ваше имя никому не известно, вы избегали попадаться людям на глаза. Уж больно тихий вы и скромный!

— Кому я должен на глаза попадаться и кто должен обо мне говорить? Сам я, что ли? Машины для меня нет, чтобы раз — и оказаться в районе, попасть на глаза… телефона дома нет, чтобы о себе напоминать почаще да погромче…

— Уважаемый, успокойтесь. Я обрисовал истинное положение дел. То, что вы были в тени, это ошибка, да, наша ошибка. Теперь постепенно, постепенно, так сказать, вы, я, наш новый зоотехник — общими усилиями — выправим дело. — Аликул был сама вкрадчивость, сама мягкость. — А на сегодня у нас, у вас нет другого выхода, кроме как отдать соседу сорок ягнят.

— У вас выхода нет — что правда, то правда. Но не у меня.

— Уважаемый, нам не хотелось бы поднимать шум на всю округу. Вы же ему словно старший брат. Не сердитесь, мы и хотели бы вас выдвинуть, но в верхах, боимся, нас не поймут, будут недоумевать: с небес, что ли, свалился на нас этот передовой чабан? Этот рекордсмен?.. Вот какая безвыходная создалась ситуация… — после продолжительного молчания Аликул добавил. — Ты хочешь разом скакнуть вперед. Нормально и справедливо, когда показатели у чабана эволюционируют постепенно… А так получается — район теряет самое почетное, самое высокое звание.

— По-моему, мы тут из пуговицы раздуваем верблюда, — тихо, но внятно изрек зоотехник. — Я не осведомлен о том, как эти пять лет добивался высоких результатов Сейткул Таниркулев и получил за это звание передового чабана. В нынешнем году, я знаю, его показатели ниже ваших, уважаемый Баке. Ну а о вас я до сих пор ни от кого из местного руководства действительно не слыхал…

Аликул звякнул граненым стаканом с водкой, но под пристальным недобрым взглядом зоотехника смутился, не знал, куда девать руку, потом поставил на место стакан и, машинально бросив в рот баурсак, промямлил:

— Сейткул, убери-ка все это, небось не на пир мы пришли. Рановато еще.

Сейткул быстро свернул и унес дастархан. Аликул прокашлялся и собирался снова начать речь, но суровый взгляд зоотехника остановил его. Бархан сидел посеревший, осунувшийся.

— О чем вы задумались, уважаемый? — мягко обратился к нему главный зоотехник. Вопрос прозвучал в тишине камнем, брошенным в пустой колодец. Бархан промолчал. Зоотехник продолжил:

— На будущий год полезно будет сделать вас наставником в комсомольско-молодежной бригаде. Знаете, чья это идея? Ваших девушек-сакманщиц.

— Время покажет, — улыбнулся Бархан. Он выдержал паузу и как бы между прочим осведомился: — Ягнят, которых вам опять недостает, последний раз просите или как?

— Господи, они и раньше у вас брали? — опешил зоотехник.

— В первый год — пять ягнят, во второй — десять, в третий — двадцать, в четвертый — тридцать, и вот — сами слышали — теперь сорок требуется.

— Это же ужасно! — воскликнул зоотехник, и глаза его блеснули. — Ужасно!

— Чего же тут ужасного? Сколько приплода у Бархана — столько денег ему и начисляется, и дополнительная оплата набегает. Видели бы вы, что в соседних аулах бывает: не включают в государственную перепись одну отару, а ягнят от нее раздадут знаменитым чабанам, которые должны в передовики выйти. Да и вообще, зачем столько слов тратить на пустяки — подумаешь, пять — десять ягнят! Да они, эти наши чабаны, почти родственники. Не то что ягнятами, близкие люди верблюдами обмениваются! — поднял голос Аликул. И хотя он бодрился, Бархан заметил, что бодрость эта напускная и что он напуган.

— Да мать твою… пошел ты со своей родственностью! Зачем она мне такая? Человека во мне пачкать? — рявкнул Бархан. — Хватит, надоело! Вчера я не то что сорок, а все пятьдесят ягнят ему отсчитал бы. Пусть ползет на гору, пусть попирает ногами мои плечи, мои руки! А сегодня — нет, говорю, заявляю вам всем — нет!.. Вот вы упомянули здесь моих сакманщиц. И ради них тоже не могу пойти на подлость. Их труд есть в моих показателях, а главное — их душа. Совесть их. Против этого, против них я не пойду.

Бархан легко, молодо вскочил на ноги. С силой хлопнул дверью.

"Это мой первый дерзкий ответ, первый решительный поступок с тех пор, как меня нарекли Барханом. И хвала мне!" — он вздохнул свободно, полной грудью.

В небе, одобрительно гудя, пролетел еще один самолет.