Жизнь и приключения Лонг Алека

12

На причале стояла толпа встречающих. Тут же два подозрительных типа в светлых костюмах и канотье молча наблюдали за сходящими с судна пассажирами, которые медленно стекали вниз по узкому трапу.

— Пойдем, Джинни, — тихо сказал Алек. — Ни пуха ни пера. Бери маленький чемодан.

Он подхватил два других, и они вышли из каюты. Не успели Палмеры выйти на палубу, как их догнал полковник Луговицкий. Он щелкнул каблуками, козырнул.

— Одну минутку, господа. Идите за мной, а то в этом кавардаке иностранцу разобраться трудно. — Полковник сделал приглашающий жест рукой: — Силь ву пле!

Он взял из рук Айны чемодан. Алек благодарно наклонил голову, Айна улыбнулась. На палубе Луговицкий поискал кого-то глазами. К нему подскочил молодой солдат-доброволец в чистой, хорошо пригнанной форме.

— Федя! Быстро вещи в автомобиль!

Солдат выхватил у Алека чемоданы и, бесцеремонно расталкивая людей, начал спускаться по трапу. У борта пофыркивал допотопный открытый автомобиль, выкрашенный когда-то зеленой, теперь во многих местах облупившейся и потерявшей свой первоначальный цвет краской, с резиновой грушей-сигналом, медным, до блеска начищенным рожком и такими же блестящими медными рычагами управления. Шофер, в серой каракулевой кубанке с красным верхом, стоял, опершись спиной о борт, и лузгал семечки.

Увидев полковника, он бросил подсолнух на землю и уселся на свое место. Луговицкий подбежал к машине, распахнул заднюю дверцу:

— Же ву при, мадам! — Он помог Айне сесть. — Федя, клади все в ноги. Вам удобно, мадам? Плиз. Ну, вот и отлично. Федор, можешь отправляться домой. Скажи, что скоро буду. Поехали, Мелешко. В «Лондонскую».

Автомобиль, чихая и кашляя, тронулся. Алек крепко сжимал руку жены.

«Начался новый этап нашей жизни, — подумал он. — Кажется, все пока идет как надо».

Машина катилась по одесским улицам. В припортовом районе было грязно, пыльно, не убрано. Окурки, подсолнечная шелуха, обрывки бумажек, газет валялись повсюду. И люди выглядели под стать району. Женщины — в каких-то старомодных кофточках с пуфиками на плечах, юбках, не поймешь из чего сшитых, стоптанных туфлях. Мужчины — в рваных сапогах, засаленных пиджаках, темных рубашках. Встречались и солдаты в обтрепанной форме, неопрятные, запыленные, с усталыми, голодными лицами, со старыми винтовками в руках.

Наконец порт остался позади. Машина въехала в центр. Здесь картина изменилась. Дерибасовская, залитая солнцем, в зелени деревьев, была переполнена разряженной публикой. Много было раненых офицеров. Одни — с руками на перевязи, другие — с палочками-костылями, некоторые — с забинтованными головами. Они важно прогуливались по улице, свысока поглядывая на штатских. Их окружали стайки щебечущих девушек. Как же! Герои, вернувшиеся с фронта, пролившие кровь за «единую и неделимую Россию». Сколько интересных рассказов!

Были открыты магазины, рестораны, буфеты. Проехали мимо знаменитого кафе «Фанкони». Из открытых дверей доносились звуки румынского оркестра. Все очень напоминало дореволюционную Одессу. Даже бородатый дворник в белом фартуке и с медной старорежимной бляхой — как символ порядка и надежности существующего строя. На углах лоточники продавали семечки, бублики, длинные самодельные конфеты в пестрых бумажках.

И все-таки, несмотря на все это благополучие и спокойствие, Алеку показалось, что в городе царит какая-то нервозность. Уж очень быстро, торопливо двигались люди, слишком громко разговаривали и смеялись. Может быть, он ошибался, но ему так казалось. Часто появлялись конные казачьи патрули. На прекрасных, откормленных лошадях, надвинув на глаза мохнатые папахи, в бурках, несмотря на теплую погоду, вооруженные до зубов, с нагайками в руках, они медленно проезжали по улицам, мрачно, исподлобья поглядывая на окружающих. Увидя такой патруль, люди старались забежать в ворота, уступить дорогу. Вздумается казаку — и огреет плеткой, чтобы не путался под ногами. Поди найди на них управу! Цок-цок-цок… — слышался стук подков по мостовой, и, пока он не затихал вдали, люди смеялись и разговаривали тише.

Машина выехала на приморский бульвар. Здесь так же, как и на Дерибасовской, было полно народа. Все скамейки были заняты праздной публикой. Люди сидели под зелеными каштанами, любуясь синим, слепящим солнечными бликами морем. На рейде дымил трубами французский крейсер — надежная защита генерала Деникина.

— Се манифик, мадам! — обернулся к Айне сияющий полковник. — Не спа?[26]

Море, бульвар, каштаны — все было на самом деле прекрасным, и Айна, поняв, что хотел сказать Луговицкий, ответила по-английски.

— It’s fine.[27]

Автомобиль остановился у гостиницы.

Тотчас же открылись тяжелые резные дубовые двери. Вышел швейцар с золотой широкой лентой на тулье фуражки, низко поклонился и открыл дверцы автомобиля. Как будто бы сильный ток ударил Алека и прошел по всему телу. Что-то очень знакомое было в фигуре швейцара, в его лице, на которое мельком взглянул он. Не может быть!

Луговицкий выскочил из машины.

— Бери вещи, отец, — скомандовал он швейцару. — Прошу прощения.

Швейцар, не глядя на англичан, вытащил чемоданы из-под передних сидений и понес их в гостиницу.

«Не может быть! Я ошибся… — сверлило мозг Алека. — Невероятно!»

Они вошли в вестибюль. Здесь было людно. У барьерчика портье стояла очередь.

— Я сейчас все устрою, господа, — сказал Луговицкий. — Минутку терпения.

Он исчез за дверью с табличкой «Управляющий». Алек все еще находился в состоянии шока. Взглядом он поискал швейцара. Вот он стоит на своем месте у входа и тоже остро, в упор, глядит на него темными глазами. Узнал?! Ошибки быть не может! Лобода! Василий Васильевич Лобода, правда поседевший, но все еще видный, с широкими плечами, с закрученными кверху лихими усами. За какую-то секунду время с бешеной скоростью покатилось назад, и Алек увидел старую «Бируту», кранец с нелегальной литературой, пивную невдалеке от рижской тюрьмы, в которой они сидели с боцманом после освобождения… Лобода! Его первый учитель революционной практики. Ему захотелось броситься к нему, обнять, пожать руку и спрашивать, спрашивать обо всем, что так важно для него сейчас. Но Алек подавил в себе этот порыв. А вдруг не он? Почему швейцар? Может же быть такое поразительное сходство? Конечно, может.

Алек снова посмотрел на швейцара. Тот, как и прежде, стоял на своем месте и не спускал с него глаз. Чуть заметная усмешка блуждала на его губах. Нет, это Лобода. Без всякого сомнения. Алек хорошо помнил его ироническую, насмешливую улыбку.

«Лобода. Неужели такое счастье? Верный друг в этом осином гнезде, — билось в мозгу у Алека. — Если он служит швейцаром, значит, в Одессе нелегально, по заданию. Надо быть крайне осторожным, чтобы не провалить его и себя…»

— Все в порядке, господа. Вам предоставили двадцать седьмой номер. Один из лучших, — прервал размышления Алека полковник. — Если позволите, я навещу вас как-нибудь. А сейчас, пардон, я ухожу. Дела.

Он поцеловал руку Айне, протянул свою Алеку.

— Благодарю вас за хлопоты, полковник, — с чувством по-английски проговорил Алек и добавил, улыбаясь, по-русски: — Как это?.. Спайсийбо?

Полковник рассмеялся. Дойдя до дверей, он показал швейцару на английские чемоданы:

— Поможешь господам?

— Сей минут, вашество.

Алек подошел к барьеру портье. Стоящие в очереди почтительно пропустили его вперед.

— Мистер Палмер? — спросил портье. — Оставьте, пожалуйста, паспорта. Сколько времени будете жить? Как вам угодно. Можете платить сразу или по дням.

Алек протянул паспорта и английские деньги.

— Нужно бы русские, мистер Палмер, — сказал портье, но тут же торопливо добавил: — Не беспокойтесь. Я их обменяю и пришлю вам сдачу. За неделю? Пожалуйста.

Он выписал квитанцию, оглядел вестибюль. Никого из служащих не было.

— Второй этаж. Василий, проводи. Я тут пригляжу.

Алек подошел к Айне. К ним подбежал швейцар. Алек, не глядя, отдал ему квитанцию. Швейцар прочитал вслух:

— Второй этаж, номер двадцать семь. Пошли, мистер.

Они поднялись во второй этаж, в просторный, светлый гостиничный номер. Швейцар внес вещи. Алек подошел к двери, повернул ключ. Потом вплотную подошел к швейцару и чуть слышно спросил:

— Василий Васильевич, ты?

Швейцар помолчал, посмотрел в глаза Алеку и тусклым, скучным голосом ответил:

— Ну, я.

— Не узнал меня, что ли?

— Почему не узнал? Узнал.

— Так чего же ты?..

— Что чего? Не пристало нам с важными людьми первыми заговаривать. Вы теперь, Алексей Иванович, у белых, я вижу, персона грата, полковники провожают… А мы люди маленькие. Разрешите идти?

Глаза его сверлили Алека насквозь. В них были ожидание и тревога. Несколько секунд Алек лихорадочно думал: «Как поступить? Если Лобода у белых, то меня выдаст. Не поможет и английский паспорт, он слишком много знает. Если он свой, прежний, надо раскрываться полностью, чтобы поверил мне. Буду рисковать, — не может Василий измениться». Он бросился к Лободе, обнял его, зашептал в ухо:

— С ума сошел, Василий Васильевич! У белых! Ты что? Они меня на первом дереве повесят, если узнают. Я по подложным английским документам в Москву пробираюсь, понял? Долго рассказывать и не время. Это жена моя, русская, Айна. Ах ты боцман, боцман, орлиный глаз!

— Ну, раз так, Алексей, давай почеломкаемся. Сколько лет не виделись!

Они крепко, по-русски, расцеловались.

— А теперь прежде всего, Василий Васильевич, подумай, как нас спрятать. Схватить нас могут каждую минуту. Жена беременна. Ей в первую очередь крыша нужна. Поговорить нам надо как следует…

— Все сделаем, Леша. У нас тут порядок.

— Как же нам все-таки встретиться? Черт его знает, как все сложно… А если так? — вдруг осенила Алека мысль. — Замок поломался у чемодана, я просил тебя починить, дал деньги… Ты сказал, что необходим инструмент, придешь завтра… Ну как? Ты свободен завтра?

— Можно. Даже хорошо. Если бы ты знал, Алексей, как я рад тебя видеть. Ну, ладно, до завтра. Давай деньги.

Алек дал боцману три доллара.

— Завтра жду. На тебя вся надежда, Василий Васильевич.