Поющие барханы (сборник)

II

Миновала зима, наступила весна. Снежная зима, такая суровая, что поначалу казалась неприступной, неодолимой крепостью, осталась теперь позади. Однако хлопот у Бархана прибавилось — весна, она беспокойная пора для чабанов. Заботы преследуют их: то одна, то другая, и конца им нет; как ни устал ты от них — никуда не скроешься, все равно что тень твоя в полдень: куда ты — туда и они.

Этой весной Бархан впервые подумал, что ему уже сорок пять и что перевал, за которым начинаются годы заката, уже близок.

Он, может, и не задумался бы об этом, да, как начался сезон окота овец, к нему приехали в качестве помощниц три румянощекие девушки. Среди них выделялась Бакшагуль, уж до того дотошная, бесконечными своими вопросами, кажется, до печенок доберется. Нет-нет и пробудит она в нем воспоминания о собственной молодости, о том, что давно успело заглохнуть. "Ой, агай, спасибо! Ой, агай, теперь ясно!" — восклицает беспокойная девчонка после его советов да указаний. Так доверчива она, так жадно хочет она знать все на свете, что поневоле обнажает в душе Бархана раны, покрывшиеся ржавчиной.

Окот проходил у него благополучно. Отару он сохранил живой и невредимой; понесли все матки. Аликул доставил ему два огромных стога сена. С того памятного события и Сейткул относился к нему уважительно. Правда, что уж тут глаза закрывать на факты, Аликул ему выделил в помощь людей больше, чем Бархану. Хочет, чтобы у чабана, которого район в Герои готовит, каждая матка близнецами разрешилась… Ну, а у Бархана, разумеется, есть право усомниться в такого рода "геройстве"! Разве геройство — не самоотверженное выполнение дела, которое тебе поручено? Исполнение этого дела в поте лица, без мягких подушек да чужих локтей, чтобы и почет и уважение тебе были от людей за твой труд, твой ум, твои руки. "Уж если на то пошло, — заключил он про себя, — быть героем — это значит быть перво-наперво честным, правдивым и смелым".

Днем, как всегда, Бархан с девушками не разгибали спины, молодняк принимали. К вечеру дел поубавилось, просто не верится — вроде бы и передохнуть можно, страда подошла к концу. Все собрались в доме, при свете ночной лампы уселись за стол — и потек-потек интересный разговор. Девушки, что день-деньской возились с ягнятами, скинули с себя рабочие одежды, облепленные шерстинками и пометом ягнят, вымылись, причесались, нарядились — и за столом будто цветы распустились, точно тюльпаны в степи заалели! Глаза у всех большие, блестящие, веселые — вот-вот брызнут смехом. Бархан без стеснения и робости вглядывался в эти юные чистые лица семнадцатилетних девушек, каждая из которых могла быть его дочерью. Девушки сияли, веселились, а Бархану почему-то думалось, что в глубине души они должны грустить: за эти дни не могли они не понять, что наступила для них взрослая жизнь, жизнь, полная ответственности, долга и работы. С раннего утра до позднего вечера сбивались девушки с ног, принимая на руки дрожащие мокрые тельца ягнят, и ведь не один день им будет суждено провести именно так, в трудах и заботах. Без развлечений и забав — а какая без них молодость?.. Или, может быть, слишком рано эти девчушки распростились со своими мечтами, забыли их? Возможно, мечты эти, планы на будущее, надежды и вовсе еще не оформились, не выявились? Или молодежь нынче пошла другая — все ей нипочем, все по плечу, а главное, есть у нее вера — все будет, как она задумала? Бархан в тот вечер не мог смотреть на девушек без жалости, а может, ему было жалко себя?..

"Господи, что будет с вами завтра, милые вы мои? — вопрошал он себя. — Что ждет вас?.."

— Ой, агай! — встрепенулась Бакшагуль. — Чего это вы так рассматриваете нас? Мы ведь можем сказать нашей женеше, она вас изобьет… — и все вместе расхохотались беззаботно. Жумагуль, собиравшая на стол, улыбнулась лукаво:

— Это первый проступок вашего агая с тех пор, как ему за сорок перевалило. Если вы не обижаетесь на него, то уж я его прощу, так и быть.

Бархан покраснел. Сейткул сегодня не пустил движок. Они сидели при свете керосиновой лампы. Она освещала комнату тускло, и Бархан надеялся, что его румянец не заметят.

— Ой, агай, — никак не угомонится Бакшагуль. — Мне ваш сосед вовсе не нравится. Я недавно мимо его двора проходила и своими глазами видела, как он пнул ногой в голову овцу. За то, что она не подпускала к себе ягненка.

— Мне Сейткул-агай тоже неприятен, подозреваю я, что он пнул ягненка, которого я потеряла. Вот он и приучает его к чужой матери, — вступила в разговор ее подруга Шолпан.

Бархан не выдержал:

— Не надо, милые, на взрослого человека напраслину возводить.

— А мы не напраслину, мы правду говорим, — решительно заявила третья, стриженная под мальчика, по моде, как они это называют, Роушан.

— Сейткул-агай в конце этой пятилетки Героем должен стать, — подала голос Жумагуль и глянула на мужа, будто спрашивала: "Ничего, что я это сказала?"

Бархан уже подремывал, разморенный чаем.

— Наш агай — как Кутузов! Подремывает, а врагов побеждает, — вставила Бакшагуль. — Женеше, вы сказали, что Сейткул-агай Героем будет. Откуда же об этом за три года известно? Что, его готовят в Герои специально, что ли?

— Да, дочка, с этих пор и готовят.

— Нет, тут что-то не так, вы ошибаетесь, наверно. В Герои не готовят, это же не в институт готовить человека.

— Да еще в Герои труда, — выпалила Роушан.

— Разве можно загадать себе заранее — стану-ка я Героем. — И она повторила по-русски: — Стану-ка я Героем. Даже если кто-то решил за тебя — вылепим героя вот из этого… — Бакшагуль разволновалась не на шутку.

— По-моему, — прервала ее Шолпан, — быть Героем — это значит прежде всего быть человеком. Каждого, у кого голова, две руки и две ноги, мы называем человеком. А на самом деле не все из нас люди. Есть просто живые существа, или, вспомните слова Абая, "мешок набитый"… — Шолпан украдкой взглянула на Бархана, ее, видно, беспокоило, как он отнесся к тому, что она, девушка, так резко высказывается.

— Итак, девочки, — взяла слово Роушан, — предлагаю обсудить эту проблему. Выходит, значит, что мы с вами столкнулись здесь с чрезвычайным обстоятельством — в данном совхозе одного человека готовят в Герои! — Стриженная по моде Роушан говорила обычно мало, но по существу. — Рассмотрим этот факт со всех сторон. Кому дать слово?

— Мне дай! Чтобы стать Героем, нужно отлично, например, всем потрудиться, кто же с этим станет спорить? — начала Бакшагуль. — Только вы не перебивайте, я намерена высказаться подробно. Вот, скажем, передовая доярка. Портрет ее мы видим на первых страницах газет, она выступает по телевидению и рассказывает всем о своем опыте, о том, как она при всех равных условиях… Ну, пусть у нее пятнадцать, а может, и тридцать коров, таких же, как у всех, — та же порода, тот же запас кормов и доильный аппарат, как у всех, ну а показатели у нее другие, большие. Потому она и передовая, что показатели у нее другие, что она больше других молока надаивает… Как у нее это получается, каков ее секрет, который она, ясное дело, не скрывает, а наоборот, раскрывает перед своими товарищами. Это и есть трудовой героизм… А вот, скажем, живут рядом два чабана. Овец у них одинаковое количество, порода одна… Но условия жизни и работы — как небо и земля. Такому положению я удивляюсь. Совхоз выделяет Сейткулу-ага пять сакманщиц, а нашему агаю, который сейчас делает вид, что уснул, — трех. Позавчера Сейткулу-ага привезли-доставили полнехонькую машину корма. А нашему агаю даже щепотки не пожаловали…

— Потому что наш агай спит, — засмеялась Роушан.

— Ой, девочки, к чему вам все это на ниточку нанизывать! — вздохнула Жумагуль.

— Короче, товарищи, выходит, что геройства Сейткул-ага не совершает, не завоевывает честным трудом, а его геройство ему организовывают, да-да, организовывают местные власти.

— Но я уверена, что об этом и не подозревают наверху, это все самодеятельность, инициатива здешнего руководства, — вставила Роушан и продолжила: — На мой взгляд, чтобы стать Героем, помимо отличного труда надо быть человеком, коммунистом по сути своей и очень добрым, расположенным к людям. И принципиальным — никаких поблажек для себя, никаких особых условий. — Роушан сделала паузу. — Бакшагуль, пусть все беды обойдут тебя стороной, в будущем из тебя неплохой директор совхоза должен получиться. Ты не допустишь поддельных Героев…

— Девочки, давайте организуем комсомольско-молодежную бригаду, чтоб все в ней было по чести по совести, — начала было Шолпан, но Бакшагуль прервала ее, став вдруг очень серьезной.

— Принципиальными и честными не только Герои должны быть. Что мы, девчонки, на завтра откладываем взрослые поступки? По-моему, мы и сегодня должны действовать.

— Бросьте, девочки, что толку от ваших красивых и добрых слов? Завтра рано вставать, ложитесь уж, отдыхайте, — и Жумагуль принялась стелить постели. Девушки перемыли посуду и, пошептавшись, поспорив вполголоса, улеглись спать.

Бархан проснулся среди ночи, будто его кто в бок толкнул. Он на цыпочках прошел через переднюю комнату; девушки спали, укрывшись одним одеялом, только ноги торчали наружу.

Небо заволокло тучами, с севера поддувал ветер. Весна хоть и пришла рано, но промозглые холода еще давали о себе знать. На юге весна долгая, затяжная. С конца февраля проглядывает земля из-под снега, и до самых июльских жарких дней стоит приятная, не утомляющая человека прохлада. Самые отрадные дни для чабана — это когда еще задолго до зноя начинаешь перебираться на жайляу. Бархан был как раз в преддверии этой отрадной поры.

Летние жайляу в Кьрылкумах — широкая горделивая степь в Арке; есть там гористые, заросшие лесом места, есть овраги, лощины, густые леса, и глотком воды природа там не обижена. Эта благодатная земля всего-то в двухстах — трехстах километрах отсюда, просто не верится даже: двести — триста километров — и не будет этой грязи, этой распутицы… Только поздней осенью вернется чабан на прежнее свое становище, все такое же далекое от большого города, от шумной жизни.

В небе пролетел еще один самолет…

Жайляу — счастливое время, которого с особенным нетерпением ждет Бархан. Раньше, чем другие чабаны, он заботится об откочевке, раньше всех добирается до жайляу и полной грудью вдыхает ароматы нетронутой, первозданной степи, первым рвет прекрасные молодые цветы. Оглянется Бархан обычно по сторонам, не следует ли кто за ним, и припустится что есть мочи по лугу! Бежит, бежит — и это другой, это радостный бег, не тот, каким он тридцать лет назад догонял отца. Да, отец так и скрылся навсегда в мглистом мареве.

У Бархана не было детства, как и у многих его сверстников. Рано он его лишился… слишком рано. Со своим детством, унесшимся вместе с отцом на запад, Бархан встречался и говорил по душам здесь, на жайляу. Здесь заливался слезами воспоминаний, а затем, очищенный ими, смеялся, дышал полной грудью и собирал тюльпаны на лугу…

На жайляу хорошела, расцветала Жумагуль. Она вытаскивала из сундука любимое свое красное платье, которое пять лет назад привез ей из района муж, обряжалась в него, точно на празднество.