Жизнь и приключения Лонг Алека

20

Вскоре Алексей Иванович поехал в Ригу. Главной целью и причиной поездки Алексея Ивановича было свидание с отцом. В ответ на его письмо, посланное из Москвы, Иван Никандрович написал, что очень ждет сына.

В Риге Чибисов поселился в фешенебельной гостинице «Рим».

На другое утро Алексей Иванович вышел на залитую солнцем улицу. Как все знакомо! Каждый дом, каждое дерево. Скорее на родную Марининскую. Бульваром он пошел к вокзалу. Вот так же он ходил в реальное Хальбкугеля, на той же улице была женская гимназия, где училась Тина Подгоецкая, а направо мост через Западную Двину и причалы порта… У них выгружалась старая «Бирута»…

От вокзала он завернул на Марининскую. Как и прежде, здесь располагались маленькие лавчонки, торгующие готовым платьем. Вот булочная, где они всегда брали хлеб. Сердце его дрогнуло. Булочная… Он вспомнил, как, еще при жизни мамы, он был первоклассником, его послали купить пирожных для гостей, а он не удержался и съел по дороге два. Мама сердилась, а он обиделся и заявил, что отказывается от завтраков на три дня. Мама… Как редко он вспоминал о ней все эти годы… Вот и их дом. Такой же серый, невзрачный. Алексей Иванович в волнении остановился, постоял, поглядел на дом, на окна их комнаты — они выходили на улицу — и вошел в парадную. У обитой черной клеенкой двери со знакомой бляшкой «Страховое общество „Россия“» он позвонил. Ему открыла немолодая худенькая женщина с гладко зачесанными на прямой пробор волосами. Она удивленно взглянула на Алексея Ивановича, — видно, гости сюда приходили нечасто.

— Вам кого?

— Ивана Никандровича.

— Проходите, пожалуйста, в комнату, — приветливо пригласила женщина. — Он сейчас придет.

Алексей Иванович с трепетом вошел в такую знакомую ему столовую. Там стояли вещи, знакомые с детства. Стулья в коломянковых чехлах, квадратный обеденный стол, диванчик с круглыми, похожими на сосиски валиками и четырьмя подушками. Казалось, что и запах в комнате не изменился с тех пор. Чуть-чуть пахло лавандой и чем-то вкусным, печеным. Над старым буфетом висел портрет матери.

«Не сняли», — одобрительно подумал Алексей Иванович, и вдруг волна грусти, нежности, чего-то невозвратно потерянного нахлынула на него. Сердце сжалось, он с болью ощутил, что никогда не вернется время его детства и молодости.

В столовую вошла женщина, открыла буфет.

«Новая жена, — подумал Алексей Иванович и пристально поглядел на нее. Сравнил с матерью. — Нет, мама была красивее». Женщина почувствовала этот взгляд. Алексей Иванович заметил, как порозовели ее щеки.

— Вам, наверное, скучно, — проговорила она. — Хотите альбом посмотреть, пока дожидаетесь? Не знаю, чего это Иван Никандрович задержался.

Она протянула ему альбом в красном бархатном переплете с массивными медными застежками. Их старый семейный альбом. Алексей Иванович медленно, с волнением принялся листать толстые картонные страницы. На него смотрели знакомые с детства коричневые фотографии, с витиеватой золоченой надписью внизу: «Фотография Эдельмана, Рига». Вот мама в смешном платье, с наколкой на голове, отец с застывшим лицом и выпученными глазами, в форме штурмана, а между ними мальчик в кружевном белом воротничке — это он, Алеша, а вот его фотография в мореходном мундире, который подарил ему отец, когда он поступил в училище… А это тоже он в хаки, в соломенном шлеме, босиком на палубе. Любительский снимок профессора Кларка. Алексей послал его отцу из Австралии…

Он услышал, как у дверей тихо переговариваются. Понял, что вернулся отец, отложил альбом в сторону. В комнату вошел Иван Никандрович. Боже, что с ним стало! Маленький, сгорбленный старичок в круглых очках. Он близоруко взглянул на Алексея Ивановича.

— Чем могу служить? — по-старомодному спросил он и вдруг закричал: — Алеша, ты?!

Алексей Иванович схватил отца в объятия. Он сжимал его худенькое тело, целовал седые, редкие волосы. Очки у отца свалились на пол, но их не подняли. У обоих по щекам текли слезы. Они никак не могли отпустить друг друга. Женщина испуганно глядела на них.

— Алеша, Алеша! Неужели ты? — повторял Иван Никандрович, наконец освободившись от объятий сына. — Я и надежду потерял. Ах, какое счастье! Вот, Оля, мой сын Алексей. Познакомься. А это, Алеша, — старик немного замялся, — жена моя, Ольга Владимировна. После твоего отъезда она всем для меня стала, Алеша.

— Здравствуйте, Алексей Иванович, — сказала женщина и протянула ему маленькую твердую ладонь. Она глядела на него ожидающе и требовательно. «Осуждаешь отца?» — говорил ее взгляд.

Алексей мягко улыбнулся, задержал ее руку и проговорил:

— Я рад, папа, что ты не был одиноким. Спасибо вам, Ольга Владимировна. Я, конечно, плохой сын…

— Что ты, что ты, — заволновался Иван Никандрович. — У каждого своя судьба. Оленька, давай отпразднуем приезд Алеши. Такая радость! Накрывай стол, бутылочку «смирновки», закуску получше. Деньги в пиджаке возьми. А мы поговорим.

Они уселись на диван. Алексей не отпускал руку отца.

— Как же ты тут жил без меня, папа? Ну что я? Плавал, скитался по странам и морям, сидел в тюрьме, защищал рабочих, женился на прекрасной женщине, у меня дочь. Так что ты дедушка. Обо всем это я потом расскажу. Сначала ты расскажи, как жил.

— По-прежнему, Алеша, работал в агентстве Доброфлота. Платили ничего. Потом — революция. Латвия стала самостоятельной. Самая махровая буржуазия пришла к власти. Границу закрыли. На русских начались гонения. Я не думал, что они такими националистами окажутся. Сразу с хороших мест всех русских изгнали. Государственным языком сделали латышский. Кто на нем не говорит, хоть пропадай. В общем, такой национализм развели — не вздохнуть. Рабочие и крестьяне, кто победнее, попали в кабалу, что и при царе-батюшке не снилась.

— Почему же ты не бросил все и не уехал в Россию?

— Не так все просто было, Алеша. Я к тому времени уже давно на Ольге женат был. У нее тут все родственники, старики еще живы, в деревне домишко. Не хотелось ее отрывать от всего родного. Да и нам тут рассказали, что в России голод, все вымирают, Советская власть продержится недолго, скоро ее задавят. Айсарги местные каждый день парады устраивали, все собирались с Советами, воевать, границы на восток продвигать. А теперь вот лязгают зубами — не вышло, так они всякие подлости устраивают.

— А как у тебя с работой?

— Ну, как тебе сказать, Леша? Много хуже, чем прежде. Агентства уж нет. Служу у частника. Есть тут такой судовладелец, два парохода имеет. Кое-как свожу концы с концами. И боюсь, как бы он меня не уволил. Захочет — возьмет другого. Его воля.

— Поедем со мной, папа. Если сразу не пустят, то погодя немного. Визу тебе оформим, и приезжай. Работа будет надежная.

Иван Никандрович задумался, потом покачал головой:

— Нет, Алеша. Трудно все это. Во-первых, стар я новую жизнь начинать. Да и Ольга опять же… И хоть противно мне жить в этой поганой странишке, но уж дотяну до гроба как-нибудь.

— До гроба! Зачем ты так? Проживешь еще долго. Поедем. Ольгу Владимировну уговорим.

— Не поеду, Алеша, — твердо сказал Иван Никандрович. — Нереально. Ну, один бы был, другое дело. А так… Сложно. А главное — жить мало осталось. Не будем про это.

Алексей Иванович понял — отца не уговорить.

— Мне так хотелось, чтобы ты со мной вместе пожил, папа. Подумай сам. Семья, внучка, все родное.

— Ты пойми, Алеша, слишком много она для меня сделала. Не могу ее бросить, а Ольга не поедет.

Пришла Ольга Владимировна. Разговор прекратился. Накрыли стол. Иван Никандрович поднял рюмку за встречу с сыном, выпил вторую. Глаза у него заблестели. Он потребовал, чтобы Алексей подробно рассказал им о своей жизни. Так и просидели они весь вечер, слушая удивительные истории Алексея Ивановича. Он ушел поздно, обещал прийти завтра.

— Ты приходи пораньше, Алеша, — попросил старик. — Я скажу хозяину, чтобы освободил меня на один день, в счет праздников. Хорошо?

— Хорошо, папа.

Он вышел на улицу. Центр шумел, несмотря на поздний час. Ему встречались хорошо одетые люди, мимо катились извозчики, автомобили. Они останавливались у ночных ресторанов и кабаре. Толстые господа с сигарами в зубах, в котелках и смокингах, декольтированные дамы в дорогих мехах, громко смеясь, исчезали за дверями с зеркальными стеклами, которые, подобострастно кланяясь, открывали для них бородатые швейцары. Говорили по-латышски. Изредка слышалась немецкая и английская речь. В темноте на бульварных скамейках, в ожидании клиентов, сидели накрашенные проститутки.

Когда Алексей Иванович вернулся в гостиницу, уже светало. Он не мог спать. Думал. Рига кишит всякими человеческими подонками, шпиками, разведчиками всех мастей и наций. Знаем, имеем сведения. И все против нас козни строят. Никак не могут успокоиться. Спросил сегодня у одного прохожего по-русски, как пройти к гостинице «Рим», так он морду отвернул, прохвост. А ведь все по-русски говорят и понимают.

Алексей Иванович улегся в мягкую постель. Из головы не выходили старенький Иван Никандрович, Ольга Владимировна, его слова: «Недолго жить осталось». Вот уедет он — когда они еще встретятся и встретятся ли? Опять вспомнились мать, детство, дом на Марининской, все пережитое в этом городе, ставшем для него совсем чужим.

Весь следующий день Алексей Иванович провел с отцом и Ольгой Владимировной. Они гуляли по улицам, сидели в парках, любовались старой Ригой. Алексей попросил свести его в порт, но Иван Никандрович сказал, что туда не пускают, надо брать специальный пропуск. На городе лежал какой-то своеобразный отпечаток.

— Понимаешь, — говорил шепотом, оглядываясь, Иван Никандрович, — из кожи лезут вон, чтобы походить на западные страны. Во всем. В политике, в быту, во внешности. Немцы и англичане — кумиры. Перед ними открыты все двери. К Советской России бешеная ненависть. Не понимаю почему. Ведь свободу и независимость из ее рук получили.

— Определенные круги так относятся, папа…

— Конечно. Я имею в виду тех, кто стоит у власти и около нее. Рабочим живется не ахти как.

Ольга Владимировна говорила мало, больше слушала и с какой-то опаской поглядывала на Алексея. Он решил, что она боится, чтобы он не увез отца с собой. Походив по городу несколько часов, они устали, и Алексей пригласил Ивана Никандровича и Ольгу Владимировну отобедать с ним в одном из рижских ресторанов. Она застеснялась, начала отказываться, ссылаясь на то, что не одета для такого случая, но в конце концов ее уговорили.

Они вкусно поели в небольшом ресторанчике на Мельничной. Иван Никандрович выпил, оживился, много смеялся, вспоминал прошлое. Жена укоризненно на него поглядывала, отодвигала рюмку, когда он наливал себе еще.

— Разреши, Олюшка. День-то сегодня какой!

— Тебе же вредно, Ваня, ты же знаешь…

Алексею понравилась такая забота об отце. По всему было видно, что они живут дружно.

— Помнишь, Леша, как мы с тобой в первый раз в ресторан ходили, когда ты в училище поступил? — вспоминал Иван Никандрович. — Хорошее время было, правда?

— Все помню, папа. Другой раз в море всю свою жизнь перебираешь. Всякие мелочи вспоминаются.