Поющие барханы (сборник)

* * *

Бархан нашел отару. Гонимая смерчем, она забрела далеко в степь. Все овцы были целы. Жумагуль встретила мужа. Примостившись удобно у стены, он с наслаждением пил чай. Бархан блаженствовал в кругу семьи. И тут затрясся правый угол дома. Бархан поднес пиалу к губам, подумал, поставил ее на край стола. Медленно, задумчиво надев телогрейку, шагнул за порог. Он не слышал, как горестно вздохнула жена ему вслед.

Аликул лежал на своем излюбленном месте. Лицо его было хмуро. Едва заметным движением губ ответил он на приветствие Бархана и, угрюмо уставившись в одну точку, замолчал надолго. Потом, мешая по своему обыкновению русские и казахские слова, протянул:

— Да-а, понимаешь, беда, как говорится, приходит нежданно-негаданно, прямо из-под ног вырастает. Кто знал, что так все обернется? И во сне бы не приснилось, пусть бы я даже три дня подряд спал без просыпу. Да-а… двадцать пять овец… вот беда, тьфу… безобразие… ведь не прикарманили же их мы…

Скорбный тон и загадочные слова Аликула насторожили Бархана.

— Что случилось? — не выдержав, спросил он. — Вид у вас что-то неважный, а Сейткул где?

— Этот пес барашков там режет, — многозначительно произнес Аликул, постукивая пальцами по столу.

— Опять угощение?

— Э-э угощения этого на весь совхоз хватит. Ночной вихрь угробил двадцать пять его овец. Сколько раз я этому псу говорил, не усердствуй чересчур! Излишнее усердие, понимаешь, всегда боком выходит… Да и у людей глаз завистливый. Железной изгородью, понимаешь, загон обнес, загнал овец, словно в тюрьму… А вихрь налетел, овцы, конечно, испугались, поперли друг на друга — и началась давка. Придавили тех, что у стенки были. Двадцать пять маток тут же и сдохли, а около десятка почти бездыханные были.

— Да-а… скверная история получилась… — только и нашел что сказать Бархан.

— Какой совет дашь?

— Не знаю, ага… люди же мы как-никак, что-нибудь придумаем.

— В таком случае иди прямиком к Сейткулу и помоги ему освежевать задавленных овец. Шкуру только не попортите, ножом не заденьте. — Аликул легко поднялся с места. — Идемте, Баке, поможем парню. А то, поди, из последних сил надрывается, спешит.

Они направились к сараю, где овцы содержались зимой.

Сейткул, весь как в мыле, вспоров брюхо очередной овце, сдирал с нее шкуру. Завидев Бархана, он растерялся поначалу, замер, будто вор, застигнутый на месте преступления. Нож с роговой ручкой, весь окровавленный, выскользнул из рук и вонзился в разрезанную, исходящую паром тушу; остро пахло овечьими испражнениями.

— Да успокойся ты, возьми себя в руки… чего растерялся так?.. А если действительно — еще больший проступок совершил бы, что, раньше положенной по сроку смерти богу душу отдал бы? Робок ты, как я погляжу! В ауле ведь все равно ничего не скроешь, о господи! Все на виду! Бархан тебе не чужой, он тебе за брата старшего. Вчера, можно сказать, еще вместе жили. Вчера он тебе своими руками, понимаешь, гнездо свил. Чего же от него правду таить? Вот ведь ты какой — то не в меру важничаешь, понимаешь, то не в меру трусишь перед ним…

Сейткул сейчас и правда был жалок: точно его в воду окунули и шерстки на нем поубавилось — вон как гладко легла, что и не видно ее. Хлопает бедняга глазами, смотрит виновато, руки и рубаха в крови, не мужчина, а побитый мальчишка. "Да, ясное дело, больно ему, стыдно ему! Двадцать пять овец потерять по собственной вине! Ему, который привык к похвалам да почету! — подумал с жалостью, смешанной с презрением, Бархан. — Ну что ж, никто от беды не застрахован. Да и беда ли это настоящая, непоправимая? Дополнит отару собственными овцами или возьмет деньги с "голубой книжки", благо есть они у него. Чего он, в самом деле, так расстроился? Неужели из-за того, что пойдет о нем молва как о нерадивом хозяине? Да, наверно, в этом дело — ведь он надеется получить звание Героя! В этом, в этом! Господи, да неужто звание важнее уважения к себе, достоинства мужского? Какой же он жалкий сейчас! Как боится правды! Или людских пересудов? У народа нынче не пятьдесят ушей, как раньше, а все сто, пойдут гулять разговоры по аулам, что на овец Сейткула мор напал, недоглядел, прозевал, работает мало, все больше заседает да восседает в президиумах! Люди теперь боевые, что думают — то говорят, не отмалчиваются, как я, дурак безмозглый!"

Бархан извлек из кармана складной нож, провел им раз-другой по точилу и принялся за разделку бараньей туши. Аликул, подперши руками бока, во все глаза уставился на Бархана.

— Эй, Баке, да ты способен, я гляжу, с такой скоростью за час прикончить всю отару Сейткула. И как ты до сих пор человека еще не зарезал?.. Понимаешь, страшно даже… — хохотнул Аликул, довольный собственным остроумием.

Бархан, не отрываясь от дела, ответил:

— С такими крупными, как вы, боюсь, не справлюсь…

— Ай, молодец, хорошо сказал!.. Ну, а теперь совет давай, Баке. Как мы братца твоего младшего из беды нежданной выручать будем? — Аликул тут сел на корточки, живот его почти пола коснулся.

Бархан свежевал очередную овцу. Бросив взгляд на живот Аликула, он усмехнулся. На сей раз Аликул не закричал, не прицепился: чего, дескать, смеешься, продолжал сидеть на корточках.

— Разум и сознание — постарше наших предков, так изрекли мудрецы, — начал Бархан, разгибаясь и поглаживая онемевшую поясницу. — Не зря изрекли. Какой я могу дать совет?.. Вы, пожалуй, впервые спрашиваете у меня совета — не умею я советов давать, уважаемый. Даже как-то и неловко. Кто я и кто вы, Аликул?

— С этого дня, понимаешь, перестань совеститься да скромничать! Что ты всех стесняешься, перед всеми голову склоняешь?

Сейткул, молчавший до сих пор и только громко сопевший за работой, обрел наконец дар речи. Голос у него был с хрипотцой, как у молодого петушка, не научившегося еще петь.

— Уважаемый Баке, вы знаете, как говорят казахи: "Козу хоть каждый день теряй — не обидно, а овцы лишился — обидно". Тяжко мне. Не пожалейте совета. Добра не забуду…

— Кто-то однажды сказал: весь твой труд, вложенный в дело, остается за порогом, торжествуют лишь подозрение и сомнение…

— Да брось ты, черт подери… К чему сейчас всякие там подозрения и сомнения? Ты не загадки загадывай, а научи, подскажи, что делать в сложившейся ситуации? Вот что нам скажи! — Аликул гневно сверкнул глазами на Бархана, точно на медведя, которого считал уже прирученным, да, видно, напрасно считал.

— Уважаемый Баке, что вы нам посоветуете, то для нас и закон, поверьте! — голос Сейткула дрогнул.

"Волк не покажет того, что он тощ, на худой конец взъерошит шерсть, — подумал Бархан. — Мне-то казалось, что этот парень сметлив да хитер, а он, оказывается, в минуту опасности слаб и беспомощен, как змея, когда ее огреют камчой. Но что же ему сказать? Надо же что-то сказать, как-то помочь, а то ведь и правда получится по пословице: "От молчуна — беда с дом величиной"…

— Недаром предки наши придумали правило: то, что ешь сам, бросай и собаке, пусть даже это будет собака, укусившая тебя.

Аликул взорвался:

— Эй, да брось ты нам мораль читать, понимаешь! Совет дай, понимаешь, а то заладил: "Предки, мудрость…" Они могли придумать, а мы что, хуже их, что ли? Мы втроем на что?..

— И правда, уважаемый, — пролепетал Сейткул.

Бархан расправил спину.

— Кто-то когда-то сказал, что случай причинить кому-нибудь зло представляется сто раз, а добро — однажды.

— Опять "кто-то когда-то"… Свет наш, ясное солнышко, ты… что т-ты… нам скажешь? — Аликул буквально подскочил на месте и заметался по сараю, вздымая пыль от кизяка. — Надо же, какая у него глубокая философия и как он до сих пор скрывал это от нас!

— Так вы же не интересовались ни мной, ни моей философией, — ответил Бархан спокойно. — Стоило мне раскрыть рот — вы за ворот меня хватали…

— О боже, не зря, значит, говорят, что все молчуны — умники! — Аликул вплотную подошел к Бархану и, вперясь ему прямо в глаза, отчеканил: — Ну, ты победитель, я побежденный. Ты доволен? Тебе это нужно?

— Нет, мне не это нужно.

— Тогда что же, ойбай?..

Сейткул, бросив нож, подался к Бархану:

— Уважаемый, рабом вашим буду, подскажите, как быть, что делать? Чем отплатить за ваш совет?

— Не нужно мне платы, разве ж можно добрые намерения и советы оплачивать? А вот коли уж разговор пошел о том, что мне нужно, я скажу. Мне нужны две-три копны сена. Семьсот овец не прокормишь волосами с головы. Движение песков ночью, по-моему, к суровой зиме.

— Уай, мой жигит, нашел о чем говорить да просить. И ради этого ты столько темнил, столько загадок приплел… Скотина-то не твоя собственность, а государственная; думаешь, дадут ей погибнуть? Да я завтра же наполню твой сарай сеном, — затараторил Аликул.

— Господи, уважаемый, да и у меня вон стог берите! — с готовностью предложил Сейткул.

— Нет, твой не возьму. Мне чужого не надо, мне полагается, вот и начальник наш это подтверждает. — Бархан основательно вытер окровавленные руки о баранью шерсть. Затем, пробурчав: "Я сейчас вернусь", — вышел из сарая.

Он дернул за проволоку, натянутую между домами; из дверей тотчас выпорхнула Жумагуль и стремглав бросилась к нему.

— Ставь чай, байбише, — весело подмигнул ей Бархан и легонько хлопнул ее по спине. — Аликула, по-моему, жажда мучает.